— Ладно. С этим разобрались. Следующий вопрос я, правда, тоже хотел задать персонифицирующий, начав его с сакраментального: «Кого?» Но, щадя твое обостренное чувство собственного достоинства, изложу его несколько по-другому: «Чего ты так испугался, Коммерция?»

— Я свое давным-давно отбоялся, Александр.

— Не скажи, Коммерция, не скажи. Тебя надо очень сильно напугать, чтобы ты, быстренько прибежав домой, потеплее приоделся для лагерных зим и ринулся в открытую крутить сидора у первой попавшейся гражданки. Фармазон на покое, катала на подхвате, ежедневно ужинающий стерлядкой в ресторане на бегах, польстился на кошелек со ста двадцатью рублями!

— Черт попутал.

— Я скорее поверю, что ты черта попутал. Одно только скажу: перепуганный, ты грубо работаешь.

— Не грубо, а просто. Есть разница.

— Нет, грубо. Читается, как по букварю.

— Это вами читается. А народный суд, не умея прочитать, отстегнет мне пару лет, и дело с концом.

— А если я помогу народному суду прочитать текст?

— Какой именно?

— Случайный свидетель по меховому делу Валерий Евсеевич Межаков, как только узнает, что освобожденные участники этого дела начинают всерьез постреливать друг в друга, быстренько совершает липовую кражу в надежде отсидеться в лагере, пока эта перестрелка не закончится естественным путем, то есть пока фигуранты не перестреляют друг друга, и гражданину Межакову нечего будет опасаться. Гражданин Межаков не желает получить пулю.

Следовательно, гражданин Межаков не просто случайный свидетель, а полноправный фигурант по делу.

— Блестящая версия! — восхитился Коммерция. — Только жаль, никакими фактами не подкреплена.

— Так я и стал бы излагать тебе факты!

— У тебя их нет, Александр, — убежденно заявил Коммерция.

— Считай, Коммерция, что предварительную беседу мы закончили. Теперь суть. Мне необходимо раскрыть убийство Цыгана. Это сравнительно нетрудно. Значительно труднее предварить вполне возможные грядущие убийства. Для сведения: ревизовать меховое дело я не собираюсь, хотя твоя роль в нем предыдущим следствием совершенно не изучена. Но обстоятельства, подробности того дела необходимы мне для поиска и разработки плана предотвращения последующих уголовных акций. Итак, условие: я тебя не трогаю по меховому делу, а ты откровенно, естественно, в приемлемых для тебя и меня рамках отвечаешь на мои вопросы. Согласен?

— Согласен.

— Вопрос первый: почему ты считаешь, что у меня нет фактов?

— Я был связан только с Цыганом, а Цыгана нет на этом свете.

— Кто задумывал и разрабатывал план грабежа склада?

— Я, — скромно ответил Коммерция.

— Мне казалось, что ты от этого открещиваться будешь.

— Но мы же договорились, Александр! — слегка удивился Коммерция.

— Тогда подробности. На каком этапе тебя привлек Цыган?

— Когда уже был выбран объект.

— Кто нашел этот объект?

— Не знаю. Ко мне все шло через Цыгана.

— Тебе известно, почему это преступление было так быстро раскрыто?

— Откуда?! Секрет вашей фирмы.

— Могу сообщить: Колхозник, для того, чтобы опохмелиться, шкурку на Перовском рынке продавал.

— Знал, что дурак, но такой! Скорей всего, его кто-то спровоцировал на это.

— Я тоже так думаю. Но кто?

— Не надо больше вопросов, Александр. Я сам отвечу на все, что ты хочешь узнать. Ты думаешь, я этих законников неумытых испугался? Да плевать я на них хотел, если бы они только между собой эти пять контейнеров делили. Я испугался того, кто их сталкивает лбами, кто знает про них все и делает с ними, что хочет. Кто и меня, вероятнее всего, подвести под монастырь мог.

— Хоть догадываешься — кто?

— Не догадываюсь и не хочу догадываться. Себе дороже.

— Я, Коммерция, искал этого человека. Но теперь этот человек раздвоился. Я-то думал, что это он так неглупо разработал план операции. Оказалось — ты.

— Спасибо за комплимент.

— Может, еще что-то скажешь?

— Сказать больше ничего не имею.

