Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года Рябушинский понял, что надо спасать Россию не только экономическими средствами. Занялся политикой, издавал большую газету «Утро России», возглавил разные комитеты. Ленин называл его в кавычках «вождем» российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: «Рябушинский царю правду скажет». Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища – картины и особняки, в том числе отчий дом у Якиманки. Тогда закрылась в нем столовая, где кормились бесплатно по завещанию основателя династии триста бедняков, не стало убежища имени П. М. Рябушинского для вдов и сирот московского купеческого и мещанского сословия христианского вероисповедания.

...На Якиманскую набережную, продуваемую речными ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла тяга не столько к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые – чтобы опорочить мэра Москвы Юрия Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые – тихо заложили под него взрывчатку.

Однажды утром появился здесь хмурый президент Борис Ельцин. Молча выслушал объяснения опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле большие отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента России в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую улицу, в мастерскую Зураба Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий художник показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл. Хочу всем об этом сообщить.

«Красная церковь при Полянке». – «Утоли моя печали». – Сюжеты и сцены кривых переулков. – Непотопляемое Замоскворечье

«Красная церковь при Полянке». Имена московским улицам присваивал не генерал-губернатор. Их придумывал народ. Большая Кадашевская вела в Замоскворечье, к кадашам, делавшим кадки, бочки. Когда возникла каменная церковь Козьмы и Дамиана, улицу звали Козьмодамианской, пока не перекрестили в Большую Полянку. За Москва-рекой простирались на юг поля-поля...

«Сначала поля, потом редкие избы крестьян, затем поселения ремесленников и торговцев, стрельцов и казаков, наконец, к ХIХ веку – неотъемлемая часть “темного царства”, вотчина “тит титычей”, которых сменяли их более цивилизованные, европеизированные дети, пока Октябрьская революция, свергнув “нет роковой навсегда”, не передала власть новым, законным хозяевам и не принесла сюда социалистический образ жизни». По такой схеме описывалась Большая Полянка недавними путеводителями. Из прошлого вычеркивались люди и явления, не укладывавшиеся в примитивную картину «купеческой Москвы».

«...Итак, я родился в Москве, в собственном доме на Полянке, в приходе Козьмы и Дамиана». Привожу начало известных мемуаров, написанных по настоянию Александра Пушкина потомственным дворянином, страстным коллекционером Павлом Воиновичем Нащокиным. Эта яркая личность известна широтой души, трогательной дружбой с «солнцем русской поэзии».

Большая Полянка на рубеже ХVIII—ХIХ веков слыла улицей дворянской, прежде чем ее заселили купцы, чиновники и мещане, жившие по соседству с дворянами. К собственному дому Нащокина мы подойдем, а пока остановимся на месте церкви Козьмы и Дамиана.

Стояла древняя церковь вблизи ворот улицы со времен Ивана Грозного. В камень ее одел богатый кадашевец Филипп Савельев в середине ХVII века. Спустя век поднялась над улицей многоярусная колокольня. Сломали ее в 1933 году. Из храма в Третьяковскую галерею поступили «Иоанн Предтеча в Пустыне» и два чина иконостаса с образами пророков и праотцев. Где остальные три чина?

Позолоченный резной «с виноградом» иконостас сожгли хозяйственники Лубянки. Таким чекистским способом добыли казне золота на семь тысяч рублей. Жгли вместе с иконами, не проданными иностранцам, не попавшими в музей.

Восемь московских церквей в честь Козьмы и Дамиана служили духовным мостом между Москвой и Древним Римом, где первые христиане подвергались лютым мучениям и казням. Родные братья-врачи Козьма и Дамиан прославились в столице империи своим искусством. Денег у страждущих они не брали, лишь побуждали исцеленных к вере во Христа. Народ прозвал братьев бессребрениками. За проповедь христианства оба предстали перед судом, который вершил беспощадный сын Римского императора. И его они излечили, за что получили свободу. Козьма и Дамиан погибли от руки убийцы, их закидал камнями врач-язычник.

Нечто подобное пришлось пережить верующим всех конфессий, когда наступил «социалистический образ жизни». Пастырей убивали. Храмы разрушали, как это произошло на Большой Полянке.

«Низкая этажность» вменялась «новыми, законными хозяевами» старой Москве в вину. Была дана директива: «К постройке допускать дома высотой не ниже 6 этажей». Сломали не только церковь, но и стоявший напротив редкой красоты дом Василия Баженова. От его наследия большевики не отказывались, оно считалось предтечей соцреализма в архитектуре. Мастер построил двухэтажный дом, напоминавший римские palazzo. Его называли «небольшим изысканным дворцом», одним из лучших памятников времен Екатерины II. За свои достоинства чертеж здания попал в альбомы Матвея Казакова. С командой помощников он запечатлел в планах, чертежах и рисунках лучшие здания Москвы. И сохранил, таким образом, «ноты», по которым архитекторы второй половины ХVIII века исполняли музыку в камне.

Ни один мастер не удостоился в СССР стольких похвал, монографий, диссертаций, как Василий Баженов. Ему приписали чуть ли не пол-Москвы. Везде указывалось – дом на Большой Полянке он построил неким «Прозоровским», «князю Прозоровскому». Кому именно? Пять лет «главнокомандующим в престольном граде Москве и ее губернии» служил князь Александр Александрович Прозоровский. Не он ли жил здесь? Из альбома Казакова узнаю: palazzo принадлежало генерал-лейтенанту Ивану Ивановичу Прозоровскому. Князь вошел в историю этим домом, который обмерили, «зафиксировали» и сломали.

Кто замахнулся на Василия Баженова? Аркадий Мордвинов, игравший при Сталине роль придворного архитектора. На главной нашей улице протянулись его многоэтажные дома со статуями пролетариев и снопами хлебов. На углу с Тверским бульваром, где разрушили церковь Дмитрия Солунского, им же построен дом с ротондой. Над ней на пьедестале танцовщица вздымала ввысь серп и молот. «Домом под бабой» звали московские остряки этот перл. На месте маленького дома Баженова Мордвинов возвел 7-этажный – с подобной круглой башней. Издалека казалось: над ней порхает балерина в пачке. Вблизи танцовщица превращалась в бутон с проклюнувшимся серпом и молотом. Такие «цветочки», опавшие позднее, не видывала прежде классическая архитектура, имевшая дело с античными богами.

Взамен Козьмы и Дамиана архитектор Андрей Буров, признанный теоретик и практик, соорудил дом, который называли «этапным для архитектуры советского периода». На этом этапе началось «крупноблочное строительство». Ручной кирпич заменил бетонный блок, весом три тонны, декорированный под камень. Маскировку портиками, колоннами, прочими элементами классики позднее, войдя во вкус, отбросили напрочь, уткнувшись в плоскую бетонную панель, черный квадрат советского градостроения.