С высоких, шатких мостков мы смотрим, как пасутся животные. Как они бегают, отдыхают под ярким солнцем, среди огромных травяных просторов, не боясь людей. Это немногое из того, что было раньше. Здесь гремели выстрелы, гитлеровцы радовались легкой добыче; животные сами подходили к ним, и убивать их не представляло никакого труда. Офицеры устраивали себе варварское развлечение, убивая их. Многие животные, напуганные и обезумевшие, бежали в степь и гибли там, лишенные человеческого ухода.

Заповедник постепенно возрождается. Страусы сидят на яйцах, за загородкой уже бегают птенцы, забавно большие и забавно голые. Повсюду отыскивают экземпляры, которыми можно было бы заменить похищенных и убитых немцами. Несколько таких экземпляров уже прислано из Москвы.

Разведение домашних животных в заповеднике возрождается быстрее, чем акклиматизация экзотических животных и птиц. В высоких светлых постройках — хлевы. В загородках — великолепные свиноматки: это украинская степная белая и украинская степная пестрая. Четырнадцать крохотных поросят копошатся около лежащей, тяжело дышащей от жары матки.

Отсюда, из Аскания-Нова, породистые свиньи, превосходно приспособленные к климату, превосходно отвечающие местным условиям, распространяются по колхозам Украины. Разоренные оккупантами хозяйства получат породистые, высококачественные экземпляры. Здесь скрещивают породы, подбирают особи, выводят новые породы — будущее богатство. И когда смотришь на массу поросят, когда узнаешь, что одна свиноматка дает в год два раза по четырнадцать поросят, то чувствуешь в этом, казалось бы столь прозаическом, предмете романтическую нотку. И несомненно, романтик, блестящий романтик новой жизни этот ученый профессор, который ходит с нами и с увлечением дает объяснения. Его глаза уже видят, — а вместе с ним видим и мы, — будущее благосостояние народа, сытость, радость обеспеченных дней.

В степи пасутся коровы, среди них тоже есть новые экземпляры — результат скрещивания украинской красной с индийским зебу. Большая, сильная корова смотрит на нас глазами газели; примесь крови зебу дает ее формам силу и вместе с тем грацию, сопротивляемость болезням, стойкость. Эти коровы также пойдут в колхозы.

Среди животных ходят люди. С любовью и вниманием смотрят они на своих питомцев. А мне думается не об этом летнем времени, когда цветет и благоухает степь, когда золотое солнце сияет в ясном небе, а об осеннем и зимнем ненастье, когда раскиснут дороги, когда этот маленький поселок окажется островком, отрезанным от мира, когда подует зимний ветер, закружится снег в степи и эти шестьсот человек — научные работники и обслуживающий персонал — будут так же работать здесь ради всех нас.

Среди резко, остро пахнущих трав — стадо мериносов. Ценные экземпляры, дающие тонкую шерсть самого лучшего сорта. Когда в степях появились немцы, чабан, не дожидаясь никаких приказов и распоряжений, собрал свои стада и погнал их на восток. Богатство Аскании нашло приют в приволжских степях. А когда гитлеровцев изгнали и люди вернулись в разоренные, изуродованные гнезда, чабан пригнал свое стадо обратно.

Мериносы тоже пойдут в колхозы. Чабан ходит, присматривает за ними и, вероятно, считает, что то, что он сделал, — это простое, обыденное дело. Но мне приятно пожать руку этого человека, простого, обыкновенного человека, и хочется сказать ему доброе слово.

Мы прощаемся с Асканией. За нами и перед нами степь, девственная степь, не тронутая плугом, не паханная, не боронованная, такая же, как века назад. Тут и там кружатся песчаные воронки — это пляшет по степи ведьма. Говорят, брось нож в такую воронку, и он упадет окровавленный. Но лучше не пробовать, завихренная воронка того и гляди окажется всего лишь песком. А степь так и просит сказок и легенд.