Смирнов стукнул кулаком в стенку, Казарян явился на зов.

— Рома, привет! — радостно поздоровался с ним Коммерция.

— Привет, — кивнул Роман и поинтересовался у Смирнова:

— Нужен я, Саня?

— Не ты. Разыщи Гусляева. Он где-то здесь. Пусть везет Коммерцию в районное узилище.

Бумажных дел по палагинской краже хватило до позднего вечера. А утром привезли Сырцова-Почтаря, который для порядка поломался полдня. Потом мучил следователь, требуя уточнений, подтверждений и неукоснительного соблюдения протокола. Мучил Ларионова, мучил Смирнова. Отмучились и собирались домой отоспаться, когда из проходной позвонил Алик.

— Что случилось? — спросил Александр.

— Ничего, — ответил Алик. — Пойдем погуляем.

Смирнову шибко хотелось спать, но и прогуляться тоже было неплохо. По бульварам до Москвы-реки — любимый маршрут. Спускались к Трубной.

— Как Иван Палыч? — осторожно поинтересовался Александр.

— Скоро умрет, — стараясь приучить себя к неизбежному, Алик жестоко произнес вслух страшные слова.

— Не надо так, Алька, — попросил Смирнов.

— А как?! Как надо?!! — заорал, чтобы не пустить слезу, Алик. — Я у них сегодня ночевал. Он не спит, понимаешь, не спит! Он задыхается и не кашляет только сидя! Так ночь с ним и просидели. Слава богу, к утру хоть в кресле задремал.

— Может, лекарство какое-нибудь есть, чтобы не задыхался?

— Есть. Понтапон, морфий, всякие там опиумные соединения. Но он не хочет помирать блаженным кретином под действием наркотиков. Я вот все думаю: скоро, совсем скоро его не станет в этой жизни, а все его мысли — о том, что будет без него, что будет с нами, со страной. Сила духа это или ограниченность жуткая?

— Это храбрость, Алик. Ответственность за все, что совершил. И доброго, и недоброго. Как он к аресту Берия отнесся?

— Смеялся очень над заявлением, что Берия — английский шпион. А так — радовался, говорил, что пора начинать.

— Что началось, наверное?

— Я его тоже поправил в этом роде. Разозлился он ужасно. Кричал, чтобы мы освобождались от идиотских иллюзий, что кто-то сверху решит все самым правильным образом.

— Сверху виднее.

— Ты как попугай за мной повторяешь. Именно это я ему и сказал. Он мне заявил, что снизу вернее.

Они миновали Трубную и поволоклись вверх. Невыносимо остро верещал железом по железу трамвай, спускаясь на тормозах по Рождественскому бульвару.

— Помнишь, Алик, он мне в последний раз сказал, чтоб я боялся профессиональных шор? Так вот, поймал я тут себя на одной мыслишке. Понимаешь, на допросах Ларионов, Ромка да и я, грешный, остроумны, находчивы, красноречивы. А допрашиваемые — тупы, косноязычны, несообразительны. Они глупы, а мы умны? Часто, но не всегда.

Вся загвоздка в том, что мы играем, чувствуя за собой силу. Силу положения своего, силу убеждения в том, что перед тобой преступник, человек второго сорта. И поэтому играем с людьми как кошка с мышкой. А это плохая игра, потому что кошка играет с мышкой перед тем, как ее слопать. Удовлетворение от собственного превосходства, веселое злорадство — вот что значит наше распрекрасное остроумие.

— А ты что, с ними нянчиться должен?

— Не нянчиться. Разбираться по-человечески.

…Вот и Сретенские ворота, яркие фонари, многолюдье.

— Саня, я тут вспомнил сорок пятый, — ни с того ни с сего переключился Алик. — Какой ты с войны пришел! Какой замечательный! Веселый, легкомысленный, озорной! А я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. И все удивлялся неодобрительно твоей жизнерадостности, задачки по тригонометрии решая. А ты ерничал, шутковал, радовался, как дитя, по острию ножа с этими бандитами разгуливая.

— А теперь наоборот, — констатировал Александр.

— Почему?

— Черт его знает. Но мне все кажется, что это временно. Что-то обязательно надо доделать, и все вернется — и молодость моя, и легкость, и веселость.