В понедельник утром всё было так же весело, как и ночью. Завтракали мы все вместе, потому что мама встала со мной вместе и греть потом еду для каждого опоздавшего не намеревалась. Отец собирался на встречу, Варя написала за ночь работу с нуля, а близнецам не оставалось ничего, как просто послушаться мать, хотя им на вторую пару, и можно было поспать подольше. Я же первая пошла в душ, покушала, собралась, но вышла всё равно с отцом, потому что вдруг позвонила Лара, и мне пришлось искать у себя её книгу по биологии, внеклассную, которую она давала мне в начале месяца.

Сегодня было чуть прохладнее, поэтому вместо юбки пришлось надеть брюки, классические чёрные со стрелками, белую рубашку в мелкую красную диагональную полоску и пиджак с брошью. Я любила брюки, классику, но шесть дней в неделю так одеваться – неинтересно. Мне бы платьице, но прохладно уже становилось: без плаща или пальто его не поносишь. Ксени ещё не было, и мне пришлось ждать её у метро. Опаздывала капитально. Её усилиями мы чуть не попали под горячую руку правовички. Единственное, что спасло нас от гнева заранее пришедшей преподавательницы – мой авторитет в её глазах. Шепнув «спасибо», Кравец опустилась на стул за третьей партой, а я заняла своё привычное место под стенкой.

Обычный понедельник. Разговоры о субботе и казусе на семинаре у историка никто не вёл, чему я была несказанно рада. Даже то, что история у нас следующей по расписанию была, не изменила факта молчания. Правда, меня это не сразу насторожило, словно кто-то приказал всем избегать разговоров обо мне. Я не замечала ни косых взглядов, потому что все были очень осторожны. Даже Ксеня. Вот сейчас, зная, что будет дальше, я задаюсь вопросом, какого чёрта тот несчастный выход в коридор создал такой резонанс. Можно подумать, что мы там обжимались или целовались. Нет, я просто не понимаю, как можно было подставить меня таким способом? Ладно, тихушники с параллели, которые боятся высказать мне всё в глаза по каким-то там своим причинам, но эти-то почему молчат. Я искренне надеялась, что они меня просто боятся, боятся моей реакции, боятся услышать отговорки. Ведь де-факто они сами придумали, сами поверили и сами обижаются. Прикольно, правда?

В аудиторию ровно по звонку зашёл практикант, поздоровался и сказал Жене раздать стопку листов – наших контрольных работ. Выглядел он сегодня так же стильно, как всегда: однотонная светло-голубая рубашка, заправленная в чёрные брюки, лакированные блестящие туфли, часы и запонки. Пробежался взглядом по классу, сделал перекличку всё тем же способом, что и при знакомстве, и замолчал. Время вопросов.

- Егор Дмитрич, почему у меня пять? Здесь же столько подчёркиваний, - Женька, как истинный борец за справедливость, сейчас топила не только себя.

- Погоди, - он стоял у доски и брезгливо смотрел на доску. – У вас что, дежурных нет? Вы предлагаете мне писать белым по белому? Леонов, кто дежурный?

- Сегодня Абрамова должна, - озадаченно сказал староста и принялся листать свой блокнот, чтобы подтвердить или опровергнуть это.

- Сиди, Абрамова, - он жестом приказал сесть поднявшейся уже на ноги Ольке, отвернувшись от доски. – На моих занятиях дежурить будет постоянно один и тот же человек. И ему желательно не болеть, между прочим. Скавронская, хочешь дежурить?

С каких пор я козёл отпущения? Почему, чуть что, так сразу Скавронская? Я самая чёрная, что ли?

- Назначьте кого-то другого.

- Поздно. Я уже запомнил, что дежурной на моих занятиях будешь ты. Вперёд мочить тряпку и вымывать доску, - нет, постойте, что он себе позволяет? Это откровеннейшее хамство. Топить меня таким образом и помыкать – да он вконец окочуриться вздумал? Или, может, влюблённые лицеистки так дурно на него влияют, что у него проблемы с памятью? Я вроде бы ясно дала понять, что не заинтересована в нём. Тогда в чём дело? – Ну? Мне долго ждать, пока ты оторвёшь свою пятую точку от стула?

