- Почему вы все делаете такой печальный вид… Прощаться-то приходиться только мне…

На сей раз – она опустила голову, уныло, едва сдерживая себя от несправедливых слез: и впрямь, синигами могли видеть ее, могли приходить к ней, могли общаться с ней через остальных, но что могла она?.. Ничего. Никакой ответной реакции. Никакой инициативы. Никакой воли. Ни-че-го…

Ичиго поёжилась и, высвободившись из рук аристократа, обняла себя за плечи. Капитан Кучики посмотрел на самое грустное и душераздирающее за последние пятьдесят лет своей жизни зрелище: мерзнущее солнце – это было так… неправильно, неестественно и, действительно, несправедливо. Если бы он мог, то готов был вырезать из груди бьющееся непомерной силой и новым теплом сердце и, не раздумывая, отдать его своему рыжеволосому золоту, лишь бы она перестала так дрожать…

Бьякуя в третий раз за всю историю их знакомства осмелился на столь дерзкий поступок и с силой прижал к себе Куросаки, обнимая широкими рукавами своего косоде, точно крыльями, и отгораживая своей заботой хрупкую фигурку от всех невзгод и неприятностей. Так, тогда в Уэко Мундо он хотел уберечь ее от опасности. Затем, в своем саду в Сейрейтее, он опекал ее счастье. Сейчас же, в Каракуре, он... просто дарил ей свою любовь и не боялся признаться в этом ни себе, ни ей тоже.

- Куросаки Ичиго…

Девушка затряслась от нервного смеха в объятиях капитана, заставлявшего ее порой ненавидеть свою фамилию и имя. Он понял, что вновь смазал момент и, горько улыбнувшись, прижался щекой к ее макушке. Серые глаза уставились на горевший ало-розовой полосой горизонт, а он считал секунды до падения последней песчинки силы внутри временной синигами… Какой же он все-таки трус, подумал капитан, и безмолвно сжал Ичиго в своих объятиях сильнее: еще немного… «Судьба, дай мне время еще немного, чтобы собраться с решительностью и сказать ей то, что она заслуживает…»

- Бьякуя… – Прозвучал тихий медовый голос где-то просто у его сердца. – Пора прощаться… – Куросаки сквозь застывшие слезы увидела, как у земли его варадзи и край капитанского хаори принялись медленно растворяться в воздухе, вовлекая в дальнейшее исчезновение сантиметр за сантиметр фигуру всего капитана.

- Я никогда тебя не забуду, – не отпуская ее от себя, прошептал Кучики.

- И я тебя тоже…

- Я всегда буду думать о тебе…

- И я о тебе тоже…

- Я… я…

Куросаки подняла глаза на капитана и с мольбой впилась в них, чтобы он, наконец, высказал то, что так мучает его, что делает его слабее, грустнее, прозрачнее, чем эта ее иссякающая сила. «Ну, же, самый сильный, самый смелый, самый достойный капитан…» – Кричали ее золотисто-карие глаза, а он упрямо молчал, вызывая в Ичиго лишь боль и сожаление, от которых задрожали губы.

Аристократ потянулся к ней, чтобы успокоить, но замер на полпути, вспоминая недвижимый скованный отказ ее уст в прошлый раз, там, на пороге сенкаймона…

- Я… прости… – Повернул он голову в сторону, и Куросаки впервые увидела промелькнувший влажный отблеск в гордых серых глазах.

- Бьякуя… – Ичиго потянулась холодными ладонями к его напряженному лицу: – За что ты извиняешься?..

- За то, что люблю того, кого любить нельзя… – Повернул он свое изможденное лицо с потемневшим взглядом. Между тонких черных бровей пролегла угрюмая складка, а губы, почти незаметные на побледневшем лице, выгнулись донельзя заостренной скобкой вниз.

Куросаки, покосившись на исчезнувшего уже наполовину капитана, провела большим пальцем одной ладони по краешку рта Кучики и он, мучительно зажмурившись, пригладился щекой ко второй ладони. Она ведь никуда не денется. Останется такой же живой и теплой. Как все это вечно сияющее солнце в лице рыжеволосой девушки... Тогда почему на душе у капитана было такое чувство, будто он и впрямь прощается с ней навсегда?!

- И-чи-го… – Выдохнул Бьякуя, выпуская в долгожданном слове свою душу. Но она, к его удивлению, не упала в воздух бесследно, а вернулась к нему с ароматом клубничного хмеля...

