Проходя мимо сидящего у пруда Семы, она остановилась и совершенно непроизвольно, игриво, чисто по-женски, спросила:

– Заболеть решили? Лечиться дороже.

– Что лечить тело, когда душа больная, – не поворачиваясь, тихо ответил Сема.

Маргарита присела рядом на бордюр.

– Меня зовут Маргарита. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Сема обернулся. Словно огненный вихрь ворвался в его израненную душу, воспламенив едва тлеющий огонек былых чувств, и он совершенно неожиданно понял, что всю жизнь любил именно эту женщину. Равнодушие сменилось внезапным удивлением.

– Простите, а мы с вами разве незнакомы?

– Еще, вроде, нет, – засмеялась Маргарита.

– Простите. Сема. Простите, Симеон Иванович. Простите, просто Семен.

Сема очень волновался. Напрягая память, на что он никогда не жаловался, мучился, что никак не мог вспомнить, где он уже видел это до боли знакомое, милое, улыбающееся лицо, эту женщину, которую уже давно любил. Единственная отличительная особенность от той – глубоко затаенное одиночество в глазах. Он понимал, что надо что-то сказать, или она уйдет, и он опять ее потеряет и никогда больше ее не увидит, но не мог вымолвить ни одного слова.

– Я не уйду, – внезапно заговорила она. – Когда человеку есть что сказать, но он молчит, это лучше, чем попусту шлепать губами. Давайте вместе помолчим и послушаем тишину. А сейчас вытаскивайте из воды ноги и обуйтесь.

Сема послушно, словно ребенок, вытащил ноги и хотел надевать носки, но она остановила его, сняла с шеи платок и стала вытирать ему ноги. Внезапно набежавший порыв ветра всколыхнул пруд, приподняв возбужденных лебедей, помутилась вода, и раздался гул из-под воды. Затем все стихло. Сема даже не удивился, ибо понял, что на Патриарших прудах может происходить любая чертовщина.

Долго сидели рядком, прижавшись друг к другу, два одиночества. Уже и лебеди уснули, спрятав головы под крыло, уже и луна спряталась за макушки деревьев, покрыв аллеи длинными тенями.

– Надо идти, – как бы прервав беззвучную беседу душ, тихо, как бы сама себе, сказала Маргарита.

– Я провожу, – тихо, как бы сам себе, сказал Сема.

– Нет, нет, нет! – как бы проснувшись, запротестовала Маргарита. – У тебя и так дома будут неприятности.

Они одновременно встали, долго стояли друг против друга, не поднимая глаз, чтоб не бередить души, и каждый пошел своей дорогой. Он стоял и грустно смотрел ей вслед, а она временами останавливалась, оборачивалась в его сторону, как будто что-то вспомнила или что-то хотела сказать.

Но они не знали, что их судьбы уже давно предопределены и буквально скоро, даже очень скоро, пройдя определенный путь, они снова встретятся и уже навсегда, ибо для тех, кто владеет пятым измерением, удлинить или укоротить пространство и время не составляет большого труда.

Сема сидел дома, на кухне. Перед ним стояла тарелка с одной сосиской и кусочком хлеба.

– Сара, и это все? – обиженно спросил Сема.

– Сема, а ты что хочешь? Или быть умным, или сытым? Что я имею от твоей зарплаты? Расстройство желудка. Когда ты ее даешь, у меня, извини, начинается понос. А что мы имеем за собой? – она ткнула сковородкой в стенку с оборванными обоями. – Это же стыдно сказать людям.

– Сара, ты не понимаешь, у нас большое несчастье.

– Сема, пусть голова болит у твоего начальника, она большая.

– Они преследуют меня, они не люди, они не наши люди, – чуть не плача, жаловался он.

– Сема, у тебя мозги пошли в отпуск без денежного содержания.

Она бросила еще одну сосиску Семе в тарелку и вышла из комнаты. Он молчал, ковыряя вилкой холодную сосиску. Мысли его были где-то далеко-далеко.

– Шо я тебе имею сказать, – послышался голос Сары, – бери лопату и начинай работать, иначе я заберу Изю и уеду к маме.

Сема понимал всю безвыходность своего положения. Женился он на москвичке из приличной семьи, по окончании института. В то время семья жила в Одессе. После случая с дедом отец забрал всех поближе к родственникам матери. Таким образом, в Москве Сема оказался в примаках, как говорят на Украине. В памяти всплыли эпизоды приезда Семы в Москву.

