Хаос. Бубнёж. Разрыв тетрадных листков напополам. Пожалуй, я была здесь действительно не к месту. Ксеня всё-таки сунула мне в руки половинку вырванного из тетради листа, и я, не задумываясь, написала то, о чём просили. «Скавронская Катерина. 11-в. С подругой за компанию».

- Итак, каким образом будут проходить наши занятия. Час лекции – час дискуссии. Иногда часы будут меняться местами, и вместо какого-то из них будет контрольная. О контрольных я не буду предупреждать, поэтому готовиться к занятию или нет – исключительно ваша беда. С помощью этих семинаров, вопреки моим пожеланиям, вы сможете исправить текущие оценки или переписать контрольную, если у вас была уважительная причина облажаться в первый раз. Вопросы? Неужели никто не понял из того, что я сказал? Ладно, потом появятся вопросы, а отвечать или нет, решать мне.… Теперь мне нужен человек для дискуссии. Дискуссия происходит просто. Я и выбранный мною или по собственному желанию ученик задаём темп всем своими обсуждениями. Сначала мы общаемся, потом вы вклиниваетесь. Задаёте вопросы, отвечаете на вопросы. Имеет право вполне общаться и между собой, т.е. не только нам задавать вопросы, а и друг другу. Но только попробуйте выкрикнуть с места без моего разрешения. Балагана я не потерплю. О наказании догадывайтесь сами, а ещё лучше – придумывайте сами, потому что моя фантазия скупа: двойка за поведение или доклад.

Когда он вот так говорил, я видела ёрзание Ксени, Ольки и большей части, женской, аудитории. Кто бы сомневался, что они пришли сюда за этим. Но я и представить себе не могла, что это затронет такое количество людей. Пожалуй, если убрать влюблённых девочек, то здесь останется стандартный среднестатистический набор, как и у любого другого преподавателя. Кошмар, какой кошмар. Как сильно взбаламутил воду этот жалкий практикантишка. Я просто в шоке.

- А раз все всё поняли, то начнём дискуссию. Кто хочет пообщаться со мной?

- Какая тема будет, Егор Дмитрич? - Олька подняла руку и задала вопрос одновременно.

- Это тебе решать, Абрамова. Хочешь – выходи, мы с тобой сначала выберем тему, а потом начнём обсуждения, - я вижу, как ей не терпится, и мне становится противно. – Ну, что такое? Все так хотят со мной пообщаться и узнать о моей жизни, а на тему истории пообщаться что, кишка тонка?

Рук действительно не было. Наш угол отличниц, на который практикант кидал взгляды в два раза чаще, скорее вздрагивал от обилия струящихся феромонов, чем от желания учиться. Минутная заминка затягивалась, и мне было весело, глядя на немного растерянное выражение лица практиканта. Вроде обычно выглядел, смотрел, а меня распирало от смеха.

- А, точно. Простите, ребят, но я обещал вчера одному из вас уделить сегодня время, - по телу прошёлся разряд тока. – Скавронская, ты чего сидишь? Вставай, я ведь обещал, что поговорю с тобой, раз ты этого так хочешь.

Ксеня, Олька и даже робкая Лара, вместе со всей аудиторией, которая меня уже знала то по рассказам, то видела воочию, уставились и ждали моей реакции. А Егор стоял, будто я попавшаяся в его ловушку животина. Сказать, что меня это взбесило – ничего не сказать. Самодовольство, наглость, любовь публики – мне нечего ему противопоставить. Всё, что я могу, не опуститься в самую яму, потерять подругу и хорошее расположение в классе. Пожалуй, всё.

- Здесь так много людей, а вы уделяете слишком много внимания для меня одной, Егор, - и его отчество действительно начало теряться где-то в горле, - Дмитрич.

Я уже подходила к нему, уверенно, просто, словно его вызов – не более чем фарс.

- Итак, о чём ты хочешь поговорить со мной? – такой весь любезный из себя.

- А вы? – поиграем, практикант, поиграем. – Невежливо, если только я буду удовлетворённой.

Смех в аудитории из-за моей пошлости. Я делаю вид, что не хотела этой реакции и за свои слова не отвечаю. Но, судя по взгляду историка, смешными мои слова он не находит. Более того, он не верит в мою невинность, якобы это было сказано специально. Я ведь так нагло покушаюсь на его авторитет, причём не впервые. Какая я бесстыжая девочка, однако.

