Стоило раскрыть рот, как из меня полился фонтан слов: тезисы, заученные даты, цитаты из книги, сравнения с другими странами. Я видела тот восторг, который всегда испытывали ребята, слушая мои рассказы. И сейчас было то же самое. Когда я говорила, они забывали обо всём, слушали и вникали. У меня был свой стиль разговоров на публике – я с ней общалась. Поэтому из всех ребят в лицее меня приглашали быть ведущей праздников, потому что скованности нет, оригинальность есть и импровизация получается без особых усилий. Кладезь, казалось бы, талантов. Только вот практикант ходил по классу насупленный, хотя и пытался это скрыть, делая лицо, будто я сказала ту же мысль, о которой думал он. Посоревноваться с ним за умение владеть своими одноклассниками можно, конечно, только вот не в таком виде. Моя джинса не имеет никакого веса перед костюмом историка. Его лицо иногда озарялось, словно я сказала что-то удивительное или приятное для него. Но это было несколько раз и очень быстро – видимо, боится показать, что я хороша.

Только вот зря я обольстилась и на ребят, и на Егора Дмитрича. Меня завалили. Куча вопросов, один перед другим. Сложные, объёмные, отвечать на которые ты не успеваешь, потому что над ними нужно подумать, а времени мало. Пять минут выделяют на вопросы, а когда их в минуту задают по три штуки, сравнительные, с хронологическим порядком, то ты не успеваешь сказать самую важную мысль, как задаётся уже другой вопрос.

- Рассказывала хорошо. Подготовилась, а вот на вопросы отвечать не умеешь. Ты меня разочаровала, Скавронская, - уставил взгляд в пол, - ведь на дискуссии ты была хороша. Или это всё, благодаря мне?

Сука ты, Егор. Какая же ты сука. И здесь пытаешься примазаться, к моему успеху. Никого не ценишь, кроме себя любимого. Да ты самая настоящая сволочь. Никто тебе не нужен. Ты играешь с людьми, заставляя их нуждаться в тебе, а тебе – никто не нужен. Плевать мне на то, какими ты словами называешь эмоции, которые я пробуждаю в тебе. Даже если их нет, я буду только рада этому. Не хочу, чтобы нас что-то связывало. С такой мразью я буду жить в вечном страхе. Не приближайся ко мне больше. Не смей смотреть на меня так. Двуличная мразь. На публике весело издеваться надо мной, семнадцатилетней девочкой, чьи слова против твоих не имеют веса. Ведь ты здесь царь и Бог, а я – букашка. Ты прав. Мне с тобой не тягаться. Может, стоило тогда сразу записаться в ряды влюблённых дурочек? Ты их не трогаешь так сильно, как меня. А мне бы только ослабить твоё внимание к своей персоне…. Подумаешь, пару раз на дню смотреть на тебя влюблёнными глазами и изображать щенячий восторг – это не так трудно, как терпеть твои колкости и твой сволочизм. Только вот не по мне скакать на задних лапках перед кем-то. Лучше бы ты меня не знал, не знал, что я ненавижу преклоняться, тогда бы ты не испытывал на прочность мой хребет. Тогда бы ты не желал так сильно меня поставить на колени. Тогда бы ты не обращал на меня внимания. И, возможно, я была бы уже счастлива от того, что просто есть человек, чей облик меня привлекает. Я бы пережила твой педантичный, высокомерный характер. Я бы пережила и тебя самого. Я бы ходила к тебе на могилу, возлагала несколько гвоздичек и плакала за тобой. Я бы делала это всё в обмен на такое отношение, которое есть сейчас. Я бы делала.

До конца урока я была тише воды ниже травы. Ни единого звука. Ни единого взгляда. Словно я есть, а его – нет. За двадцать минут до конца он рассказал кое-какие факты относительно Азии целиком и добавил, что на следующем занятии начнутся события Второй Мировой войны, на Западном фронте. В это время я собирала сумку, собираясь отпроситься с биологии. Мне было слишком противно находиться в этом классе. Написав смс Косте (не хотелось даже подходить к нему и извергать изо рта какие-то звуки), что мне нужно уйти, я покинула аудиторию. Думаю, что этого особо никто и не заметил. Только вот пошла я не к выходу, а в кабинет истории, куда сейчас и направлялся практикант. Он шёл впереди меня на достаточном расстоянии, заметить не мог. Неся в руках пальто и сумку, я спокойным шагом поднималась по лестнице, зная, куда сейчас шагает историк этажом выше. По расписанию в 306-й сейчас никого не было, а аудитория не закреплена ни за каким классом. Должно быть, свободно и без лишних глаз. Видела, как дверь закрылась, значит, он вошёл. За всё время, пока я шла по коридору, никто не заходил туда. Значит, один. Замечательно.

