И, опомнившись, добавил, глядя в мой блокнот, чтобы убедиться, не записал ли я что-нибудь:

– Это к делу не относится.

Впервые анализ вина Герасимов сделал полвека назад при таких обстоятельствах. Московский университет, где он учился, после революционных событий 1905 года временно закрыли. И тогда он, студент естественного отделения, отправился продолжать образование в Женеву. У женевского профессора на даче имелся виноградник. Однажды тот поручил способному русскому студенту сделать количественный анализ своего виноградного вина.

– Но виноделом я тогда быть не собирался. Через год вернулся в Москву. Экзамены, сданные в Женеве, зачли.

Россия могла получить в лице Герасимова хорошего химика, если бы не судьба. Гражданская война застала его в Воронеже. Вместе с военными отступал он в Новороссийск. Попал случайно в знаменитое винодельческое хозяйство – Абрау-Дюрсо. Здесь стал учительствовать. Недалеко от школы находилась лаборатория, где молодой учитель вновь по нужде занялся анализом заводского вина.

О вине знал до этого, как и все, то есть почти ничего. Но, оказавшись в Абрау-Дюрсо, узнал не только, что вино алкоголь.

– Собственно, где его нет? Даже в кефире есть.

Молодой учитель чуть было не повторил судьбу многих русских интеллигентов, которых свела в могилу чахотка. В год, когда в аптеках не стало лекарств и продуктов, что могло спасти от туберкулеза?

Ему в Абрау-Дюрсо сказали слова, цитируемые ныне в одной простенькой песенке: «Пей вино и все пройдет!» Сорт вина – красный. Доза – пол-литра в день.

Сначала исчезла температура, потом – все прочие признаки болезни.

С тех пор стал Герасимов профессиональным виноделом, возможно, из чувства благодарности и удивления перед виноградным вином.

В раскопках древнейших поселений находят отпечатки винограда, и по этим дактилоскопическим данным устанавливают – вино начали производить 5—6 тысяч лет тому назад.

Одной жизни, даже такой долгой, как у Герасимова, не хватит, чтобы разрешить все загадки вина, вставшие перед людьми после того, как они научились получать его из грозди винограда. Сорок веществ открыто в вине, и еще неизвестно, сколько откроют. В красном вине найден рубидий – редкоземельный элемент. Виноградное вино – чудо природы. Герасимов нисколько не сомневается в этом. Если вы сомневаетесь, то могу прибавить к его авторитету авторитет Пастера: «Вино может быть рассматриваемо с полным правом как самый здоровый гигиенический напиток».

Герасимов стал отцом современной технологии крымского вина, одного из лучших в мире.

Отец Михаила Александровича упал на лестнице и прожил после рокового падения несколько месяцев. Памятуя об этом, профессор предупреждает меня, чтобы я был осторожнее, спускаясь по обледеневшим ступеням. Сам он, несмотря на преклонный возраст, уверенно идет по крутой лестнице первого этажа, а потом спускается в дегустационный подвал, посетить который считают за честь многие.

Здесь много света и тепла. Ниша в стене заполнена бутылками, лежащими донниками к стене. Посреди большой комнаты стоят широкий стол, стулья и две бочки с подлокотниками.

– Садитесь, – приглашает профессор, удобно располагаясь на бочке и указывая на место рядом.

Не сразу решаясь последовать любезному приглашению, сажусь в подобное кресло-бочку.

Это подарок, сделанный рабочими завода шампанских вин. К бочке они приделали подлокотники. На медной табличке надпись: «Профессору Михаилу Александровичу Герасимову».

На меня нацелились горлышки бутылок лучших марочных вин: «Шампань-Монополь», «Мартини», итальянского вермута, рейнских, испанских, армянских, крымских вин. Я же хочу из уст председателя Центральной дегустационной комиссии СССР услышать ответ на давно интересовавший меня вопрос: какие вина он считает лучшими. Что пить? Раскрываю блокнот, чтобы записать нечто необыкновенное, надеясь когда-нибудь воспользоваться советом профессора.

