Пока она шуршала пакетами, отвернувшись в сторону, Янош недвусмысленно жестикулировал Лему, чтобы он больше не поддерживал расстраивавшую Элю тему. Лем состроил равнодушную мину и развернулся к окну.

Эле так хотелось попросить двери не выпускать Яноша, но дверь, к сожаленью, не понимала человеческой речи.

– Отец? – проводив Яна и вернувшись на кухню, спросила она.

Парень нахмурился.

– Тебе компьютер сегодня нужен?

– Нет, буду спать. Перетаскивай его в зал, только потише, Эмиль может проснуться. Пойду постелю диван, не забудь, там ножка шатается.

– Я же в прошлом месяце ее починил. Уже не помнишь?

– Угу. На нем же спишь только ты, да и то редко.

– Ну почему же, один раз спал Ян.

Девушке не нужно было долго вытаскивать из памяти на свет тот случай, он как раз относился к эпизодам жизни, которые Эля бережно хранила и порою любовно перебирала в голове, как олимпийский чемпион золотые медали, а еще снабжала деталями, не имевшими ничего общего с реальностью. Позже, лежа в постели, она вспоминала ночь, чуть больше двух лет назад, когда Янош единственный раз остался у нее. Переутомленный после рабочего дня, уснул прямо сидя на диване. Она осторожно сдвинула его красивую голову на подушку и просидела до утра, рассматривая классические черты лица, черные как деготь пряди идеально постриженных волос, атлетически сложенную фигуру. Вдыхала знакомый до мельчайших оттенков запах мужского тела и мечтала, мечтала, мечтала…

Из прихожей пробивалась еле заметная полоска приглушенного света. Лем работал. Сон не шел, и даже привычные размышления о Яне, ранее способные при любых раскладах вернуть ее в приподнятое расположение духа, не могли отогнать другие – настойчивые, тревожные, изматывавшие. В мыслях девушки наравне с Яном уже давно царил и другой персонаж – маленький, голубоглазый, улыбчивый. С тех пор как Эля, едва живая, выбралась из горящей машины, прижимая его к груди, жизнь разлетелась на мелкие осколки, которые затем срослись в другом порядке в нечто, уже с трудом напоминающее прежнее. А сердце, которое всегда казалось переполненным только одним человеком, расширилось и впустило крохотное горько плачущее чудо. Чудо, даже не подозревая о том, оплакивало своих погибших родителей, а прибывшие на место аварии медики долго не могли вырвать из рук потерявшей сознание девушки рыдавший зеленый сверток.

Сегодня она намеренно осталась спать в детской и теперь слушала, как тихо дышит в темноте ребенок, лишь это слегка успокаивало и ободряло. Она знала, что происходит нечто странное, и пожалуй, могла бы обрадоваться каплям мистики, разбрызгавшимся по ее обыкновенной жизни, если бы это не касалось златовласого сокровища, которое давно стало для нее самым дорогим на свете.

Компьютер Лем выключил под утро, и приблизительно в это же время Эля смогла закрыть измученные бессонницей глаза, которые, как показалось, сразу же открылись, и лишь через пару секунд Эля поняла, что проспала несколько часов. А разбудили ее не изменившееся дыхание Эмиля и не клацанье посуды за стеной, а мокрые ресницы и послевкусие пережитого страха. Она никогда не помнила своих кошмаров, но точно знала, если они приходили за ней.

Часов в комнате не было, и серость утра не давала не единого ориентира во времени. Одевшись и заглянув на кухню, Эля обнаружила бодрого Лема, тихо набивавшего рот едой под рэп из наушников. Она спокойно вынула у него из руки хлеб с маслом, обильно посыпанный сахаром, положила его на стол и принялась готовить душистую пшенную кашу с персиками и корицей.

– После трудовой ночи нужно восполнить резервы организма чем-нибудь сладким, – продолжая жевать, изрек Лем. – Мои извилины попахали сегодня на славу.

Что правда, то правда, его гениальные мозги все время требовали подпитки. «Золотая голова, – частенько говорил Митрофанов-старший – отец Лема. Но в моменты ссор с единственным сыном непременно добавлял: – Только дураку досталась».

– В холодильнике есть тирамису, а сахар с маслом ассоциируется с голодным детством в детдомах, которого у тебя, мальчик из обеспеченной семьи, и близко не было, – улыбнулась Эля, помешивая ложкой в кастрюле.

