Они выехали на дикий пляж. Курортники уже расходились. Темнело. Казалось, на пляже они совсем одни. Спокойное море поделила пополам лунная дорожка.

Они еще раз искупались. Кажется, Люба начала приходить в себя, но Николаев мучительно думал — за что так обошлись с Любой, что произошло в совхозе? И он спросил:

— Как же вышло, что ты ехала с Разинской?

— Она сама вызвалась меня подвезти. Симпатичная женщина. Мило побеседовали дорогой. Я много узнала об Инске, о том, как растут мандарины.

— А что ты ей говорила?

— Ничего!.. Она ни о чем не спрашивала.

— Странно. Неужели ее не интересовало твое расследование?

— Нет. Да и какое отношение… А вот Гуляеву сегодня будет явно не по себе. Его ждет окончательный допрос Нечитайло, а у нее в руках против него убийственные факты.

Николаева как кипятком ошпарило. Неужели все-таки Гуляев решил убрать Иванцова? Неужели Дмитрий потребовал повысить ставку? Так и повысили бы — хотя бы за его, Николаева счет. Ведь он от своей доли отказался сразу и категорически. Уж коль придет расплата, думал тогда, не за хищения привлекут. Только за пособничество. Да разве этого мало? Хватит мусолить одно и то же!

Он долго молчал. И вдруг сказал:

— Я тебя полюбил. Всерьез…

Он чуть отодвинулся, лег рядом. Его губы, когда он заговорил снова, касались ее щеки:

— О чем ты, книжный человек? — она протянула руку и погладила его по волнистым густым волосам. — Лучше поцелуй меня.

Но он не успел коснуться ее губ. Сверху, со скалы, на них посыпались мелкие камушки. Люба вскрикнула, схватившись за ушибленное плечо.

Николаев услышал тяжелые шаги. Вот так, и здесь их держат под контролем. Сегодня это кстати. Пусть Разинская успокоится. Еще полчаса, и можно ехать.

Они почти не заметили, как подъехали к поселку.

Николаев уверенно повел машину по улицам Рыбачьего. Пастух гнал непроснувшихся коров. Отбившийся от стада теленок долго смотрел вслед машине.

Вскоре они остановились перед добротным домом, поросшим диким виноградом. Вокруг стояла утренняя тишина. Тихо пели птицы.

— Спят тут еще, должно быть, — проговорила Люба, приподнимаясь на цыпочки, чтобы заглянуть в высокое окно.

Николаев постучал в ставню.

— Чего надо? Кто там? — послышался недовольный голос Иванцовой.

— Я, Николаев, — отозвался подполковник.

— Ой! — истерически взвизгнула Надежда.

Николаев и Виртанен услышали ее поспешные тяжелые шаги, где-то там, со стороны огорода, резко скрипнула и захлопнулась дверь.

— Откройте, Надежда Васильевна! — крикнула Виртанен. — Откройте!

Распахнулось окно. Из-за тяжелой занавеси показалось красное, искаженное гримасой отчаяния лицо Иванцовой. Руки у нее ходили ходуном.

— Пусть он уйдет! Он пусть уйдет! — выпалила она, указывая на Николаева. — Уйдите, добром прошу, косу возьму, топор возьму!.. Приехал, чтобы все на меня свалить? Нет, не выйдет! Уйдите!..

Люба инстинктивно попятилась. Николаев крепко взял ее под локоть.

— Что с вами, Иванцова! Откройте дверь! Официальный допрос. Или вы предпочитаете, чтобы мы вас сейчас задержали? Препроводить вас в райотдел? Там будете разговаривать.

Женщина хлопнула ставнями, зарыдала в голос.

— Зачем ты с ней так резко? — укоризненно сказала Виртанен. — У вас же были вполне нормальные отношения…

Николаев хмуро промолчал. Ему нечего было ответить. Не мог же он признаться Любе, что теперь, после обыска у Иванцовых, он почти возненавидел Надежду, поняв, что она многое знает и его судьба вдруг так неожиданно оказалась в руках этой хитрой бабы, долго прикидывавшейся жалкой простушкой.

