Он понимал, что тигр присел для прыжка и для этого ему пришлось скрыться в траве. Он видел, как зверь растерянно открыл прищуренные глаза — прыгать неизвестно куда он не мог. Он видел, как тигр недовольно покривился, и понимал, что зверь мгновенно решил, точнее, подчинился древнему инстинкту: если на врага нельзя напасть — уйти от него. Все это Саша видел, хотя, честно рассказывая об этом впоследствии, сам признавал, что видеть и понимать всего этого он не мог. И тем не менее он видел и понимал.

Тигр обиженно рыкнул и короткими неуклюжими прыжками побежал к реке. Ослепительная черно-оранжевая спина его замелькала между травой и кустарником.

И тут опять выступило вперед то почти мальчишеское озорство, которое отступило было в сторонку и притаилось. И Вася и Губкин вдруг дико заорали, засвистели и, забыв обо всем на свете, побежали за хозяином тайги, как бегают уличные мальчишки за трусливой, приблудной собачонкой.

Тигр мчался мощными стремительными прыжками, и догнать его было невозможно. Только на одно мгновение он задержался перед тихой и мелкой в этом месте рекой, но, сжавшись в тугой комок, красиво взметнулся над водой и зарослями. Однако сил у него не хватило. Раздался звучный всплеск, сердитый рык, и зверь, выскочив из реки, помчался дальше.

Губкин и Вася увидели только круп зверя и, не раздумывая, все в том же припадке отчаянного озорства бросились в реку. Проваливаясь в ямы по шею, захлебываясь, они выбрались на другой берег и, уже задыхаясь, побежали вверх по отлогому скату заречной сопки. Ветви хлестали по лицу, ноги скользили и путались в траве, но они все бежали и бежали. Дыхание становилось хриплым, запаленным, их оставляли силы, и все-таки остановиться они не могли.

Преодолев крутой подъем, перевалив через неожиданный на горе, местами обрушенный земляной вал, они уже не побежали, а побрели по ровной, кое-где пересеченной водостоками плоской площадке, заросшей огромными дуплистыми липами и дубами. Метров через двести они наткнулись на почти отвесную скалу, из-под которой, позванивая, бил ключ. Притененная и потому матово поблескивающая струйка даже на вид холодной и чистой воды падала на камень и разбрасывала затаенно мерцающие брызги. Глядя на воду и на эти красивые брызги, связисты поняли, что больше всего на свете им хочется пить, а когда напились, то двигаться уже не смогли.

Они выбрали место посуше у подножия трухлявой, но все еще могучей липы, разделись и разложили на пятнистых от теней солнечных прогалинках мокрую одежду.

Ни о тигре, ни о собственных переживаниях они не говорили — что-то мешало им. Может быть, то самое мальчишеское озорство, которое привело их на склоны этой незнакомой сопки. Потом они прикинули, что времени до вечера еще много и можно как следует отдохнуть.

Солнце стояло еще высоко, но в воздухе уже плавала та бодрящая свежесть, которая так хороша в осенних горах Приморья. Есть в ней что-то ослепительно-чистое, древне-мудрое, что заставляет по-особому взглянуть и на окружающее, и на самого себя. Но Сашу Губкина разбудила не эта свежесть. Он проснулся от неясной и неосознанной тревоги и словно ощутил на себе чей-то тяжелый, ненавидящий взгляд. Сердце билось гулко, во рту пересохло, и ощущение тревоги, даже опасности не покидало его. Он подтянул автомат, поднялся на ноги и осмотрелся. Все было тихо, покойно, красиво. И все-таки что-то смущало.

Губкин покрыл скорчившегося от осенней прохлады Васю подсохшей гимнастеркой, оделся. Ощущение опасности не проходило. Причем это был не тот неосмысленный страх, который Губкин пережил в первую ночь у землянки. Нет, он явственно ощущал на себе чей-то взгляд — тяжелый и жестокий, но, сколько ни оглядывался, как ни следил за окружающим, ничего подозрительного не видел.

