- Ты же знаешь, что у меня развито и гуманитарное направление, и техническое. Плюс, в художественной школе училась. Так-то не пропаду, а вот с профессией определиться трудно, - вяло отвечала я, набивая перец фаршем.

- Ты в любом случае не пропадёшь, - воодушевляющее говорил он, - но меня интересует твоя профессия, то, что будет приносить тебе стабильный доход. Мы с мамой должны быть спокойны за твоё будущее, ты же знаешь.

- Конечно, знаю, - ну, а что я могу поделать? Прямо сейчас искать в интернете тест на профориентацию?

- Мы не всегда с мамой сможем тебя обеспечивать и рядом тоже не всегда будем. У тебя, конечно, есть братья и сёстры, но ты, насколько я знаю, не из тех, кто легко нахлебничает на шее другого. Найди, наконец, то, чем хочешь заниматься в будущем, чему хочешь посвятить жизнь, - спокойствие и умиротворение. Вот так плавно сходить с больной темы умел только мой отец. Плавно, без упрёков и преждевременных выводов, но, тем не менее, он напомнил о том, что в этом мире я могу оказаться одна, и в этот момент либо сама себя вытяну за шкирку из пропасти, либо останусь в ней до конца.

- А что, если мама не одобрит моего выбора?

- У неё есть Варя. А ты должна быть собой, иначе второй Вари мы не выдержим. Но в пределах разумного само собой, - отец улыбнулся самой тёплой улыбкой, и я поняла, что безумно скучаю по нашим посиделкам и воскресным вечерам в моей комнате, когда мы обсуждаем какого-то исторического деятеля. Как жаль, что в эти выходные отец занят делами. Но, может быть, мне удастся на часок отвлечь его от бумаг и пособий, чтобы обсудить что-нибудь интересное?

В пятницу, которая состояла из трёх пар и сорокаминутного классного часа, мне было не до уроков или обсуждения падения чьей-то успеваемости. Даже моя собственная успеваемость не могла мне подарить такого энтузиазма. Всё дело было в Ларе: её отец – психолог, и она предложила сегодня сходить к ней, чтобы проверить, на что я гожусь. Это было не то чувство ответственности, мол, сегодня решится моя судьба. Лара сказала, что там будут всякие тесты на выявление личности, взаимосвязи с окружающим миром, темпераменты и прочая лабуда, которая мне нравилась в глубине души, но тратить своё время, разыскивая в интернете тесты (большая часть которых – наглая подделка) мне не хотелось. Так что, подчиняясь своему щенячьему восторгу, с трудом сидела на классном часу, переглядываясь с Ларой взглядами. Ксеня, конечно, пойдёт со мной, потому что тоже хочет узнать о себе, но её радость была сейчас направлена несколько в иное русло, и разделить мою эйфорию, несравнимую со своей собственной, она не могла.

Елена Александровна заявила сегодня о том, что пора бы определиться с субботой, потому что все лицеисты должны ходить на консультации и курс лекций в субботу. «Шестидневку вам, мои дорогие, никто не отменял». Пожалуй, я бы и дальше считала её забавной тёткой, искренне нас любящей, если бы не тот разговор о практиканте. Она спрашивала каждого, кто и куда точно пойдёт уже завтра, но были и такие несмышлёныши, как я, которые до сих пор не знали, чего хотят, и, как следствие, не знали, куда идти. Едва куратор нас отпустила, я почти бегом ринулась к двери. Оставил меня лишь оклик Елены Александровны, которая просила меня остаться.

Лара покорно ждала вместе со мной, когда разбирательства со съехавшими учениками закончатся, и наше дело начнёт решаться. Что от меня хотели, мне было невдомёк. Более того, я была почти уверена, что это какой-то пустяк, который не стоит того, чтобы заставлять отца Лары ждать нас. Мне было неудобно, что подруга сидела тут из-за меня. Да и Ксеня тоже оставалась же с нами, но она убежала куда-то. Пять человек, съехавших по учёбе в самом начале полугодия, меня нервировали всем: отговорками, объяснениями и самое главное: количество. На каждого уходило минут по десять. Вот как это могло не нервировать меня, а?

Прошло больше получаса, и вернулась Ксеня, которая узнавала насчёт завтрашнего семинара. Стоит ли говорить, куда её влюблённая душенька решила пойти? Думаю, нет. К тому времени, как терпение подруги начало лопаться, Елена Александровна прощалась с последним нерадивым. Она тут же попросила отменить все мои планы на сегодня часов до пяти, потому что у неё есть очень ответственное поручение. «Ладно, идите без меня. Лар, помоги хотя бы Ксюхе – одной проблемой в наших рядах будет меньше». Я спокойно проводила подруг, кисло улыбаясь, и веря, что причина будет, по меньшей мере, спасение галактики.

