Саша Ананько так и захлебнулась собственными слезами. Поразмышляв, она отправилась в милицию — жаловаться на цыганку, на себя, на непутевую свою жизнь, на детей, на то, что у нее нет будущего.

Заявление у Саши Ананько в милиции приняли и… незамедлительно завели уголовное дело. На нее же, на Сашу Ананько. Саша, узнав об этом, посерела от страха. Придерживая пальцами пляшущие губы, она пробовала уговорить милицейского следователя:

— Как же так, а? Я же сама пришла, добровольно… Вот если бы я скрыла… Да мало ли чего не бывает по пьянке! Вы же сами все хорошо знаете…

Она еще что-то бормотала, но следователь не слушал ее — писал что-то на листе бумаги. Саша Ананько понимала: бумага эта очень опасная. Надо было каким-то способом остановить следователя, и она выдвинула последний аргумент:

— Может, не надо, а? Не надо никаких бумаг, а? У меня же на руках еще двое детей! Сыновья!

— Суд это учтет, — сухо сказал следователь, — а моя забота довести дело до конца и… — он поднял голову, словно бы хотел навсегда запомнить Сашу Ананько, — отобрать у цыган вашу дочку. Пока она не стала цыганкой.

— Это же по пьянке все… — продолжала канючить Саша Ананько.

— Вот так, по пьянке, вы и сыновей своих продадите. — Следователь, не меняя сухого, бесстрастного тона, говорил что-то еще, но Саша Ананько не слышала. Она плакала.

Она была виновата, и ее действия подпадали под статью Уголовного кодекса. Случай этот, как и легкость, с которой Саша Ананько продала своего ребенка, потряс тех, кто узнал об этой истории.

Характеристику Саша Ананько получила убийственную: «Ананько Александра Викторовна, 1968 года рождения, ранее не судима, приводов в органы внутренних дел не имеет, на учете у психиатра не состоит, на момент совершения преступления была вменяемой, страдает алкоголизмом 2-й степени с чертами деградации личности. По месту учебы характеризуется положительно, в быту характеризуется отрицательно, по месту медицинского учета дочери характеризуется отрицательно. В ходе предварительного следствия помощи не оказывала, по вызовам следователя не являлась, при даче показаний пыталась ввести следствие в заблуждение, но, уличенная во лжи, дала правдивые показания…»

Саша Ананько была арестована, отсидела в камере предварительного заключения сутки и потом отпущена домой под подписку о невыезде: дома-то оставались маленькие ребятишки, сыновья, а также человек, которого она считала своим мужем. Общий ребенок, дочь Ксения, — это еще не повод для того, чтобы в паспорт ставить лиловый штамп загса. Муж этот, Сергей Евсеев, надо полагать, также является одной из причин случившегося: окажись рядом с Ананько другой мужчина — все могло бы быть по-другому.

Конец этой истории был следующий. Цитирую строчки из приговора: «Ананько Александру Викторовну признать виновной в совершении преступления и назначить наказание в виде трех лет лишения свободы. Считать назначенное наказание условным с испытательным сроком на четыре года.

Обязать Ананько А. В. являться на регистрацию в органы милиции, не менять место жительства, а при изменении места жительства ставить об этом в известность органы милиции».

Не знаю, как вам, а мне грустно. Неужели это с нами, с людьми, происходит, а? Или все-таки мы в разных мирах живем: Саша Ананько в одном мире, а мы в другом? А?

Утро было солнечным, прозрачным, шумным, и петрозаводский городской прокурор Владимир Григорьевич Панасенко, собираясь на работу, неожиданно подумал о том, что нынешний день обязательно преподнесет ему какой-нибудь подарок. Предчувствия, как правило, его не обманывали — все-таки за годы работы в прокуратуре он выковал в себе профессиональное чутье, очень тонкое, заметим, заранее знал, где, что, с кем произойдет, и иногда смеялся над собою:

— Я как тот дядя из анекдота — что застолье, что драку, что партийный выговор за два месяца чувствую.

Так и в этот раз. Поднимаясь по лестнице к себе на второй этаж, он вспомнил об утренних предчувствиях. И, не зная, какой это будет подарок, улыбался — будет обязательно.

