И не будучи министром иностранных дел, Эвен сумел поднять политический престиж Израиля.

С 1967 по 1974 годы Аба Эвен был хозяином МИДа. Он отличался точностью оценок самых запутанных международных событий и способностью выделять факторы, кажущиеся малозначительными, но определяющими в конечном итоге глобальную политическую стратегию.

В 1974 году Ицхак Рабин, ставший премьер-министром, отнял у Эвена министерский портфель. У этих людей взаимная антипатия началась с момента, когда они впервые увидели друг друга. В своей автобиографической книге «Послужной список» Рабин писал: «Целых семь лет занимал Аба Эвен пост министра иностранных дел и за это время доказал, что он способен лишь разъяснять чужие концепции. Самостоятельным политическим мышлением этот человек не обладает».

Эвен дочитал книгу Рабина до половины и бросил, сухо отметив, что она может представлять интерес лишь для психиатра.

На фатальных для блока Маарах выборах 1977 года Эвен значился вторым в предвыборном списке своей партии. После выборов и он, и Шимон Перес, и Ицхак Рабин оказались без министерских портфелей, без министерств и без власти.

Аба Эвен, конечно, не остался без работы. Помните про 7000 долларов, которые он получал за лекцию? Но его политическая карьера кончилась, хоть он этого и не понимал. Отстраивая ряды деморализованной партии, Перес вступил в блок с Рабиным, а там, где властвовал этот дуумвират, Эвену не было места.

Зато популярный американский беллетрист Роберт Сет-Джон написал его биографию. Эвену эта книга очень понравилась, хотя апологией ее и не назовешь.

«Он блестящ и в то же время ограничен, — писал Сет-Джон. — От его доброты веет холодом. Его уважают, но не любят. С ним соглашаются, не понимая его. Эвен — индивидуалист. Круг его друзей ограничен. Он любит не слушать, а говорить. Любой диалог с ним сразу же превращается в монолог. Эвен убежден, что все сказанное им гораздо важнее того, что он мог бы услышать».

— Ну и пусть он меня критикует, — сказал Эвен. — Все равно я горд тем, что Сет-Джон написал всего три биографии: Насера, Бен-Гуриона и мою.

Он так и не стал премьер-министром, старый мушкетер, совершивший переход Хаджи-Мурата в стан идеологических противников, дважды изменивший политические реалии в государстве, человек, не возглавлявший правительства, а создававший их.

Зато он стал седьмым президентом Израиля.

Полководец без армии, политический лидер без партии все же занял высший пост в государстве. Но, как известно, пост этот имеет чисто символическое значение.

Он сам создал свой образ, получивший законченную форму много лет назад и с тех пор воспринимавшийся всей страной как нечто само собой разумеющееся. Все знали его как светского льва. Длинное и тонкое лицо его с коротко подстриженными усиками напоминало знаменитого капитана мушкетеров.

Журналисты обожали брать у него интервью из-за язвительных и точных реплик, подобных ударам шпаги. Его остроумие, своей утонченной изысканностью напоминавшее восточную кухню, не каждому приходилось по вкусу. Люди, привыкшие ждать от него какой-нибудь хохмы, не воспринимали его серьезно, даже когда он говорил о проблемах исключительной важности. И никто не задумывался над тем, что этот кажущийся легкомысленным человек почти сорок лет был на первых ролях в военной и политической жизни Израиля.

Существовал совсем другой Вейцман, почти неизвестный широкой публике. Командир и политик, организатор и лидер, не боящийся ответственности, обладающий аналитическим складом ума, прозорливостью, редкой интуицией и способностью мгновенно оценивать любую ситуацию.

Долгая военная карьера Вейцмана была безупречной. В ней было все, кроме той самой капельки счастья, которая, по словам Наполеона, превращает генералов в маршалов.

Восемь лет командовал Вейцман израильскими ВВС. Это он разработал концепцию о решающей роли авиации в грядущих войнах. Это он добился выделения необходимых средств и превратил военную авиацию Еврейского государства в одну из лучших в мире. Весь свет узнал об этом после Шестидневной войны. Тогда же о проделанной им огромной работе были осведомлены лишь немногие. Ицхак Рабин был одним из них.