- Скавронская, за мной, - стушевался, хах. Он развернулся и вышел из аудитории, придерживая открытую дверь, чтобы и я покинула помещение вслед за ним.

В коридоре никого не было, и стояла тишина. Шумно было только за дверью 202-й. Интересно, самые отчаянные покинули свои места и уже прильнули ушами к двери или нет?

- Слушаю вас, - весьма манерно поинтересовалась я, пока практикант озирался и шагами измерял рекреацию.

- Ты что себе позволяешь, Скавронская? – было видно, как он сдерживал свою ярость, несильную, едва заметную, которую то и дело можно наблюдать на его лице. – Забыла уже о подруге, которая вылавливает меня везде и всюду? Кто вчера говорил, что потерять её из-за такого, как я, ты не хочешь?

- Надо же, вы помните о ней из всего этого ледового побоища влюблённых идиоток, - грубила я, не отдавая отчёт тому, что его провокация и шантаж – всё, что сейчас он мог позволить себе, чтобы вразумить меня.

- Из-за меня, Скавронская, очень много людей страдает, от молоденьких девочек вроде тебя до вполне взрослых женщин, - практикант подошёл ближе и, положив руки в карман брюк, чуть поддался ко мне так близко, чтобы видеть в моих глазах ответную реакцию на свои слова. – Из-за меня рушатся самые крепкие связи, не только дружеские.

- Вы пытаетесь меня запугать? – меня заинтересовал его рассказ о собственных достижениях, которыми он гордился или которых стыдился. Признаю, что мне было немного страшно, потому что эта таинственность, закрытая шторами неизвестная жизнь взрослого мужчины, манила и заставляла отбросить всякий интерес к истории. Наряду с ней, предметом обычной школьной программы, человек со своими скелетами в шкафу казался интереснее. Особенно этот человек, который совмещал и то, и другое.

- Я тебя предупреждаю, - его медленно двигающиеся губы замерли совсем рядом, чуть ниже моего уровня глаз, увлажнённые, не потрескавшиеся, выступающие. Я отвлеклась на его губы, а он продолжал смотреть в глаза и не мог не заметить взгляда. Чуть раскрыв рот, оттачивая каждое слово, не спеша, продолжал: – Меня можно любить на расстоянии, мною можно восхищаться, обо мне можно мечтать и вытворять в своих мечтах всё, что заблагорассудится.

Он сделал паузу, следя за тем, как меняется что-то в моих глазах, а у меня на лице не дрогнул ни один мускул, не выступила ни одна эмоция. Я молча ждала финала, как и он вчера, ждала не пояснений, а запретов, которые он поставит. Казалось, будто миг растянулся, секунды замерли, а молчание длилось слишком долго, непозволительно долго. А мы всё так же смотрели друг другу в глаза, словно ждали какого-то жеста, позволяющего продолжить разговор. И жест этот был не от посторонних, а от нас самих. Егор ждал, непонятно чего от меня, и моё непонимание, похоже, затягивало весь процесс разговора. Внутри опять чья-то рука скручивала мой желудок по спирали, но было не больно, а скорее неприятно, отчего дыхание сбивалось. Казалось, что воздуха вокруг недостаточно, что его слишком мало, что я вот-вот задохнусь.

- Не смей никогда приближаться ко мне, как к мужчине.

Слова застряли у меня в голове, раздаваясь эхом несколько раз. Желудок отпустило, но ощущение, будто что-то сдавливает горло, не давая дышать, не исчезло. В тот момент мне впервые стало страшно. Любопытство, которое всегда утолялось родителями, теперь оказалось под запретом. Он запретил мне приближаться к нему. Запретил приближаться. К мужчине. Но…

- Почему вы это мне говорите? – выдавила из себя я, всё ещё находясь под влиянием собственного псевдо-астматического приступа.

- Потому что из всех них, - он сделал характерную паузу, давая мне вспомнить забитую аудиторию девчонок, - ты самая опасная. Ты постепенно находишь во мне какое-то качество, которое тебе начинает нравиться, узнаёшь что-то, интересующее тебя. Постепенно начинаешь интересоваться моим мнением по поводу одной конкретной вещи, раздумываешь над ним и соглашаешься, перенимая себе мои собственные выводы. Ты начинаешь тонуть в жажде знаний, в интересе ко мне, теряя собственную неповторимость. Ты не умеешь влюбляться легко – такие, как ты, любят глубоко, сильно и страстно.