- Егор Дмитрич попросил меня подобрать ему самую смышлёную в истории девочку, чтобы она помогла ему работы проверить. Вы же вчера, кажется, контрольную писали? – и вы вот так легко мне это говорите? Вы вообще нормальная? У меня тут встреча с психологом накрылась, который мне помог бы будущее моё определить, а у вас на уме этот чёртов Егор Дмитрич! – Что-то не так, Катюша?

Систему залпового огня тебе в голову, бестолочь! Аррр, как меня бесит её вот эта простота и наивность. Будто я свободна двадцать четыре часа в сутки, и своих дел у меня нет?! Святая наивность – тошно до ужаса. Моё лицо перекосило от гнева, но это же Елена Александровна.… Даже если я растолкую причину своей ненависти к ней и такую шикарную возможность, которая у меня была (провести несколько часов с отцом Лары, с психологом, который не сдерёт деньги за толчёную воду в ступе, а сделает своё дело), думаете, она поймёт? Да чёрта с два.

По наставлению куратора я со всеми своими вещами (пиджак и лёгкая сумка) отправилась в 306-ю аудиторию, которую занимал сейчас историк. Она была пустой и принадлежала классу истории, но занимались здесь, в основном, десятые классы. А старшим было не до пробежек по кабинетам. Судя по всему, здесь обычно заседал практикант, потому что в учительской, сведения из надёжного источника по имени Ксеня, его почти никогда не было.

- Почему вы в учительской не проверяете работы? – не поздоровавшись, я вошла в кабинет, уже заранее зная, что он там один. И не прогадала. Он сидел чуть сгорбленно, всё такой же стильный и аккуратный, не позволял себе расслабиться, как любят некоторые (снять ботинки, например, или ослабить пояс на брюках), сосредоточился на том, что читает и время от времени его брови удивлённо подскакивали вверх, а следом был резкий штрих шариковой ручкой по тетрадному листу.

- Потому что другим учителям будет завидно, что мне приходят признания в любви в контрольных работах, а им – нет, - отвлёкшись от писанины, практикант глянул на меня и задержал взгляд. – Скавронская, что ты тут делаешь?

- Меня Елена Александровна прислала, - небрежно бросила я и подошла ближе к столу, над которым склонился мужчина (и я всё ещё думаю всерьёз называть его парнем).

- Это тебя она, что ли, считает знатоком истории? – насмехаться ещё надо мной вздумал? Я пришла помочь, пусть и добровольно-принудительно, а он решил шутки шутить.

- Ну, вы же себя считаете знатоком истории, - я расплылась в холодной улыбке и очаровательным взглядом испепеляла его лицо.

- Перестань так на меня пялиться. Я краснею, - он склонил голову, улыбаясь самому себе, но, можно подумать, что я на это куплюсь.

- Вы лжёте, Егор, - безмятежный взгляд в окно для правдоподобности, - Дмитрич.

- Ладно, хватит на сегодня полемики. Потом умничать будешь. Работы много, чуши – предостаточно. Начитаешься ещё, - он начал разбирать завалы листочков, вспоминая значение каждой стопки.

За четверть часа бумажной волокиты я обменялась всё-таки ещё парой любезностей с этим практикантом, и теперь спокойно сидела за первой партой со стопкой работ 11-а, классом Болонки и строгим указанием не поощрять бред. Для примера мне была дана (да ладно?) собственная работа, которую он кое-где подчеркнул, но всё-таки поставил «пять». Это было серьёзной заявкой на уважение, хотя сейчас меня больше занимало то, что я читала.

Вопросы, как и показались мне раньше, были несложными. Всё вертелось вокруг 1937-1939 годов то в СССР, то в Третьем Рейхе, то в Европе в целом. Ни тебе Японии, ни США, ни Африки – легче лёгкого. По-моему, ответы на вопросы можно было получить ещё в документальных фильмах с Николаем Сванидзе. И вот теперь я читала такой бред, местами откровеннейший каламбур и абсурд. Какие-то очень забавные отрывки цитировала вслух, когда сдерживать смех было невозможно в себе, да и скрывать за улыбкой рвущийся наружу хохот. Но что самое-самое, так это когда я пыталась прочитать весь апофеоз тупости вслух, то смешно становилось уже от того, что я даже прочитать это не могу вслух.