И слышу: «Алиготе, фетяска, пуркарское»…

Эти вина можно не искать – они есть в ближайшем магазине.

Герасимов достает из ниши бутылку алиготе, которое я считал покупать ниже своего достоинства.

– Да, молдавские виноделы выпускают отличные вина. После войны нам там пришлось возрождать виноделие. Я привык и люблю наш херес. Его производство создано в Крыму моей женой, Натальей Федотовной… Из крымских вин мне нравится каберне, оно излечило когда-то, и рислинг.

Герасимов достает из ниши бутылку и ставит перед собой два дегустационных бокала.

Что в бутылке?

Бокал заполняет алиготе.

Вопросов я больше не задавал.

В подвале воцарилась тишина. Профессор делает короткий глоток. Рядом с хрупкой ножкой бокала ложится его большая рука. Сам он в своем кресле сидит, точно на троне, как государь.

В бокале вино – золотистое, такое, о котором сказал Горький: «В вине больше всего солнца. Да здравствуют люди, которые делают вино и через него вносят солнечную силу в души людей!»

Последние слова можно с полным правом отнести к профессору.

Герасимов немногословен. Отпив глоток вина, он говорит о нем: «Гармоничное. Свежее. Выражен аромат». Эти характеристики многое говорят специалистам. Не всегда на дегустациях у профессора находятся подобные похвальные слова, которые от него ждут виноделы.

О вине он может сказать, взглянув в бокал. По пене безошибочно узнает, как приготовлено, например, «Советское шампанское», старым ли бутылочным способом, как при дедах, или новым непрерывным способом.

– Пена более крупная у шампанского, приготовленного непрерывным способом. И вкус особый, не могу только сказать какой.

Судя по этим словам, ему больше нравится старое шампанское, которое не спешили подать из подвалов к прилавку.

И вспоминает такую историю:

– Вот был у нас один русский дегустатор, князь Голицын… Как-то ему налили из бочки вина, а он говорит: кожей пахнет. Вскрыли бочку: в ней на дне ключ лежит на кожаном ремешке…

В подвал не доносятся звуки с верхних этажей института, шумного даже 31 декабря. Именно в этот день происходит наша встреча.

Вечером в честь Нового года профессор собирается открыть бутылку, подаренную ему в день восьмидесятилетия. Этому вину – 80 лет. К нему относится без особого восторга. Тогда я узнал, что молодое вино не всегда хуже старого.

– Вино как человек: у него есть пора молодости, зрелости, и оно, как люди, с годами умирает.

Герасимову приходилось пить столетнее вино, но он вспоминает об этом без особого восторга.

Мы пьем молодое алиготе 1962 года. За Новый год.

Я обещаю на прощание, что если встречу где-нибудь за границей испанский херес, то обязательно привезу его профессору.

Выполнить обещание не успел. Весной 1963 года Герасимов умер. Память о таких людях, как он, живет дольше вина, самого выдержанного. Мне рассказали, что, когда в день поминок на могиле профессора собрались его друзья, первый бокал вина они опрокинули на землю, где лежал Михаил Александрович Герасимов.

Сегодня не нужно ехать в Испанию, чтобы купить херес. Мне достаточно спуститься на первый этаж дома, где в супермаркете продают любые вина – из Испании, Италии, Франции. Вот только алиготе среди заморских вин я не нахожу. Молдавия оказалась заграницей.

И Крым, где князь Голицын основал русское виноделие, где Герасимов совершенствовал технологию крымского вина, где его жена создала наш херес, считается по дурости временщиков, разваливших великую страну, – за кордоном.

Как я хоронил Ивана Грозного. Это событие произошло на моих глазах в Кремле под сводами храма, где покоятся русские монархи. Утром поспешил к дверям Архангельского собора, где мне назначил встречу антрополог Герасимов. На следующий день в газете появился репортаж, как теперь сказали бы, эксклюзивный, под названием «Архангельский собор, ноября 22-го дня». Таким образом, говоря на профессиональном жаргоне, я «вставил перо» всем московским репортерам, узнавшим о похоронах Ивана Грозного на следующий день, после того, как все свершилось без лишних свидетелей.