- Надо будет, - она улыбнулась, и мне тоже полегчало. – Кстати, почему ты называешь Егора полным именем? Я думала, у вас отношения не такие.

- Да все думают, что у меня какие-то с ним отношения, - раздражённо заметила я, откидываясь на спинку стула. – А на деле он просто травит меня и при этом получает огромное удовольствие.

- Странно, - задумалась? – Со стороны не похоже.

- Не знаю я, как это со стороны выглядит, но меня его садистские замашки бесят. Почему он не издевается над Олькой или Женькой? Почему я?

«Потому что из всех них ты самая опасная».

- Женька у него на побегушках с первого занятия. Она говорила, на выходных домой к нему ходила за работами. Позвонил, мол, и сказал отнести работы в лицей, - что, прости? Она пошла домой к взрослому… практиканту? – А Олька просто умная и красивая, поэтому над ней подтрунивать не так весело.

- А надо мной, значит, можно? – тут же вспыхнула я, позабыв о Женьке и её приключениях.

- Ну, ты не бегаешь за ним, - Ксеня немного смутилась, словно сама сомневалась в своих словах.

Это вовсе не повод издеваться надо мной. Не повод угрожать мне. Не повод приближаться ко мне так… близко. Я чувствую, как кровь приливает к лицу, а Ксеня не замечает того, как мне становится неуютно и душно в комнате. Встаю, открываю окно, вру про спёртый воздух и валерьянку, которую она выпила. Даже подумывала о том, чтобы самой принять валерьянки незаметно, но передумала. Вместо лекарства наливаю себе холодной воды и залпом опустошаю чашку.

- Кать, всё в порядке? – не беспокойся обо мне, иначе мне придётся долго объясняться с тобой.

- Да, просто пить хочется. От чая в жар бросает, - оправдания, да и только. Прости, Ксень, но врать тебе я не хочу, равно как и объясняться. Ни к чему тебе знать такие подробности. – Так, что ты решила насчёт историка? А то я не знаю, оскорблять его в твоём присутствии или нет.

- Переключусь на Костю. Всё равно с учителем, пусть и практикантом, нельзя встречаться, - судя по её весёлому настроению, она преувеличивает, но говорит правду, которую постарается воплотить в жизнь. – Он же всё-таки взрослый мужчина, у него есть потребности, а я не готова.

Дурёха ты, Кравец. Если бы он что-то сделал с тобой не так, я бы лично устроила ему препарирование. Ты-то, молодая, глупая ещё, наивная, ни с кем не встречавшаяся толком, а думаешь о таких вещах. Хотя не рано, тебе ведь семнадцать. А раньше в это время…

- О скольких вещах же ты думала за всё это время, - с пошлой усмешкой гляжу на неё, заставляя смущаться и робеть. – Я-то думала, что ты приличная девочка.

- Ну, Ка-а-ать, - хоть я и прищучила её за хвост, она всё равно улыбается, краснеет и прячет от меня свои пристыженные глаза. – Это же нормально, думать о таком.

- Да ладно тебе, я пошутила, - сбавляю обороты, потому что будет потом стесняться мне говорить о своих личных делах. – Ты, главное, Косте ничего не сболтни лишнего об историке, а то обидится ещё.

- Это точно, - вижу, что о Косте думает. Хвала небесам, что о нём. Лучше уж он. С ним я не буду испытывать такого конфуза точно. Никаких тебе треугольников, а то они позарез достали уже. Якушев, Костя, теперь этот практикант. Пусть с Костей общается – и мне спокойнее, и она счастливее.

Ксеня просидела у меня до самого вечера. Домой пришли уже все, кроме отца. У него была ещё работа, поэтому ужинали мы вместе с Ксеней, которая сидела на его месте. Пару раз звонила её мама, узнавала, что всё в порядке, говорила с моей мамой, и успокаивалась. Завтра у нас всего две пары, и обе – лекции, так что ничего учить или писать не надо было. Поужинав, мы с Ксеней отправились ко мне в комнату: отдыхать и болтать.

Периодически за дверью слышались голоса: то Пашка шёл к себе в комнату, то Петрушка, то Варя. И всякий раз мы прерывали свою беседу на полуслове, боясь, что кто-то может нас услышать. Ксене нравилась моя комната. Светлая, просторная, сделанная со вкусом, с грамотно подобранной мебелью и моими личными марками (картина, купленная в художественной лавке, в стиле минимализма, пару чёрно-белых постеров расмуса (прим. The Rasmus) и большой календарь с зарисовками моделей чёрной тушью) – здесь всё было сделано так, как я хотела. Противоречивой в этой семье выглядела моя комната, поскольку мне редко, что давали сделать на свой вкус. Но не всю же жизнь мне потакать им? Иначе я бы сейчас была похожей на Варю. Так что моя комната – моя крепость. Это про меня.

