Мы снова вышли в проулок и двинулись вниз к реке. По едва протоптанной тропинке миновали кусты и заросли крапивы и вышли, наконец, на клеверный луг, который спускался к речке. Впрочем, теперь и здесь всё было не так. Справа от тропинки-дорожки, ведущей к реке, там, где раньше были многочисленные овраги, теперь стояли сплошные заросли молодого осинника. Слева... Слева от дороги торчали сплошные ухабы с жёсткой стернёй, а ближе к деревне и вдоль дороги было сплошное месиво гусеничных следов, развороченной глины, каких-то железобетонных обломков плит и столбов, и железных труб. А чудесного медового клевера, полного жужжащих пчёл, не было и в помине. Миновав кое-как весь этот хаос, и чуть не поломав ноги, мы дошли, наконец, до речки. Не было сомнения, что это, конечно же, та самая речка, но и её мы не узнали. Вроде бы вон и развилка из двух сливающихся вместе рукавов, и высокий обрывистый противоположный берег, даже небольшая "бухточка" полумесяцем - раньше здесь все купались, а чуть поодаль стояли деревянные мостки для полоскания белья - всё то же самое, только мостков не было, а не то - маленькое какое-то, тоже "скукожившееся", как дом тёти Кати. И на глаз было видно, что речка сильно обмелела, "наш" берег поднялся над водой, а половина небольшой и неширокой водной поверхности заросла осокой, а по берегам, опять же, частым кустарником. А метрах в двухстах, перпендикулярно к речке, возвышались горы вырытой из глубокой траншеи глины, и тянулась длинная нитка состыкованных уже, но не опущенных ещё в землю труб. Рядом виднелась пара оставленных бульдозеров, деревянный вагончик, и, видимо, укладочная машина. Но самое удивительное было не это. На берегу "бухточки", где мы так любили раньше купаться и где раньше кроме многочисленной деревенской ребятни никого почти и не было - там стояло пёстрое скопище из новеньких мотоциклов с колясками и без колясок, разноцветных "москвичей" и "жигулей", а сбоку торчал видавший виды, потрёпанный "запорожец". Мы подошли поближе. Машин было явно больше, чем людей, причём были и с московскими номерами. То есть, конечно, ничего удивительного в этом не было, мы и сами приехали на машине, но... Надеждино и целая стоянка автомашин на берегу, как-то очень уж не вязалось это с нашими прежними впечатлениями.

Среди этой толкучки примоститься было негде, и мы отошли в сторонку, в кустики, чтобы искупаться всё-таки по старой памяти, да и день был, в самом деле, жаркий.

Речка действительно сильно обмелела, у берега было едва по колено. Но, главное, чего раньше не было - ил. Ноги ушли по щиколотку в неприятно илистое дно. Раньше дно было крепкое, вода у берега прозрачная, видно было плавающих среди водорослей пескарей. Теперь вода была мутная, отдавало болотом. Купаться в этом обиталище лягушек было, конечно, не очень приятно, и мы, отдав дань прошлому, слегка окунувшись, стали выбираться на берег. Но сделать это было не так-то просто - ноги вязли в иле, берег был хоть и низкий, но очень скользкий. Я схватился за стоящий у воды куст и, подтянувшись, вылез на берег. На ладонях осталось ощущение чего-то липкого. Руки были чёрными от чего-то такого въедливого - типа мазута. Я осмотрел кусты и тут заметил, что гораздо выше уровня воды, там, куда вода поднималась, наверное, в весеннее половодье, ветки и стволы были покрыты такой же траурной каймой нефти, какая осталась на моих ладонях.

"Ладно, Катя нас, наверное, уж заждалась, пошли".

Несколько разочарованные нашей первой вылазкой мы пошли обратно в деревню через ухабистое поле - бывшее некогда таким красивым в розово-зелёном снеге клеверов.

"Да, здорово всё переменилось. Ну что же, жизнь на месте не стоит, всё правильно! Добирается и сюда благоустройство, вон и дорога, теперь, какая хорошая", - за этими разговорами мы незаметно дошли обратно до Катиной избы.

Стол был уже накрыт "чем Бог послал" - огурцы, лук, мелкая, ещё не доспевшая редиска, чугунок дымящейся картошки и "яишня" в древней чугунной сковородке.