Губкин обошел липу со всех сторон, осмотрел ее ветки, заглянул в пахнущее гнильем и почему-то кошками дупло, потом все расширяющимися кругами обошел почти всю площадку и ничего подозрительного не заметил. Во рту было все так же противно, и он пошел напиться свежей ключевой воды. Опираясь о покрытый сухими лишайниками бок скалы, из-под которой бил ключ, он сделал несколько глотков и зажмурился от зубной ломоты — вода была необыкновенно вкусна и очень холодна. Он покрутил головой и открыл глаза. Со скалы на него глянула высеченная из камня, залепленная лишайниками звериная морда.

Саша посмотрел вниз и увидел, что вода падает на каменный выдолбленный водосток и течет по тщательно пригнанным друг к другу каменным плитам.

— Вася! — закричал Губкин. — Довольно дрыхнуть! Давай сюда.

На седьмом посту все было спокойно. Вошедший в хозяйственный раж Андрей Почуйко перебрал все продукты и нашел для них место, расширил палатку и приготовил отличный обед.

Замкнуто-спокойный Пряхин и слегка высокомерно усмехающийся Сенников вернулись несколько раньше Губкина и Васи и, умытые, сидели за столом. То прихрамывая, то подпрыгивая на одной ноге, Почуйко колобком перекатывался по лагерю и отрывисто, даже как будто сердито докладывал Пряхину о случившемся:

— Фазаны, проклятые, как скаженные… Все с-под рук тянут. А звонить никто не звонит. Так только… проверяли — на месте или нет. А по линии? По линии разве разберешь? Сыпят шифровку, и только.

Пряхин нахмурился. Осунувшийся за одну ночь и какой-то посеревший Лазарев мельком взглянул на него и опять занялся своим делом: он быстро и ловко сплетал какие-то нитки, тщательно протирая их воском.

В это время появились возбужденные, радостные Губкин и Вася.

— Городище нашли! — издалека закричал Вася. — Настоящее!

Как это ни странно, больше всех был взволнован рассказом Сенников. Он сразу же пристал к Пряхину:

— Пойдемте завтра туда, товарищ старшина!

Первый раз Пряхин увидел молящие глаза Аркадия, но что-то не понравилось ему в них, и, хотя ему самому хотелось побывать в тех местах, он решительно сказал:

— Менять участки сейчас не буду. Придет время — побываем.

Вечером долго рассматривали схематический чертежик открытой Губкиным площадки, обнесенной земляным валом. Сдержанно-возбужденный Лазарев прикидывал, где могли быть жилые и общественные постройки, хранилища и боевые сооружения исчезнувшего поселения.

— Чертова нога, — жаловался он. — Ведь как нужно было бы покопаться, как нужно…

— А мы сами сделаем. Сами покопаемся, — горячился Вася, и Лазарев посмотрел на Пряхина.

Старшина молчал. Он еще раз изучил чертежик и, вздохнув, решил:

— Ладно… Но только так: линию контролировать. А для этого кроме обязательного осмотра через каждые два-три часа выходите и подсоединяйтесь. Чтобы быть на месте. В случае чего.

Рано утром Почуйко осторожно разбудил Губкина и Васю, посадил их за стол и, пока они ели, смотрел на них так, как смотрит мать на повзрослевших детей — чуть грустно и в то же время с долей хорошей зависти, смешанной с гордостью. Даже склоненную набок голову Андрей подпер рукой как-то по-бабьи, выгнув кисть и поддерживая локоток. Он сам приготовил товарищам продукты на дорогу и проводил до взгорка.

Прихватив лопаты, Губкин и Вася быстро прошли по линии до конца своего участка, созвонились со своим и соседним постами и уже знакомой тропкой-тоннелем прошли к реке. На другой берег они перебрались нагишом. Холодная осенняя вода ломила и корежила тело, но это не казалось неприятным, а, наоборот, веселило связистов. Синие, выстукивающие зубами дробь, они долго прыгали на берегу, стараясь побыстрее одеться, и смеялись друг над другом.

Солнце уже вышло из-за главного хребта, роса быстро высохла, а в воздухе было еще прохладно и свежо. Копать землю было сущим удовольствием. Первые шурфы, пробитые в местах, указанных на чертеже Лазаревым, ничего не дали, хотя все они прошли так называемый культурный слой — почти полуметровую прожилку золы, полусгнивших костей и каменных осколков. Прежде чем начать соединение шурфов траншеями, Губкин решил сбегать на линию. Вася собрался идти вместе с ним, но Саша остановил его: