– Ее запах время от времени вьется вокруг тебя уже несколько месяцев, словно ты пытаешься в него завернуться и не можешь удержать.

Лем только вздохнул. Эля иногда догадывалась о таких вещах, о которых никто в мире бы догадаться не смог, и обостренное обоняние, которым она при этом пользовалась как методом, больше походило на шаманство.

Он не хотел ни с кем говорить на эту тему, но Элю нужно было отвлечь хотя бы до утра, и молодой человек сдался:

– Она чужая.

Девушка чуть отстранилась и заглянула в его глаза, весь ее вид говорил о том, что она готова слушать что потребуется и сколько потребуется.

– Она ни на кого не похожа, словно гостья из другого времени, времени пышных балов и гордых, холодных, высокомерных барышень. И знаешь, я ее уже раньше встречал, кажется в институте, точнее не припомню. Но то ощущение от ее взгляда вспомнилось как-то сразу. Она смотрит так, будто знает обо мне какую-то тайну, то, что никому не доступно, то, чего даже я сам о себе рассказать не смогу.

Лем говорил медленно, обдумывая каждое слово, и оказалось, что говорит он не столько для Эли, сколько для себя, впервые облекая в слова – отпуская на волю – те мысли, что давно не давали покоя. После бурной истерики Эля чувствовала апатию, но, находясь в каком-то полусонном состоянии, отпущенное Лемом освобождала повторно, по-своему.

– В ней есть легкая неуверенность, которую она старается скрыть всеми возможными способами, и это удается: никто не замечает, только я все вижу…

Перед внутренним взором Эли замаячили сначала глаза серо-голубые и будто бы плоские, словно пуговицы, пришитые к телу, но не оттого, что за ними ничего не было, а оттого, что их глубины тщательно охранялись хозяйкой.

– …и еще обида, детская, переросшая в ненависть, и может быть от этого ставшая такой страшной…

«Тонкие губы плотно сжаты, словно от боли, и выдают улыбку только в случае крайней необходимости, – решил конструктор Элиной фантазии. – Прямой нос и белая кожа достались от далеких предков с примесью голубой крови».

– …она, словно пограничная застава на пути к той жизни, которую я никогда не проживу, потому что она меня в нее не пустит. И может, хотела бы впустить, но ни при каких обстоятельствах этого не сделает.

Отпущенное на волю воображение девушки дорисовало упавшие на узкие плечи вьющиеся пепельные волосы, в которых солнце зажигало едва заметную рыжинку; казалось, они оттягивают голову назад своей непомерной массой и их обладательница все время борется с собой, стараясь держать шею и спину прямыми.

– …как стеклянный шарик с падающими в сердцевине снежинками, внутри нее свирепствуют метели, и хочется среди них отыскать искорку живого тепла, если оно там еще осталось.

Очертания стройной фигуры выступили из небытия, словно только того и ждали, добавляя образу законченность, и Эля несколько удивилась: ее другу никогда раньше не нравились такие девушки. Слишком много никому не нужных тайн, чересчур наигранной злости и явный излишек хорошо завуалированной ядовитости.

Позже Эля склонилась к подушке, засыпая, а незнакомка, одетая в строгий деловой костюм, что-то говорила Лему взглядом, не произнося ни слова.

3

Сегодня он засыпал не один, черные локоны разметались по соседней подушке, а их обладательница размеренно дышала рядом, но в ней, как и во всех остальных, был один критичный изъян: неумение задерживаться в его мыслях надолго, наверное оттого, что там вот уже много лет царила другая.

Что с собой принесут сновидения, никто не может предугадать, но на этот раз они его не разочаровали. Та, которая существовала только в его воображении, сошла со страниц книги и прильнула к его плечу. А вокруг был океан, и в его нежных вздохах можно было разобрать слова колыбельной. Вместе они плавно погружались все ниже и ниже в теплой ласкающей воде, он боялся ее разбудить и только слегка приобнимал почти невесомое тело, затянутое в гладкий скафандр. Пряди ее длинных фиолетовых волос стремились вверх, в обратную сторону от движения, напоминая плети диковинных водорослей. Жаль только, что ее лица он не мог видеть, по блажи сна глядя только вперед. Держа свободной рукой снятый с ее головы шлем, он мечтал никогда не просыпаться.