Поцелуй… Влажный. Жаркий. Дурманящий. Парализующий.

Кучики и не предполагал, что губы временной синигами также обладают силой… сводить с ума, обездвиживать тело и останавливать вселенную вокруг. Не иначе, как по велению какого-то волшебства, он изыскал силы в себе, чтобы прижать прощавшееся с ним солнце к себе покрепче и поддаться наслаждению, заставляя себя опомниться, чтобы почувствовать вкус ее губ, чтобы запомнить эту нежность на кончике языка, чтобы получить ожог на своих легких от чужого горячего дыхания, чтобы растопить последний кусок льда на своем сердце, проглотив произнесенное на выдохе: «Бьякуя… Люблю… Тоже…»

Серые глаза медленно распахнулись и через поволоку наслаждения воззрились на любимое золото в карих очах временной синигами. Такая желанная. Такая трогательная. Такая любимая…

- Ичиго, я люблю тебя, – не таясь произнес капитан и приложил свою горячую ладонь к мягкой бархатной щеке, покрасневшей в лучах заката, а, может, из-за того же, что окрасило в легкий неподобающий румянец и его белоснежную благородную кожу. Будто проверяя, Бьякуя дотронулся до жара на своем лице и провел пальцами по скуле Куросаки, пробуя на ощупь удивительное горячее чувство, взволновавшее их кровь.

Он радостно улыбнулся ей, а она… все также смотрела на него смущенно и несколько отстранено. Вспыхнувшие глаза вроде бы взывали к нему, но в то же время уходили сквозь него, не преломляясь вовсе, будто он обратился… в облако?

«Нет, только не это…» – Лицо Кучики исказила боль.

- …Прости меня, Бьякуя… – Ичиго понятия не имела, был ли он здесь или уже ушел.

Кажется, она простояла вот так, не шевелясь, на этом самом месте достаточно долго. Вместе с растаявшим образом капитана и его реяцу, в атмосфере вокруг нее вмиг стихли все сверхъестественные звуки и ощущения. Она больше не чувствовала присутствия никаких духов, но продолжала всматриваться в пустоту перед собой, чувствуя себя виноватой и жестокой. «Прости меня, Бьякуя… Но этот поцелуй не имеет для меня равным счетом никакого значения, пока в моей жизни есть Гриммджоу… Он – моя жизнь, мое сердце, моя вселенная, в которой я могу любить кого угодно, зная, что он для меня всегда останется на первом месте…»

- Спасибо тебе, Бьякуя… – Проронила она снова. – И прощай….

Куросаки повернула лицо к полностью закатившемуся солнцу за горизонт. Вместе с ним ушла и ее прежняя жизнь, прежние слова и прежние действия, зажигаясь вместо этого голубым заревом нового лунного светила и далеких еще невидных огоньков Токио…

- Все хорошо, Ичиго, – капитан пригладил ничего не чувствующую щеку Куросаки и пробыл с ней до конца, пока, она, укутавшись поплотнее в ветровку, не отправилась обратно в магазинчик Урахары.

Кучики неотрывно смотрел в спину удалявшейся рыжеволосой хрупкой девушки, медленно побредшей под зажигавшимися парковыми фонарями. Он знал, сейчас она – не одна и параллельно ей, прячась ненужной тенью и тишиной, просто по старой привычке, двигался голубоглазый арранкар, обретший душу. Аристократ тяжело выдохнул, но осклабился: именно благодаря этой обретенной Секстой Эспада душе, капитан Кучики Бьякуя и его появившаяся рядом сестра Кучики Рукия смогли сейчас войти в сенкаймон целыми и невредимыми. Капитан никогда не боялся этого соперника, но впервые зауважал его: взамен на прощание и поцелуй от его любимой женщины, хищный Пантера позволил этим двоим беспрепятственно вернуться обратно в Сейрейтей, чтобы укрыться там от его неудержимой гневной ревности и исчезнуть навсегда из жизни обычной девушки по имени Куросаки Ичиго...

====== CII. ОДИН МЕСЯЦ СПУСТЯ: ЖИЗНЬ ПРОТИВ СИЛЫ ======

Куросаки поморщилась, отпивая без всякого удовольствия холодный капуччино со вкусом карамели. «И зачем он готовит его? Знает же, что я просплю и по его вине, между прочим… Забываясь ночными грезами и приятной истомой легкого утреннего наслаждения… Слабо реагируя на его мурлыкающее «пока»… Чувствуя, что даже с уходом, по-прежнему, держу его в своем теле…»