На пригорках — каменные скифские бабы. Их мертвые глаза веками смотрят в степную даль, в непорочную глубину неба. Они стоят под дождями и ветрами, вечно одни и те же. И тут же, рядом, как трупы черных птиц, — сбитые немецкие самолеты. Здесь, над необозримыми степями, которые помнят скрип чумацких возов, и песнь казачьих походов, и гомон татарских набегов — древние, древнейшие времена, от которых остались лишь эти каменные фигуры, — здесь происходили воздушные бои и валились вниз черные немецкие самолеты. Никто их не собрал. Они лежат, уже поросшие пахучими травами, и скифские бабы с каменным равнодушием смотрят на следы поражения фашистских орд.

Плещет, плещет, плещет, как море, степь. Единственное напоминание о цивилизации — дорога, телеграфные столбы. Но на столбах сидят степные орлы, огромные, величественные, и их не пугает шум машины. Дорогу перебегают бесчисленные суслики, в траве скачут зайцы.

Надвигается вечер, и на дороге вдруг вспыхивают холодным, прозрачным блеском чистейшей воды изумруды. Это — глаза лисицы. Она сворачивает с дороги лишь тогда, когда фары машины вырывают из тьмы уже не только зеленое пламя ее глаз, но и все узкое, рыжее тело. В несколько прыжков она удирает с дороги и исчезает в траве. Одна, другая, третья.

Справа и слева шумит и благоухает степь. На темном горизонте внезапный блеск. Надвигается гроза. Вдали прокатывается гром и глухим эхом отдается в степи. Благоухает степь, блеском драгоценных камней сверкают лисьи глаза, сверкают молнии на черном небе, грохочет гром, и ветер бьет в лицо, теплый и ароматный. В ночном мраке степь открывает нам свою новую красу, грозную и таинственную.

Но вот степь отступает перед человеческим жильем, — перед нами возникают из тьмы домики Мелитополя. Однако лишь утром мы можем рассмотреть красивый городок, весь в солнечном свете. Сады, сады, сады без конца. Черешневые деревья, пурпуровые от плодов. Абрикосовые деревья гнутся до земли под тяжестью фруктов. Персики уже красно-розовые. Стены и крыши домов едва виднеются среди этого обилия плодов.

И лишь присмотревшись ближе, видишь тяжкие раны, нанесенные городу войной. Разрушенные дома, развалины, руины прячутся за веселыми красками фруктовых деревьев. Тут же, за городом, братская могила — в ней лежат шестнадцать Героев Советского Союза. Тяжкие бои прошли через Мелитополь. Но земля, богатая, плодородная, щедрая, и человеческие руки, прилежные и трудолюбивые, быстро залечивают раны.

За городом — огромный сад: пять тысяч гектаров. Знаменитая мелитопольская черешня. Огромная, сладкая, сочная. Фабрика промышленной переработки фруктов в Мелитополе до войны давала шесть миллионов банок консервов. Сейчас снова цветут и растут деревья, осыпают обилием фруктов. Там, за черешнями, карликовые яблоки и груши. И как в институте Таирова, как в Аскании, так и здесь с увлечением, с любовью работают советские люди и объясняют нам превосходство карликовых над высокоствольными деревьями.

Еще не вся земля обработана как следует. Недостает рабочих рук. Кто-то замечает:

— Прислать сюда пленных, пусть работают.

И сразу же другой бросает реплику:

— Нет, нет, из этого ничего не выйдет. Эту работу надо делать с любовью.

И, глядя на буйные, великолепные деревья, на все это невероятное, благоуханное богатство, чувствуешь, что здесь работают именно так — с любовью. И благодарная земля и благодарные деревья щедро вознаграждают за труд. У мелитопольской черешни есть в Европе лишь одна конкурентка — в Испании. Я помню эту испанскую черешню в витринах магазинов в Польше. Недоступную. Предназначенную лишь для избранных. А мелитопольский сад можно еще расширить, еще много земли ждет рук, которые бы ее обработали, подготовили и посадили в нее черешни. И когда заведующий садом рассказывает нам об этом, мы воочию видим изобилие черешни, детей, вволю лакомящихся огромными, сладкими ягодами, — мелитопольскую черешню во всех городах. И снова, как там, у Таирова, и в Аскании, хочется пожать руку этому человеку, всем этим людям, которые работают с любовью и в своей работе видят не только сегодняшний день, но и еще более прекрасный завтрашний.

Мелитопольский сад завершает наше путешествие. Пора проститься с югом Украины, с солнечной, буйной, невероятно прекрасной землей.