Став начальником генерального штаба, Рабин предложил Вейцману пост своего заместителя. Вейцман обрадовался. Это была та самая капелька счастья…

— Хорошо, — сказал он, — я в течение двух недель передам все дела Моти Ходу и перейду к тебе.

— Постой, — нахмурился Рабин. — Кто сказал, что Ход станет командующим ВВС? Этот пост я уже обещал другому.

— Кому? — удивился Вейцман. Рабин назвал фамилию. Вейцман вспылил.

— Я не передам ВВС в чужие руки.

— Не ты ведаешь назначениями в армии, — оборвал его Рабин.

— Если так, то я остаюсь на своей должности. Меня ты снять не можешь…

— Да кто будет тебя снимать, — поморщился от такой несуразицы Рабин. — Только помни: не выполнив моего условия, ты не станешь моим преемником.

— Плевать, — ответил Вейцман. И покривил душой…

Вейцман настоял на своем. Он перешел в генштаб, лишь когда добился назначения Моти Хода на свое место. Произошло это за пять месяцев до Шестидневной войны, и Вейцман, военный летчик, получивший сухопутную должность, еще не успел освоиться, спустившись с небес на землю.

В канун Шестидневной войны произошло событие, прочно заблокировавшее впоследствии военную карьеру Вейцмана. Стране, превратившейся в военный лагерь, предстояла война на трех фронтах. Начальник генштаба Ицхак Рабин готовил армию к решающему сражению. Вейцман был рядом, и оба работали по двадцать часов в сутки.

Рабин, нервный и впечатлительный, выкуривал ежедневно по три пачки сигарет и в какой-то момент не выдержал напряжения. В конце мая заснувшего в своем кабинете Вейцмана разбудил телефонный звонок.

— Эзер, — сказал Рабин, — приезжай немедленно.

Голос начальника генштаба звучал странно. Через 10 минут Вейцман был у него. Рабин, нахохлившись, сидел в кресле с лицом, опухшим от никотина и бессонницы. На столе ежилась окурками мраморная пепельница. Вейцман сразу все понял.

— Эзер, — произнес Рабин глухим голосом, — ты видишь, в каком я состоянии. Прими командование.

В глазах Вейцмана мелькнул и сразу исчез хищный блеск.

— Нет, — сказал он, помедлив. — Отдохни пару дней. Приди в себя. И ни о чем не беспокойся. Я все сделаю.

Вернувшись в генштаб, Вейцман собрал совещание старших офицеров.

— Командующий будет отсутствовать некоторое время по делам государственной важности, — сухо сообщил он. — Я его заменяю.

Через сутки Рабин, бледный, осунувшийся, но решительный вернулся к исполнению своих обязанностей. И он не простил человеку, ставшему свидетелем его слабости и унижения…

Начался израильский блицкриг. Рабин отстранил своего заместителя от руководства сухопутными сражениями. В действия ВВС, которыми командовал его друг и воспитанник, Вейцман не вмешивался. И фактически остался не у дел в решающие дни. Ему было тяжело. С горя он взял автомат и присоединился к войскам, победным маршем шедшим к Шарм-аш-Шейху. Там он узнал, что пропустил величайшее событие: взятие Старого Иерусалима и освобождение Стены плача. Годами Вейцман твердил, что мы должны вернуть себе наши национальные святыни, и даже получил за это выговор от Бен-Гуриона. Когда же наконец произошло то, о чем он мечтал, его там не было.

После войны Вейцман, поняв, что ему не стать главнокомандующим, снял мундир.

Эзер Вейцман родился в 1924 году в Хайфе. Его отец Ихиэль, младший брат Хаима Вейцмана, первого президента Израиля, был агрономом, занимавшимся лесонасаждениями в Галилее.

Эзеру было 15 лет, когда началась Вторая мировая война. Однажды, когда он работал в поле, мощный рев прорезал упругий воздух. Эзер поднял голову. В родниковом небе на бреющем полете неслись два английских истребителя.