"Ну где вы пропали, я уж хотела побечь поискать", - запричитала Катя.

"Да куда мы денемся, ходили окрестности посмотреть, двадцать лет ведь не были, и не узнать ничего. Поле всё перерыто, ну, где клевер раньше был. Чего там делают?"

"А пёс их поймёт, всё наковыряли, а чего, сами не знают, клевера-то давно уже нет, сперва кукурузу велели, это ещё давно, потом гречку пробовали, не пошла почемуйто, а теперь вот то одно, то другое на корм скотине; горох одно лето был, а щас и не знаю, как оно называется, скосили, да ни хрена толку нет. Ах, Господи, помяни царя Давида и всю кротость его......помилуй нас грешных".

"А там, у речки трубы какие-то, это что?"

"А ета, говорят, газ ведуть - мима то ли нас, то ли и нам дадуть".

"Газ это хорошо, тогда, Кать, и топить не надо, и стряпать легче".

"Да мне всё одно, я так привыкшая. Ну, давайте, соловья баснями не кормят. К столу милости просим", - добавила она галантно - с полупоклоном, вспомнив, видимо, старый этикет вежливого обращения.

Мы быстренько распаковали свои сумки, достали подарки для Кати, всё, что она раньше любила - пару платьев, несколько традиционных и неизбежных платков (им она, очевидно, по старой памяти особо обрадовалась, а мы были рады, что угодили), недорогой транзисторный приёмник и другую разную мелочь. Одного только не привезли - так любимых Катей пряников, не нашли, нигде их не было в продаже. Даже икру достали, а пряников - нет! Вывалили на стол и весь заранее приготовленный пищевой "дефицит", несколько бутылок вина и коньяка, и "торжественная встреча" началась, началось почти то застолье, которое мы так часто устраивали раньше в Надеждино, только не толклись вокруг стола ребятишки, не было с нами за столом дяди Степана да не было уже того веселья, как прежде. Выпив за свидание, налили по второй, выпили за его память, всё сразу как-то вспомнилось в старой обстановке, невольно все расчувствовались, глаза защипало, а у женщин навернулись слёзы. Но вскоре за столом снова царило оживление, потекли рассказы о житье-бытье друг друга, и через час мы уже чувствовали себя так, будто и не уезжали из Надеждина, и не было этих двадцати с лишним лет. Катя рассказала, что "теперичи не то, что давечи", народу в деревне осталось мало, а дети и внуки бывших жителей приезжают только летом, в отпуск. Есть несколько новоприезжих за эти годы "откуда-то издалека, не знаю", эти живут хорошо, обстроились, держат большие теплицы и огороды. "А так всё, Господи, хуже стало", нет теперь, разговор идёт, деревню ломать будут, людей мало, и всех, кто остался, переселять в посёлок в совхозе ("у нас совхоз теперя"), в девяти километрах. Туда и тянут газ. "Но это пока ещё не известно всё, Господи помилуй, дали бы нам тут век дожить, а уж посля нас там как хочут. Ну, может ещё и обойдётся, другие говорят, может ещё, свинарник решат строить, огроменный. Комплекс называется. Тогда и нам газ отведут".

"Слушай, Кать, а речка, мы видели, заросла вся? И грязная стала, народу на машинах полно?"

"Это да, гдей-то выше копали, вода вся опустилась, и плохая стала вода - и в колодцах теперь вода не та. А рыбы бывалоча сколько было!"

"А что, теперь рыбалка не такая?"

"Да какая, к шуту, рыба, мелочь одна, мы такую-то раньше и за рыбу не считали. Да и эту всю приезжие переловили. Летом-то дачников этих наезжает тьма тьмущая, и из города, и из Москвы, и не знаю только откудова, и так приезжают на день, на два на машинах. И лес весь потоптали да покосили, клеверов-то теперь нету, ну и пасут в лесу, да рубят - ничего не берегут".

"А ягоды как, грибы?"

"Какие ягоды. Всё коровы вытоптали, да народу в лесу, как Мамай прошёл. За грибами из самой Москвы приезжают, а теперя и нету ничего, нам самим-то, так и сыроежку не найдёшь, не то, что боровик, ох плохо, плохо, помилуй Господи".