Ее всегда ужасала любовь друга к сосискам, кетчупу и заваривавшейся в пакетиках полукартошке, особенно при том, что для его семьи последние лет десять готовил прекрасный повар. Но домашнюю пищу он не любил и исключение делал только для Элиной стряпни. Вот и сейчас, слямзив со стола остатки бутерброда, продолжил заниматься гастрономическим невежеством.

– Вкусно же, и ладно.

– Подожди, через пять минут будет готова нормальная еда.

По комнате уже распространился фруктово-пряный дух.

– Угу-м, – ответил парень, с готовностью усаживаясь на пуфик.

Поставив перед Лемом тарелку, Эля заглянула в детскую. Солнце пробивалось сквозь облака, и с потолка улыбался нарисованный заяц с задорно согнутым ухом. В противоположном углу солнечный луч прошелся по серпу эмульсионной луны, окруженной звездами, затем опустился к фотообоям во всю стену, изображавшим стилизованную под старину географическую карту мира, обласкал каждую из разноцветных подушек-стульев, разбросанных повсюду, и замер на детской кровати, украшенной необычным черным рисунком, – деревянную поверхность декорировала Эля, осваивая технику выжигания.

Мальчик улыбался во сне, демонстрируя миленькие ямочки на щеках, одеяло сползло в сторону, открывая ямочки и на коленках. Эля вернула одеяло на место и тронула губами висок ребенка, думая о том, что ямочки – знаки Венеры, планеты любви.

Когда девушка вернулась, Лем одной рукой тыкал пальцем в телефон, а другая застыла с поднятой к губам ложкой каши.

– Ау, – позвала Эля.

– А?.. – ложка ляпнулась в тарелку. – Понимаешь, я тут написал одну изящную программную штучку, и если ее внедрить в рабочий процесс…

Дальше Эля не слушала, Эмиль позвал. Звонкий голосок действовал на нее, как изрядная порция бодрости. Вот уже почти три года утро для нее начиналось только тогда, когда просыпался Тимирчев-младший, причем неважно, что поначалу «утро» приходило четыре раза за ночь.

Она тут же развернулась и с улыбкой направилась обратно в детскую, но мальчик, как ни странно, мирно спал. Решив, что ей показалось, и бесшумно закрыв двери, девушка отправилась завтракать.

Лем, узнав, в чем дело, продолжил изливать подробности своей гениальной идеи. Эля редко понимала его, но пропасть между ними была не столько в уровне интеллекта, сколько в способе восприятия действительности. Впрочем, это никогда им не мешало: девушка прекрасно умела слушать, хотя порою настолько погружалась в свои мысли, что теряла ощущение реальности.

Пока друг сыпал заковыристыми терминами, Эля с аппетитом ела и, как только вылавливала в его речи что-нибудь понятное, утвердительно кивала. Вспомнив, что собиралась сесть на диету, она отодвинула тарелку, но, отвлекшись, вновь принялась за еду. Вдруг сын снова позвал ее, и девушка резко поднялась, но Лем успел поймать ее за руку:

– Ты чего?

– Эмиль зовет.

– Ничего не слышу.

Зато Эля отчетливо слышала детский голосок.

– Пусти, он проснулся.

Лем с растерянным видом разомкнул пальцы, а когда девушка спустя две минуты вернулась, его внимательные серые глаза излучали беспокойство, но во взгляде Эли беспокойства было не меньше.

– Спит, – еле слышно прошептала она и принялась разливать по чашкам ароматный травяной чай.

– Наверное, снова воображение шалит, – уголками губ улыбнулся молодой человек.

– Но я же слышала.

– Конечно, слышала. – Лем никогда бы не усомнился в словах девушки, его подруга врать не умела и поэтому даже не пыталась это делать. – Вспомни, что говорил психолог, ты очень чувствительна и восприимч…

– А сейчас? – снова встрепенулась Эля. – Ну он же разговаривает с кем-то.

В квартире было на удивление тихо, и даже отнюдь не спокойные соседи в данный момент никак не напоминали о себе. Лем замер, прислушиваясь, но слишком сонный для раннего утра дом безмолвствовал. Эля обернулась в сторону прихожей.