— Тоже мне старик!

— Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алька.

…Дошли до Покровских ворот. Алик смотрел на Андреев дом, с которого многое началось. Испортилось настроение.

— Сам-то как живешь? — спросил Александр.

— Живу — хлеб жую, — нелюбезно ответил Алик.

— Варя как? Нюшка как?

— Тоже хлеб жуют.

— Что это ты? — удивился Александр.

— Устал, извини.

— Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.

— Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.

Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:

— Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.

Алик поехал домой, так и не сказал Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.

Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победоносно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимая, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний и утихло все. Секретарша холодно сообщила:

— Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.

Отбывает. Через площадь — и всего делов-то. Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:

— Люба, чайку, — и увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая, поинтересовался — Тебе чего?

— Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.

Пять свободных минут он выкроил для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется… Да и настроение демократичное. И поэтому предложил:

— Заходи.

Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал список своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:

— Слушаю тебя, Владлен. Только покороче.

— Постараюсь. Совершенно случайно, от одного общего знакомого, я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова, возбуждено уголовное дело, где он обвиняется в том, что один — я подчеркиваю: один! — пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.

— Как это — обезвредил? — недоуменно спросил Николай Александрович.

— Нокаутировал, Николай Александрович. Алик — хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.

Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:

— Вам пора, Николай Александрович.

Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:

— А ему чайку?

— Сейчас будет, Николай Александрович, — зауверяла секретарша и вышла. Николай Александрович смотрел на Грекова и соображал. Сообразив, сказал:

— Ты чего стоишь? Садись, в ногах правды нет.

Греков, зная место, сел на один из стульев, что стояли в ряду у стены, и завершил речь:

— Человек, смело вставший на защиту людей, которые подвергаются насилию со стороны уголовного элемента, комсомолец, для которого наши идеалы — превыше всего, оказывается, преступник?

— Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? — спросил Николай Александрович.

— Я беседовал по телефону с начальником отделения милиции, которое ведет дело Спиридонова. И он мне зачитал по телефону все материалы, относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все по этим материалам, тем более что со Спиридоновым еще не разговаривал. Да дело сейчас и не в Спиридонове. Главное, что смелый поступок настоящего комсомольца милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.

— И это не главное, Владлен, — Николай Александрович большим глотком ополовинил стакан, вышел из-за стола. — Главное то, что ко времени.

Вошла секретарша, и Греков взял из ее рук стакан в эмпээсовском подстаканнике.

— Николай Александрович, опоздаете, — зловеще предрекла секретарша и вышла.

— Вот что, Владлен, — Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой дорожке, посмотрел на часы. — Я сейчас в ЦК, думаю, на час, не более. А ты у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего имени срочно вызови редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.

— Будет исполнено, — стоя ответил Греков. Стакан он держал, как ружье на караул.

Уже в дверях Николай Александрович обернулся:

— Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос и человеческая страстность — не последнее в нашей работе. Отмечу тебя, обязательно отмечу, не беспокойся.

И ушел. Греков, как было приказано, сел на стул допивать чай.

Сергей Ларионов по списку, составленному исходя из рекомендации Вадика Клока и собственных соображений, шерстил соответствующих марух. Работенка эта была нервная.

Роман Казарян с пареньком отрабатывал Рижскую дорогу. Сколько их, станций, от Москвы до Волоколамска! И на всякий случай — до Шаховской. На каждой сойди, на каждой с людьми поговори, человечка подбери, фотографию Столба покажи как бы ненароком — кореша, мол, ищу. Маета, как говорит любимый начальник Александр Смирнов.

А любимый начальник с удовлетворением рассматривал карту-схему, которую он составил по двум убийствам, когда раздался телефонный звонок.

— Он умер, Саня, — сообщил далекий голос Алика.

…Алик взял под руку тихо плакавшую мать.

— Давай гроб сюда! — зычно распорядился с полуторки председатель профкома завода, который строил перед уходом на пенсию Иван Павлович Спиридонов. Уважил завод, уважил: и полуторку прислал, и ограду к могилке, и представительную делегацию из четырех человек.

— На руках понесем! — злобно отрезал Александр. И они — Александр Смирнов, Виллен Приоров, Алексей Гольдин, Владлен Греков — несли гроб до самого кладбища.

У выкопанной могилы, опершись на лопаты, стояли кладбищенские старики. Божьим, а не хлебным делом было тогда копание могил.

Гроб поставили на козлы, и председатель профкома авторитетно и скорбно приступил:

— Мы провожаем в последний путь коммуниста и отличного производственника Ивана Павловича Спиридонова. За время совместной работы коллектив нашего предприятия горячо полюбил Ивана Павловича за принципиальность, щедрость души и глубоко партийное отношение к делу. Память о нем будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогой Иван Павлович! — и, сурово насупив брови, отступил, предлагая желающим продолжить.

Все молчали, прибитые ненужностью профсоюзных слов.

— Заколачивать будем? — негромко предложил один из кладбищенских стариков.

— Подожди, — властно сказал Смирнов. Был он в форме, при всех регалиях и поэтому сразу стал здесь главным.

Он подошел к гробу, глянул в маленькое сухонькое мертвое лицо и негромко заговорил:

— Мы осиротели. Осиротели Алька, Лариса, которой сегодня нет с нами, Алевтина Евгеньевна. Осиротел и я, его крестник, его приемыш. Осиротели мы все, потому что он был нам отцом. Настоящим отцом своим детям, своей жене, чужому как будто пацану со двора — всем. Я помню все, что вы говорили мне, Палыч. Я помню и постараюсь быть таким, каким вы хотели меня видеть. Прощайте, Иван Палыч.

Алевтина Евгеньевна безудержно рыдала. Алик нежно гладил ее по спине. Виллен Приоров шагнул вперед, скрипнул зубами и начал:

— Ушел из жизни замечательный человек, ушел преждевременно, до срока, отпущенного ему природой, ушел, не успев сделать того, что мог. А мог он многое. Ушел, унеся с собой горечь несправедливых обид и бесчестных наветов. Когда же постигнет кара тех, кто на много лет укоротил его жизнь?! Над этой могилой клянусь преследовать, разоблачать, уничтожать оборотней, вурдалаков, палачей, изломавших нашу жизнь!