- Кстати, Кать, - я заинтересованно посмотрела на подругу, - почему тебе не нравится Егор? Он же красивый, умный и такой обаятельный.

- Не знаю, - жму плечами, всерьёз задумываясь над этим вопросом. – Наверное, потому что он понравился тебе.

- Нет, ты же с самого начала его невзлюбила, - настаивает она на своём. Ксень, что ты хочешь от меня услышать? Не могу угадать твоих мыслей. Правду говорить нельзя – ты сама к ней не готова. Поэтому дай мне хотя бы намёк того, что ты хочешь услышать.

- Я не знаю, - повторяюсь, но найти ответа мне сейчас всё равно не удастся. – Просто мне некомфортно с ним.

Ложь. Сидя в кабинете над контрольными, я чувствовала себя вполне уютно. Так в чём же дело?

- Я даже не думала об этом, - медленно заявляет Кравец, всматриваясь в свои руки и разминая пальцы. – Я не знаю, комфортно мне с ним или нет.

- Ты повелась на его внешность и необычный характер, - в пустоту продолжаю я, интонацией не придавая реплике какого-то особого значения.

- А ты? Что в нём тебе нравится? – стоп-стоп, я не говорила, что он мне нравится. Или о чём ты? Уточни, пожалуйста. От этого зависит моя реакция. – Ну, какие черты в нём тебе кажутся привлекательными.

Прикусив губу, я сделала задумчивый вид, стараясь вспомнить облик практиканта. Видимо, затянувшаяся пауза напрягала подругу, раз её лицо приобрело такое странное выражение. Нет, Ксень, я не влюбилась в него, чтобы скрывать это от тебя. Я просто пытаюсь сделать образ Егора материальным.

- Взгляд, - пристальный, серьёзный, взрослый, в упор, совсем близко. – Губы, - увлажнённые, рельефные, двигаются и что-то говорят, меняют форму и соблазняют повторять те же движения, как гипноз. – Стиль, - руки в карманах брюк из плотной ткани, дорогие часы и туфли из настоящей кожи, рубашки накрахмаленные, приталенные, заправленные, с манжетами и запонками. – Голос, - терпкий, грубый, не подростковый, а уже мужской, отчётливый и резкий, с придыханием говорящий «не смей никогда приближаться ко мне, как к…».

- Кать?

Она удивлена и испугана. Блин. Я позволила себе увлечься воспоминаниями… Как я это говорила? Как?! Что ты видела в моих глазах сейчас, Ксень? Что ты видела в моих чёртовых глазах? Почему ты смотришь на меня так? О чём ты думаешь, Кравец? Скажи мне. Скажи мне, прошу тебя. Скажи, как я только что это говорила! Потому что эти воспоминания сводят меня с ума. Мне нельзя придаваться им так сильно – я теряю контроль, не могу управлять тем, что делаю и что говорю, когда вспоминаю об этом. Эти воспоминания меня душат и обволакивают, словно сладкой ватной дымкой. Надо срочно отвлечься. Кравец, прошу тебя, не молчи. Только не сейчас закрывайся в себе, только не думай. Просто скажи, как это выглядело. Потому что без твоих слов я не успокоюсь. Ксюш, я умоляю тебя.

- Ты только что… говорила это так, будто, - собирается с силами и боится моей реакции, - заинтересована в нём, будто между вами… что-то было.

- Ничего не было, - моментально выпаливаю я.

- Верится с трудом. Ты даже отвечаешь слишком быстро, - она спокойна и рациональна сейчас. Прячет внутри зародившийся ком ревности, от которого так долго избавлялась сегодня. – А ты же знаешь, что слишком сильное отрицание…

Не продолжай, прошу. Меня всю скрючивает от этих мыслей – не дай мне загнуться совсем от твоих слов. Кто угодно. Я могу выдержать это от любого человека, только не от тебя. Мне хочется сложиться в какую-нибудь позу йоги и сломать себе хребет. Эта боль – пусть она будет подарком мне. Самым лучшим. Я согласна на любую боль, кроме этой, душевной. Кроме твоей боли, которая не заставит себя ждать. И тебе не будет, куда пойти поплакать, некому сказать, потому что я – всё, что у тебя есть.