Поговорить с отцом о Гитлерюгенде не удалось: ему позвонили с работы, сообщили что-то, отчего он вынужден был расторгнуть нашу договорённость. Чтобы как-то утешить меня, отец пообещал на следующих выходных уделить мне время, ведь мы всей семьёй едем на дачу, в дом покойного дедушки, чтобы обжить его ещё на чуть-чуть. Мама уже написала заявление на имя директора лицея, чтобы меня освободили от пары дней учёбы по уважительной причине, и просила передать его секретарю в понедельник. Казалось, что может быть такого важного, чтобы писать это заявление, по такой плёвой причине? На самом деле, когда я училась в десятом классе, было обычное родительское собрание весной с присутствующим директором, чисто для проформы. А мама выловила его после собрания и сообщила о том, что какие-то дни в конце недели я буду пропускать. Из-за смерти дедушки, мол, нам необходимо уезжать раз в месяц к нему в дом, и всё в таком духе. Он скончался в конце февраля, поэтому ответственность за его жильё лежала, прежде всего, на плечах мамы. Отец занимается заработком больше, ему не до этого. Но я помню его перекошенное лицо, когда он узнал о кончине собственного отца. Насколько мне известно, у них были очень крепкие узы, а дедушка скрывал своё плохое самочувствие от сына. Понимаете, как было трудно, как больно и обидно, что дорогой тебе человек ушёл из жизни, а тебя даже рядом с ним не было в этот момент? Конец февраля окутал нашу семью мраком, глубоким, всепоглощающим. Я бы не назвала это трауром – скорее шоковая реакция, как у больного после травмы. Точно не могу вспомнить, как выкарабкался отец из этого ущелья самоистязания, но в какой-то момент я заметила, что всё вернулось на круги своя. Маме пришлось хуже – она же женщина, чувствительная, тонкая натура, которая все события пропускает через себя и придаёт им яркий эмоциональный окрас. Про то, что было с сестрой и братьями, сказать нечего – в тот момент меня не заботили их переживания. Глядя на родителей, все прочие лица казались пустыми и бездушными.

Пашка в потёртых джинсах и рубашке с закатанными рукавами и расстёгнутыми двумя верхними пуговицами вошёл в комнату. Его не смущало то, что я могу переодеваться, потому что, если я не отвечаю на стук в дверь, значит, сижу за столом в наушниках. Простая закономерность, которую знают все в семье. Взъерошенные волосы всё ещё были мокрыми от душа. Всё-таки крутой у меня был брат. Как на него обращали внимание девушки, я видела сама, но никогда не говорила ему – нечего в мужике самомнение развивать. Пашка был из тех, кто знает себе цену, не больше, не меньше, но иногда переходил грань.

- Ты успеешь собраться? Меньше часа осталось до начала, - начал он. – Ты, кстати, уроки-то сделать успела? А то мама сказала, что не выпустит тебя, если ты не сделала всё.

- Всё, не всё – какая разница, - сняв наушники, улыбнулась я. – Если ты не скажешь, то всё в порядке будет.

- Так, Катерина, я не мама, конечно, но у меня есть совесть. И она, вопреки моему желанию, не хочет брать ответственность за твою успеваемость, - Пашка закрыл дверь в комнату и прислонился к ней, не улыбаясь и внимательно смотря на меня. – Что там тебе осталось?

- Задачу по геометрии последнюю решить и конспект по физике дописать, - я поднялась, прошла к шкафу и достала комплект одежды, который намеревалась надеть в клуб. – Это я и завтра смогу сделать. Или когда придём.

- Кать, давай договоримся, что маме ты не скажешь об этом. А то она и с меня по инерции три шкуры сдерёт, ок? – он улыбнулся и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью.

Пожалуй, я не смогу отдать его какой-то размалёванной девице, даже если он её любить будет. Пашка слишком хороший – он достоин хорошей девушки, умной, симпатичной и верной. Флиртовать-то любит, поэтому вечно ему названивают и пишут всякие. Эх, апостол Павел совсем не апостол уже. Прямо язык не поворачивается перед именем такой чин ставить.