После долгих переговоров родителей, бесконечных звонков из Одессы в Москву, Семе было дано «добро». Сема быстро простился с Одессой, и его срочно погрузили в поезд, в плацкартный вагон, и через двадцать четыре часа он оказался в Москве. На Киевском вокзале его встречали будущая жена Сара с мамой, сестра мамы и тесть. Прибыл состав «Одесса – Москва». Двери вагона открылись, и на свет появился торшер, а за ним Сема с подушкой, привязанной к чемодану. Радостно улыбаясь и громко заявив: «Я приехал!», – Сема предстал перед остолбеневшей и онемевшей «квадригой». – Я приехал, – уже чуть робко повторил Сема. Будущий тесть, потерявший, видно, ориентацию от увиденного, развернулся и хотел было сбежать, если бы не теща и ее сестра, повисшие у него на руках. Сара, отойдя от шока, стала нервно хохотать. Но жирная точка была поставлена в тот момент, когда двое носильщиков вынесли из вагона и поставили рядом с Семой радиолу «Ригонда». Вокзал опустел. Состав убрали. На перроне остались только «квадрига» с сидящим на ящике «Ригонды» растерянным Семой, прижимающим к груди пуховую подушку.

Теща была хорошей женщиной и даже любила его, но любовь к дочери была сильнее, и все семейные конфликты заканчивались на Семе. Тесть не вмешивался, так как был лишен права голоса. Соответственно, ребенок тоже воспитывался в неуважении к отцу. Расстаться не хватало ни сил, ни мужества, поэтому вся жизнь проходила с раной в сердце и болью в душе. Конечно, это не типично для еврейской семьи, но чего теперь ни бывает в нашем цивилизованном мире.

В гостинице «Метрополь», в номере тринадцать, шло совещание. Дениц в домашнем халате сидел в кресле и читал газету. Перед ним навытяжку стояли Азазель, Лукавый и Косматый. Мегира, служанка, стоя за креслом, массировала ему шею.

– Ну что, повеселились? Что же вы меня позорите перед Михаилом Авраамовичем? Вернуть вас всех обратно?

– Нет-нет, мы непременно исправимся, так сердце болит за народ, – оправдывался Лукавый.

– Босс, вы сами сказали, что надо как люди, – обиженно заметил Косматый.

– Но не уподобляться им.

– Да разгромить этот ресторан и сжечь, – решительно сказал Азазель.

– Спасибо, Мегира, – поблагодарил Дениц. Встал с кресла, подошел к окну. На площади, у памятника Карлу Марксу, шумели демонстранты. С одной стороны оратор, размахивая руками, произносил жаркие, пламенные речи, с другой стороны полиция через громкоговоритель предлагала разойтись, так как митинг был не санкционированный.

«Когда есть стадо овец, козел всегда найдется», – подумал Дениц и, отойдя от окна, сказал: – С завтрашнего дня все будете работать. Ты, – он указал тростью на Лукавого, – будешь чиновником в префектуре и приведи себя в порядок, что это за вид? Ты, – он посмотрел на Азазеля, подумал, – будешь работать в органах правопорядка, в полиции.

– Да там каждому второму надо голову оторвать.

– А ты действуй в рамках закона. Так, теперь ты.

– Начальником, – поспешил вставить Косматый.

Дениц улыбнулся. – Дворником при «ЖЭКе», гастарбайтером.

– Опять гонять будут, – махнул рукой Косматый.

– Нет счастья в жизни.

– Все готово, прошу за стол, – вежливо пригласила Мегира.

– А жить мы будем, – Дениц сел за стол и, немного подумав, сказал: – У Симеона Ивановича.

– Я возражаю! – заявил Косматый. – Двухкомнатная квартира, стены ободраны, санузел совмещенный, в унитазе постоянно льется вода из бачка, и потом, всего одна спальня, никакого комфорта. Я замучаюсь, Азазель храпит, этот, – указал на Лукавого, – во сне дрыгает ногами, а мне с утра рано на работу, за метлой бегать.

– А Симеона Ивановича что, на курорт? – оживился Лукавый.

– Разберитесь сами.

– Я ему голову оторву, – заявил Азазель.

– Ну как ты можешь? – упрекнул его Дениц. – Он же человек, Божие создание.