— Возвращайся уже, иди и учись летать как следует!

И Малыш пошёл.

Их домик, крытый сухой хвоей, стоял на склоне под можжевельником. Малыш вскарабкался на крышу, спустился по ней, полетел к поляне и через всю поляну прямо к дубу, и снова назад на крышу, потом опять спустился и долетел до самого дуба и снова назад. А когда он весь запыхался и крылышки у него заболели, то сел отдохнуть. И снова спустился, и опять полетел к поляне, и через всю поляну к дубу, и снова назад на крышу, и опять спустился и долетел до дуба, и опять назад, и ещё раз спустился и полетел прямо под дуб к крёстной.

— Крёстная, проснулись ли вы уже?

— А как же, Малыш, конечно встали!

— А Голубка тоже?

— Конечно же, Малыш, и я встала! Что ты нам принёс?

— Я? Ничего. Ну надо же, я-то уже летаю! От нас прямо сюда и опять к нам, и снова сюда, и опять к нам, и снова сюда, и хоть бы что. Ты бы так не смогла, да?

— Я же личинка, а не жучок! Ваша мама, думаю, тоже летать не очень-то умеет.

— Не очень-то. Надо же, я сегодня утром упал с кровати!

— И так кричал, правда!

— А как ты узнала? Неужели слышала?

— Да не слышала, я просто знаю, что ты большой крикун.

— Это я-то крикун? О-о ты, Голуба!

И Малыш опять улетел. У мамы дома уже было убрано, и она как раз намывала окна, так что они прямо сверкали.

— Где ты был так долго, Малыш?

— Залетел на минутку к крёстной под дуб.

— И что ты там делал?

— Ничего, я там был только так, у окна.

— А что они тебе дали?

— Ничего, я ничего не хотел!

— Ну, они тебе всё же что-то дали! Вчера крёстная сказала, что как только ты придёшь…

— У них что-то есть?

— Ну да, иначе бы крёстная не говорила.

— Хм, пусть оставят это себе!

— Но ты же туда за этим сходишь?

— Нет, не пойду.

— Надо сходить! А как далеко ты папу проводил?

— О, далеко. Прямо к трём ольхам.

— Ну, это не далеко. Тебе ещё надо много учиться, прежде чем сможешь летать с папой светить людям.

— А зачем людям надо светить? Мы-то себе сами светим!

— Что ж, раз у них ночь, когда у нас день. Сейчас они спят.

— А зачем же им папа светит, когда они спят?

— Ну, миленький, так надо, так Господь Бог хочет, и ты тоже с папой полетишь туда далеко и будешь хорошенько светить. Ну же, иди и учись летать!

Это Малышу понравилось, и он тут же полетел. Взобрался на крышу, съехал и полетел — полетел в другую сторону прямо к каштанам и тут же опять назад на крышу. Но летать дальше ему расхотелось. Он остался сидеть на крыше и тут вдруг заметил, что из трубы пошёл дым. И уселся на дымоход.

— Мамочка, что там у вас в очаг попало?

— Ничего, миленький! Я хочу приготовить заправку для супа.

— А что, мамуля, если я вам его задую!

— Нет, не надо. Ничего не делай!

Но Малыш всё же начал дуть и очаг почти погасил, если бы мама быстро не подбросила немного сухой хвои. Пламя вспыхнуло, за ним повалил дым, и Малыш закричал, и всё кричал и кричал, и лез с крыши вниз.

— Ой, мама, мамочка, ой-ой, мамочка!

— Что опять, Малыш?

— Ой, мамочка, мне дым глаза ест!

— Видишь, скверный мальчишка! Поделом тебе, раз ты не слушаешься. Забыл, что тебе папа велел и о чём мы по утрам молимся? Погоди-погоди, я всё расскажу.

— Но мамочка, мне же дым в глаза попал и так щиплет!

— Так тебе и надо, ещё и получишь, когда папа прилетит. Будешь как шёлковый!

— Но я же вам, мамочка, очаг-то не погасил!

— Но хотел погасить и знал, что я тебе это запретила. Нет, такого я тебе прощать не должна. Что же тогда из тебя вырастет! Вот только папа прилетит! И крёстной о тебе расскажу, и крёстному, и Голубке.

— Ну, мамуля, я же вам его не погасил, я больше никогда его гасить не буду! Пожалуйста, мамуля, не рассказывайте!

— Нет, я должна рассказать!

Но когда Малыш всё просил и просил, и даже опять заплакал, и снова упрашивал, и обещал, что будет слушаться, тогда мама дала себя уговорить и обещала ничего не рассказывать.

— Ну! Хватит плакать! И следи за собой! Или тебя никто любить не будет. Светлячок должен слушаться. Смотри, как папа слушается!

— Папа? А кого он слушается?

— Он Господа Бога слушается. Ты ведь знаешь, что он каждое утро улетает из дома и целый день его нет, до самой ночи — хоть у него крылышки и болят, но на следующий день он опять летит, только ради того, чтобы быть послушным. Вот видишь! И крёстный тоже слушается, и крёстная, а Голубка, та и подавно слушается! А ты всё ещё всхлипываешь и такой весь чумазый.

И Малыш сказал:

— Мамуля, я пойду купаться.

А мама ответила:

— Иди-иди.

Ведь она знала, что её Малыш не утонет.

И Малыш пошёл купаться. Но не в ручье. В самом низу поляны росла высокая трава, и роса на ней была как кристаллы граната.[10] Малыш разбежался и прыг в траву сразу во весь рост и барахтался так, что трава колыхалась. Потом вылез, разбежался и снова прыг в росу, да так, что брызги кругом. А когда вволю накупался, вскочил на веточку, отряхнулся от росы и фьють — прямиком под дуб к крёстной.

У окна он остановился.

— Голубка, ты уже не сердишься?

— А чего мне, Малыш, сердиться?

— Боже, как я выкупался. А ты тоже умеешь плавать?

— He-а. С чего бы мне уметь?

— Боже, я умею плавать!

— И ладно, Малыш! Мне надо идти помочь маме.

— А где же крёстная?

— Рубит хвою во дворе. Идём смотреть!

И Малыш пошёл смотреть.

— Что же ты нам принёс, Малыш?

— Да ничего, крёстная. Я купался. А у вас, крёстная, что-то есть?

— Кое-что хорошее, любезный, у нас есть, но не знаю, дам ли я тебе. Раз ты так скверно говорил с Голубкой, а потом сбежал! Она плакала!

— Плакала? Я с ней так больше говорить не буду.

— Ну, посмотрим. Видишь, тут у меня целая гора нарубленной хвои. Давай, неси её вместе с Голубкой вон туда под навес, чтобы не отсырела. Но её надо ровненько складывать в поленницу. Потом кое-что тебе дам.

Малыш кивнул и начал носить, не жалея сил. Крёстной же показалось, что слишком не жалея.

— Малыш, не бери так помногу сразу!

А Малыш в ответ:

— Ничего, справлюсь!

И понёс. Но вместо того, чтобы хвоинки в поленнице складывать ровно, Малыш их просто бросал, и Голубке это не нравилось.

— Малыш, не делай так! Маме не понравится. Так у нас завалится всё.

— Ничего у вас не завалится. Разве я делаю что-то не так?

— Делаешь. Смотри, опять бросил! Их надо ровненько складывать.

— Ну, тогда ровняй их сама, раз я неправильно делаю!

И Малыш разозлился. Бросил всё, уселся на пенёк, нахмурился и смотрел прямо перед собой. Голубка не обращала на него внимания и делала свою работу. Немного спустя крёстная начала:

— Что, Малыш, уже не можешь? Не очень-то ты силен.

— Да нет, крёстная. Но вот она всё время со мной ссорится.

— Ничего удивительного, раз ты такой чудной светлячок! Или ты уже забыл, что у меня что-то есть?

— А оно, крёстная, хорошее?

— Думаю, что да! Сладкое как мёд. Иди же и скорее ещё носи!

И Малыш мигом пошёл и носил ещё. Голубка тем временем почти уже всё отнесла и хорошенько выровняла. Вскоре крёстная всадила топор в колоду и сказала:

— Ну, дети, идём!

И дети пошли. В сенях направо от кухни стоял шкаф, запертый на замок, а в нём торчал ключ. Крёстная ключ повернула, и всё открылось. Но что же там? Белую тарелочку на самой верхней полке Малыш заметил сразу. Но что на ней? Крёстная сняла её, но она была прикрыта другой тарелочкой.

— Ну, Малыш, догадайся, что там! А ты, Голубка, не подсказывай!

А Малыш сказал:

— Ну, крёстная, я знаю, это земляника.

Но Голубка засмеялась, а крёстная ответила:

— Нет, Малыш, ещё слаще.

— Тогда малина.

Голубка всё ещё смеялась.

— Нет, Малыш, намного слаще.

— Тогда, крёстная, черника.