Сегодня в клуб мы шли без Ксени. Ей якобы много домашки делать, а то она всю субботу лентяйничала. Оправдание, да и только. Хотела бы пойти – из кожи вон выпрыгнула. Смущает её моя персона рядом. Не решила, как вести себя со мной. Ладно, здесь пусть сама принимает решения – не вечно же мне указывать ей, что делать. Так всю жизнь проведёт по моей указке. Разве не бессмысленно? Её родители не для того старались, чтобы она пустила под откос себя. Мне не нужна марионетка или вторая я. Знаю и без признания, что она завидует немного моему характеру. Может, как раз это влияет на неё? Ведь практикант цапается со мной, уделяет внимание мне и позволяет говорить с собой фривольно тоже мне. Как это может не броситься в глаза после всего того, что Ксеня видела? Тут любые оправдания будут выглядеть подозрительно, поэтому пусть разбирается сама. Когда приспичит, скажет. Не такая она уж и заторможенная, подруга всё-таки.

Бармен снова налил мне что-то слабоалкогольное, сладкое, но немного обжигающее. Паше нравился этот баттл двух коллективов. Всё было вполне цивильно: болельщики и фанаты не дрались друг с другом, а пока просто слушали музыку. Улюлюканье, конечно, никто не отменял, но до рукоприкладства, благо, не доходило.

- Если они начнут драться, мы уходим, - шепнул Паша вполне серьёзно, хотя я даже не думала спорить или сомневаться в его словах. Несмотря на то, что он занимался спортом, это не спасло бы при такой толпе.

В общем, вернулись мы к одиннадцати. Мама отдыхала на диване в гостиной, пока отец разговаривал по телефону в их спальне. Петрович и Варя чаёвничали на кухне и обсуждали что-то своё. Приход нас двоих никого не удивил: мы всегда приходим домой в районе одиннадцати. Варя заварила нам двоим по чашке чая, и у нас невольно создавалась семейная атмосфера подрастающего поколения.

- Как успехи? – спросили мы с Пашкой у ребят.

- Жилка сказала, что завтра социологию отменили. Так что нам на вторую, - Петрушка выглядел немного расстроенным и уставшим. – И да, я чуть не пролил на твой реферат кофе, так что прости.

- Ну, не пролил же, - озарил кухню улыбкой близнец. – А то, что нет первой пары, это отличная новость. Чего вы такие кислые тогда?

- У меня работу не хотят принимать, - подала голос Варька, и теперь я поняла: в воду опущенной была она, а на Петрушке – просто отражение вселенское печали. – Староста позвонила только сейчас и сказала, мол, забыла предупредить, забегалась, а работу мою всё-таки не принимают. Из-за неё я не могу уехать к дедушке, потому что в пятницу пара, и пропускать её нельзя.

- Что за работа такая важная, Варь? – Пашка, снова активист в этой беседе, поднялся и пошёл к холодильнику. – Родители где?

- Мама дремлет в гостиной, а отец – разбирается с начальством, - всё так же приглушённо говорила сестра.

- Не нравишься ты мне поникшей, Варька, - Паша достал из холодильника отцовский коньяк и, взяв тройку рюмок, поставил на стол.

- Ты что?! Пить сейчас? Мне полсотни страниц писать, как минимум, - запротестовала она, да так яро, что я подпрыгнула на месте.

- Не кричи ты, - шикнул Пашка на неё. – Я так курсовую писал летом. У отца отличный коньяк. Никакой головной боли наутро, зато бодрствуешь ночью и светлые мысли так и рвутся с языка.

Распри брата и сестры выглядели так напряжённо, что я просто наблюдала за ними, не принимая ничью сторону, словно устала от их беседы. На всякий Варькин аргумент следовало «да я тебе говорю» или «ну, я же живой». Но больше всего мне понравился вот этот, который, собственно, и добил сопротивление: «Слушай, ты мне сестра или нет? В моих жилах течёт та же кровь, что и в твоих. И если я выжил, то ты чем хуже?».

Втроём, Паша, Петрушка и Варя, они выпили по половине своей стопки коньяка. Стоит ли говорить, что почти перед самым сном в них проснулся зверский аппетит? А, ещё на кухне стоял запах алкоголя, поэтому пришлось открыть окно, пока никто из родителей не учуял, и вести себя тихо. Если мама проснётся от нашего шума и учует ещё алкоголь, то, пила я или нет, но достанется мне, как всем. Кстати, не пила я потому, что Пашка запретил. «Тебе нет восемнадцати. Вот как станет, так и будешь пить с нами». Дискриминация.