Я открыла дверь и беспардонно вошла, не удосужившись постучать. На первой парте, ближней к выходу, лежало его чёрное пальто свободного кроя и с бесформенным капюшоном – я такие только в модельных журналах и на подиуме видела. Дорогая вещица, если бренд – не китайская подделка. Практикант сразу обернулся и смотрел на меня, словно ожидал чего-то. Интересно, он знает, что я сейчас делать собралась? Зачем пришла? Что у меня в голове? Ах, точно. Он же отлично угадывает мои мысли, читает меня от и до. Тогда знает. Что ж, так даже лучше.

Положив свой бардовый плащ рядом с его пальто, поставила сумку и достала телефон. Пусть будет в руке. Подошла к нему, стоящему около учительского стола и пристально смотрела в глаза. За дверью слышались крики и лёгкий шум. В основном, сейчас все идут в столовую, так что тишиной мы почти обеспечены. Без обиды, ярости и любого другого чувства смотрю в его непонимающие глаза. У меня на лице – белая поглаженная простыня. Ни единой складки, чтобы понять, что здесь было. Пустошь.

- Попробуй теперь угадать, о чём я думаю, - ясный голос, не хриплый, не нервный, ровный и бесцветный.

Заминка. Он смотрит на меня и не может понять, что происходит. Вижу. Стиснул зубы и опирается ягодицами о стол учителя, складывая руки на груди.

- И что это было только что?

- Это я у тебя спрашиваю: что это только что было, - насильно выделяя обращение, говорю я. Без желчи и скептицизма.

- Скавронская, я тебе не русским языком объяснил, за что тебе «три»? И вообще, с каких пор ты мне «тыкать» вздумала? – раздражается. Увлечён моими условиями игры.

- Сука ты, Егор, - так легко мне эти слова ещё никогда не давались. Никому не говорила такого, но не думала, что высказать свои мысли ему в лицо будет так просто.

- Что ты сказала? – его лицо покосилось от неожиданности и внезапно вспыхнувшей злости. Ещё бы. Столько провокационных чувств на мои, не менее провокационные, слова. Сопротивления много – ты же любишь себя. Так что давай, злись. Я разрешаю. – Повтори немедленно, что ты сказала, Скавронская!

- У тебя проблемы со слухом? – пауза, чтобы он переварил эту информацию и очередную порцию наглости. – Давно был у своего частного лора?

- Скавронская, ты охренела? – не ударишь ты меня. Не старайся. – Как ты такое учителю посмела сказать?!

- А ты разве учитель? – я вижу, как мелькают в его глазах искры ярости. Не реагирую на это. Пусть сам довольствуется своим неистовством. Этот праздник жизни предназначен только для одного.

- Скавронская, хочешь вылететь из лицея? Что скажут твои родители на это? Ты ведь отличница…

- Считать, что все отличницы – это прихоть исключительно родителей, очень серьёзная ошибка с твоей стороны, Егор, - а мне нравилось называть его по имени, видеть, как белеют его губы всякий раз, как я говорю это с такой простотой. Он-то привык, чтобы его имя произносили с обожанием, во время поцелуев, объятий, чтобы его кричали во время секса, чтобы кричали о своей любви к этому великому игроку чужими жизнями. И тут его имя, обычное на самом деле, звучит так же просто, как «Абрамова» или «Леонов».

- А с твоей стороны было плохо не сообщить мне о твоём отсутствии, - м, пытается взять обладание над своими эмоциями. Ухты, как интересно. Спаривание муравьёв и то занятнее будет.

- Заявление от родителя лежит на столе у секретаря и подписано лично директором. Хочешь взглянуть – иди, - кивая в сторону двери, говорю я.

- Ты должна была показать это заявление лично, либо отпроситься у меня. Так что твои заявления к директору меня не касаются.