***

Вскочила с кровати Эля очень рано и, убедившись, что друг снова спокойно спит в гамаке, быстренько оделась и тихо улизнула из дома. Возможно, Эмиль был в смертельной опасности, и она не могла ждать ни минуты. Уже на улице отыскав контакты одной из клиенток, она, несколько раз попадая не на те цифры, все же набрала нужный номер. Еще в предутренней дреме в голове девушки всплыл разговор двухлетней давности: очень экстравагантная особа, когда-то заказывавшая у Эли дизайн броской настольной лампы, говорила о своей необыкновенной родственнице, умевшей лечить больных и находить пропавших. Получив у недовольной утренним звонком женщины адрес провидицы, и вместе с этим однозначный отказ от дизайнерских услуг в будущем, Эля чуть успокоилась. Она нуждалась в действиях, немедленных действиях.

Улица находилась на другом конце города, там, где новомодные высотки последних лет перемежались с грустными хрущевками. Но оказалось, что Эле нужно не в те и не в другие. Тротуар заканчивался захламленным проулком, открывавшим жалкий вид на самые старые строения города, из которых, как это водится, уже порядком сыпался песок. Неказистые домики жались друг к другу так плотно, словно испуганные или замерзшие, и каждый провожал Элю мутными стеклами окон и облаивал своей персональной озверелой дворнягой, честно отрабатывавшей свой хлеб.

В шестом по счету жила та самая женщина. Она без особых расспросов открыла скрипучую калитку и провела девушку в дом с весьма специфическим антуражем. Каждая вещь здесь говорила о занятиях хозяйки. Бесчисленные склянки с жидкостями всевозможных оттенков невзначай нашептывали о том, каких «принцев» можно к себе приворожить, не заботясь о последствиях. Пучки трав, свисавшие прямо с потолка, шуршали о злых духах и невзгодах, которые способны отпугнуть, а разнообразные талисманы, разложенные на всех горизонтальных поверхностях, заверяли в своем таланте привлекать счастье, удачу и деньги.

– Боишься? – слегка щуря глаза, спросила пожилая неопрятная хозяйка в намотанном вокруг головы цветастом платке.

– Нет, – поспешно ответила Эля, не поняв истинного смысла вопроса. Дом пах бедностью, старым, так и не зажившим до конца горем и, как ни прискорбно, глупостью, сломавшей жизнь; но удушающего запаха опасности в нем отродясь не водилось.

– Тогда чего пришла? – недружелюбная женщина плюхнулась в старое, отчаянно скрипнувшее кресло-качалку.

Эля осторожно примостилась рядом на расшатанный табурет.

– За сына боюсь, – нашлась она.

Женщина сверлила ее тяжелым взглядом, и на миг Эле показалось, что рентгеновское зрение встречается не так редко, как говорят. Она все ждала, когда в действие пойдут карты или осмотр линий на руке, но «колдунья» только пристально ее рассматривала да что-то шептала себе тихо под нос:

– …погибнет, но останется жива… ейный ребенок, а пуповины-то и нет… а он-то не сможет отпустить, глазами черными вопьется и всю жизнь будет в себе носить, полный по горлышко…

Мысли девушки блуждали, как пьяные, цепляясь за странные бессвязные слова хозяйки, пока не выловили что-то про мужчину, что-то совершенно бредовое, Эли не касавшееся. Слова вырвались сами собой, будто за язык кто дернул:

– Вы не правы, глаза у него каре-желтые. – Взгляд Яна всплыл из памяти, не заставив себя долго ждать.

– А мы с тобой о разном, девонька, о разном, – вдруг неприятно хихикнула женщина, но тут же помрачнела. – А сына твоего нет среди людей.

– Как? – вскочила Эля и тут же обессиленно опустилась обратно; одна из шатавшихся ножек жалобно хрустнула, и девушка рухнула на пол.

– А так, – подавая не слишком чистую руку, ответила хозяйка, – не вижу я, а значит, нет его.