— Почему она не хочет с тобой говорить? — спросила Виртанен. — Что значит «свалить все на нее»?

— Сам не пойму…

Голос Иванцовой зазвучал рядом, глухо, видно, она стояла совсем близко к двери:

— Уйдите, Феликс Николаевич, видеть вас не могу. Всех вас не могу видеть! Ненавижу… Убийцы, подонки…

— У нее истерика, — понимающе сказала Виртанен. — Я попробую сама. Действительно, отойди, Феликс. Иди в машину.

— Ни за что. А если там еще кто-то есть?

— Отойди хотя бы в сторону, чтобы она не видела тебя. Надежда Васильевна, вы меня слышите?

— Да, — глухо донеслось из-за двери.

— Вскрылись некоторые новые обстоятельства. Мне необходимо в интересах следствия уточнить ряд фактов. Подполковник Николаев ушел.

— Какие еще факты?

— Кто такой Махмуд?

Иванцова молчала минуты две, только потом из-за двери донеслось:

— Вы, Любовь Карловна, идите к черной двери. Я выйду к вам.

— В доме еще кто-то… — предостерегающе сказал Николаев, когда Люба проходила мимо угла, где он затаился. Она только махнула на него рукой.

— Чего вы так испугались, кого? — спросила Виртанен с сожалением. — К чему эта истерика? Я третий день вас ищу. Зачем уехали из города? Ведь знали, знали, что я все равно должна поговорить с вами. Лучше ответьте, кто такой Махмуд?

— Дурак один… — отвернув лицо от Виртанен, проговорила Иванцова.

— Пристрастие вашего мужа к наркотикам началось до или после знакомства с Махмудом?

— Наверное, после.

— У вашего мужа часто появлялись деньги после встреч с Махмудом?

— Не учитывала. Вы, Любовь Карловна, моему покойнику дела не приклеете, из могилы в суд не потянете, все едино.

— В суд, и очень скоро, пойдет Махмуд. И пойдет под стражей. За сбыт наркотического сырья и готовых наркотиков. И в этом сбыте ему помогал ваш покойный супруг. Помогал, очевидно, небезвозмездно.

По изменившемуся лицу Иванцовой Виртанен поняла, что ее версия в общих чертах верна.

— В подполье вашей кухни, Надежда Васильевна, обнаружен канцелярский сейф.

Иванцова затравленно посмотрела на Виртанен. Люба специально резко изменила направление допроса. Ей нужна была реакция Надежды на известие об обыске. Да, испугалась не на шутку. Значит, следствие на верном пути.

— Мы нашли его пустым, — продолжала Виртанен. — Но у задней стенки застряли деньги. Пятьдесят рублей одной бумажкой. Не думаю, чтобы сейф и тщательно оборудованный тайник служили для хранения столь, в общем, незначительной суммы. Сколько там было и где эти деньги сейчас?

Лицо Иванцовой обвисло.

— Не знаю, — тупо ответила она.

— Откуда эти деньги брались, тоже не знаете?

И вдруг глаза этой тихони налились злобой, покраснели:

— Вы у Николаева Феликса Николаевича спросите, откуда Иванцов деньги в дом приносил! Он-то знает, да помалкивает, да вас за нос водит, хорошенький такой! — выпалила она с ненавистью.

— Вы не много берете на себя? — подавляя высокомерный тон, спросила Виртанен, а сама подумала: «Как смеет эта баба говорить такое, как язык у нее поворачивается?!!»

— Ну! — продолжала та. — Раз в год, а то и два муж куш закладывал в подполье — тысячу рублей! Большой куш — для нас большой, а для тех, кто ему отваливал, так, сдача…

— Когда последний раз муж принес деньги?

— Должен был восемнадцатого принести, да не принес. Может, ему не дали? А чтобы не просил — прирезали?