Я на деревянных ногах поднялась. Что сейчас отражалось в моих глазах? Злость? Ярость? У меня тряслись руки от его наглости, от того, что все вокруг позволяют ему так себя вести, что Ксеня растеряна. Вырвала из его рук тряпку так, что пыль от мела осыпалась на его обувь и брюки. Мои собственные потери меня волновали мало. Это ведь он следит за собой так тщательно. Вот пусть и ходит по аудитории целый час в грязной обуви. Усмехнувшись собственным мыслям, я даже не взглянула в лицо этому уроду. Пренебрежение. Ты заслуживаешь игнора и пренебрежения. На большее от меня не рассчитывай.

В коридоре было прохладнее, чем в классе. Я без проблем добралась до уборной, помыла тряпку, выжала столько мела, сколько смогла, и вернулась. К тому времени, как доска потемнела от воды и пока что не обличала разводы, вопросы по контрольным практикант решил отложить и сейчас рассказывал про Японию в предвоенный период. Краем уха слушая его рассказ, вспоминала тезисы из учебника, убеждаясь в который раз, что моя память – определённо для истории. Несколько раз выходила и несколько раз возвращалась. Неужели вообще одной тряпкой можно хорошо вымыть доску? В неё, казалось, мел этот уже впитался.

- Всё, - сдержанно и почти безлико произнесла я, оставаясь возле доски стоять, а то мало ли(!).

- Сегодня прощу тебе разводы на доске, а в четверг – нет, - и тут я вспомнила, что меня в четверг не будет, обрадовалась и повеселела. Вот у него лицо будет, когда доска, грязная после физики в среду, достанется его предмету, первому в четверг. Ликование тут же озарило меня, и я чуть улыбнулась, как можно незаметнее для всех. – Садись.

Военный потенциал Японии, политические события накануне войны, заключение договора с Германией и внутренние дела страны – он рассказывал об этом всём так интересно, плавно, логично, словно репетировал эту речь заранее. Декламировать стихи так, словно говоришь от души, а не заучил назубок, достаточно сложно. Нужен немалый талант и умение владеть сердцами публики, чтобы утолить их жажду правдивости и публичности чувств. Этот его талант тоже привлекал лицеистов. Может, в него влюблялись не только из-за внешности?

- У нас осталось полчаса, - практикант глянул на часы, а затем обвёл глазами класс. – Десять минут на вопросы по контрольной и напишете мне диктант дат (поднялся гул, и все зашелестели тетрадями: теперь не выяснение несправедливости оценок было важным, а внезапный диктант дат). А то мало того, что понаписывали всякого в контрольных, так ещё и даты путаете. Так, Женя, что там у тебя?

- Вы мне пятёрку поставили, хотя тут столько ошибок, - смущаясь, говорила она.

- Если ты хочешь ниже, то так и скажи. Я не собираюсь догадываться, что там в твоей голове за мысли, - он чуть улыбнулся свой садистской улыбкой и продолжил: - А вообще можешь сказать «спасибо» Скавронской. Это она меня отвлекала, пока я ваши работы оценивал.

Выстрел и тишина. Все просто подумали, невесть что. Интересно, а что же они подумали? Что я перед историком раздевалась под эротическую музыку? Или что похуже? Я сглотнула и прикусила губу, потому что неловкость, которую я так отчаянно не замечала с утра, наконец-то прорвалась. Нет, никто ничего не говорил. На меня просто смотрели внимательно, пристально, словно ожидали чего-то. Это был тот осуждающий взгляд общества на преступника, от которого ждут ещё одного, публичного, преступления или приступа жестокости. «Паршивая овца» . Вот такое это ощущение.

- Если вы сами не в состоянии проверить все работы, то к чему давать контрольную в самом начале семестра? – соберись. Ты не можешь быть тряпкой. Ты не можешь играть по его правилам. Он же тебя подставляет, Катерина. Ты сильная. Ты справишься. Ты сможешь перетянуть на свою сторону хотя бы Ксеню. Хвала небесам, я сейчас не вижу её взгляда.

Но, кажется, мой ответ вполне устроил историка, а ребята смотрят не колко, а любопытно. Начало отпускать. И сердцебиение становится нормальным. Если ему не нужны здесь сплетни об отношениях с ученицей, почему он делает всё, чтобы эти сплетни были? Или это его месть за субботний фарс? Если и так, я не хочу отвечать ему тем же. Я хочу спокойствия и одиночества. Без лишних глаз, без лишних ушей, без лишних тел.