Когда появился у себя в кабинете и сел в кресло — в старое, на новое же, недавно купленное, из черной кожи, с металлическими винтами, уже внесенное в кабинет и поставленное в угол, он пока поглядывал с опаской. Все-таки старая мебель привычнее. А мужчины, они большие консерваторы и ко всяким новшествам, особенно модным, только что из магазина костюмам да к мебели, еще пахнущей фабричной краской, относятся настороженно.

Первым делом Панасенко запросил сводку происшествий. Когда прочитал первую страничку, то не удержался от улыбки: был задержан человек по прозвищу «Крокодил Гена». Крокодил Гена этот постоянно, что называется, нарушал закон, но так умудрялся заметать следы, так ловко работал хвостом, что после него даже пыли не оставалось.

Впрочем, несколько раз Крокодил Гена все же прокололся и получал мелкие сроки, а вот по-крупному прокуратура ухватить его никак не могла. Ибо для того чтобы человеку предъявить обвинение, надо иметь хотя бы заявление, несколько написанных от руки или напечатанных на машинке строк, поданных в прокуратуру оскорбленным человеком. А вот заявителей этих, а точнее, заявительниц Крокодил Гена умудрялся обрабатывать так, что никаких бумаг от них не было. Даже те, которые на него жаловались, вскоре забирали свои заявления: дескать, был у них небольшой конфликт, сейчас он урегулирован, все, мол, в порядке.

И Крокодил Гена, встречая сотрудников в милицейской либо в прокурорской форме, только ухмылялся да складывал в кармане пиджака выразительную комбинацию из трех пальцев.

И вот попался.

Нет, воистину верна пословица насчет веревочки: сколько ни вейся, кончик все равно обнаружится. Обя-за-тель-но. Потому у Панасенко и было хорошее настроение.

Вообще-то Крокодил Гена считался местным «новым русским», по-иному предпринимателем: имел собственную контору «Куплю-Продам», разрешение с печатями и размашистыми подписями соответствующих чиновников. Все, как положено, у него было оформлено, занимался различными посредническими услугами, спекулировал (впрочем, стоп-стоп, ныне это называется честной коммерческой деятельностью, и вообще сегодня ведь как поставлено дело: не обманешь — не проживешь). Словом, делал деньги из воздуха и старался предстать крутым бизнесменом. Ну о-чень крутым! Когда к нему приходили посетители, Крокодил Гена изображал донельзя занятого человека, у которого день расписан не то чтобы по часам — по минутам, даже по секундам, посягать на которые — это кощунство, но которые можно купить. Время Крокодила Гены это такой же товар, он так же продается, как и все остальное. Если хочешь, дорогой клиент, чтобы Крокодил Гена тебя выслушал, купи у него время.

Около «занятого» Крокодила Гены стояло, как правило, два-три телефонных аппарата, среди бумаг лежали как минимум две радиотрубки, мелодично потренькивал сотовый телефон, сам Гена сосредоточенно просматривал какие-то бумаги, прайс-листы, предложения, отпечатанные на фирменной бумаге с роскошными тиснениями, небрежно ставил на них резолюции, большинство из которых были отрицательные: «Отказать», «Отклонить», «Не вижу необходимости», и так далее — демонстративно давал понять, что такого крупного деятеля отечественного бизнеса, как он, совершенно не интересуют предложения таких козявок, как «Сименс», «Крайслер», «Фиат», «Золлинген», «Мулинекс» и тому подобное. Это, несомненно, засекалось каждым Гениным гостем, если, конечно, глаза у него были на месте, предназначенном для этого, а не на затылке и, по вполне реальному предположению Крокодила, здорово поднимало его шансы на заключение какого-нибудь выгодного договора. С другой стороны, как ни тряси бумагами с марками великих фирм, сколько ни устрашай посетителей телефонными трубками, денег от этого, как известно, не прибудет.

Но любимым занятием Крокодила Гены было не это. Он обожал женский пол — прекрасных мира сего. Он обожал волочиться за юбками, прыгал на все, что только шевелилось и раздвигало ноги. Один из способов овладения женщиной он разработал сам. От начала до конца, так что Крокодил Гена вправе, что называется, запатентовать его. А потом, совершив юридический обряд патентования, отправиться в места не столь отдаленные.