Попал в точку.
- Лучше бы, - спокойно, - этого никогда не было.
Меня обуревала ярость. Слова вылетели, словно выстрел, ядовито, с презрением. Не могу понять, с какой стати я взъелась. С какого момента всё пошло не так. С того, как он рассказал, что не жалеет? С его безразличной интонации о воспоминании в лифте? Или с ответного вопроса мне?
Всё сразу. Меня взбесило всё.
- Не сомневался в таком твоём ответе.
Он жалит меня. Каждым словом. Словно специально. Мы словно… общаемся, как раньше? Точно. Так бы мне ответил тот Егор, мразь и сволочь. Циничный эгоист и дрянь. Но никак не человек, что не хотел отпускать меня домой, что целовал на лестнице, перед лицеем, за лицеем – везде, демонстрируя избыток каких-то неосознанных, скопившихся эмоций. Я ненавижу тебя за эти перемены. Не могу их понять. Не могу понять, почему ты ведёшь себя, как последняя сволочь.
- Как ты будешь праздновать Новый год? – когда до полуночи осталось всего немного, задать такой вопрос - крайне вовремя.
- С семьёй, - я старалась унять вспоминания и звонкий внутренний голос от сетований, - и, возможно, пойду гулять с друзьями.
К чему был этот вопрос? Ты же слышишь, что я явно на взводе. Специально сглаживаешь углы? На тебя это не похоже. Ты обычно доводишь меня до белого каления, пока я не начинаю в ответ тебя укалывать ещё больнее. Ты начинаешь маскировать свои раны. А я продолжаю. Скрываю свои раны и вымещаю свою боль на тебе. Мы всегда так делали. Так что изменилось?
- А ты?
- А я, - он нарочно повторил мой оборот и эту заумную интонацию, сделав паузу, будто опустошая бокал, - буду проводить время с подругой.
И вот он сгладил углы и снова ударил. Больнее. Гораздо больнее. Я ощутила этот удар всем своим тощим тельцем и готова была согнуться пополам или сесть на пол, поджать ноги, свернуться в комочек и смотреть в одну точку. Не готова. Ты не готова была к такому ответу. Ты не готова была к этому звонку. С чего ты взяла, что какой-то праздник подарит тебе что-то приятное? Это Егор, и с ним нет ничего постоянного.
Кроме безудержной страсти.
Молчи. Просто молчи сейчас. Внутренний голос только разрушает остатки самообладания. Я и так держусь из последних сил. Егор всё ещё на проводе. А мне не хочется говорить с ним. Хочется стереть этот разговор из памяти. Вообще весь этот день. Всё, что связано с чёртовым бывшим практикантишкой. Ты выводишь меня на ненависть к тебе. И от этого я злюсь ещё больше. Тебе удаётся. Ты манипулируешь мной, как всеми своими поклонницами. У тебя не получилось так только с одной – с Леной. И теперь ты ведёшь себя, как последняя скотина. Ты хотел ревности? Ощутить свою важность в моей жизни? А вот хрен тебе. Хрен твоей провокации. Хочешь, чтобы я начала спрашивать о твоей подружке, чтоб я изнывала от любопытства, пока ты будешь наслаждаться моими муками? Конченный садист.
Да, я ревную. Я злюсь. Я негодую. Я сгораю от ярости и сгорю, если не узнаю, что за прошматроску ты там окрутил. Но я не позволю тебе поживиться за мой счёт. Только через мой труп.
- И как ваша подруга допустила целых десять минут общаться с ученицей? Поправка: с бывшей ученицей, - я пробудила в себе тот высокий ледяной тон, который вот уже несколько месяцев применяется только для посторонних людей. – Но не важно. Вы скучаете по моим губам, Егор Дмитрич?
- Перевод темы – очень умно, Скавронская, - он отвечал мне в моей холодности. Игра безразличия. Игра масок. Игра материалов. Кто сильнее. Кто прочнее. Кто?
- Отвечайте на вопрос, - я требую ответа. Я вижу тебя насквозь. Это ведь так, ты злишься на меня? На мои слова. Такому садисту, как ты, наверняка оскорбительно слышать о бесстрашии жертвы. Какая досада, Егор.
- У неё похожие губы, - наконец, ты решил действовать. – Она старше и не ебёт мне мозг своей подростковой фигнёй.
- Вы снова ищите замену девушке? – поразительно, как безукоризненно я проигнорировала его наводку. – Я думала, случай с Леной должен был чему-то научить вас…
- Закрой рот, - он не повысил тон, но звучал крайне устрашающе. Мне повезло его не видеть. Удара не избежать.
- Помнится, вы сначала во мне видели Лену…
- Скавронская.
- А теперь видите меня в новой девочке? – безликий вопрос обнажал его передо мной. Ты прав в своих догадках, Егор. Злись на меня. Ненавидь меня. Презирай. Я стала видеть тебя насквозь. Твои мотивы. Твои поступки. Ты предсказуем. И я не собираюсь этого скрывать. Ты зашёл слишком далеко. И я не отступлю.
- Я тебя предупредил.
Не сдерживайся. Я не прощу тебе этого.
- Вы мне льстите, Егор Дмитрич, но спасибо. Буду знать, что у вас такие… - раздались гудки.
Всё внутри меня оборвалось. Как этот звонок.
Ты только что порвала все светлые ниточки с ним. С Егором. С тем Егором, которого до недавнего часа считала своим. Хотя не так. Твои светлые ниточки просто стали тёмными. Тяжёлыми. Мрачными. Они изменили свою полярность. Твоими стараниями.
Нет. «Пусть сказка закончится в этом году», - это не про тебя. Не лги себе. Ты не хотела этого, но довела до греха. Зачем?
Дело не в его провокациях. И ты знаешь это, Кать. Почему ты его довела?
Вы мне льстите, Егор Дмитрич, но спасибо. Буду знать, что у вас такие…
- Глубокие чувства привязанности ко мне.
Паскудство внутри выворачивало меня. В комнату влетел Пашка, лепетал что-то о нескольких минутах до Нового года, о том, что меня все ждут, что старый Новый год проводили без меня, что там уже президент толкает речь, что во всех бокалах шампанское и компот (для детей вроде меня). А что я? У меня одновременно чувства раскаяния и уверенности, что я поступила правильно. Неоднозначно.
Ты поставила его на место.
Ты уничтожила отношения в зародыше.
Ты так долго шла к независимости от него.
Он снова тебя не уважает.
Стоп, а когда он меня уважал? Когда шутил про броневик? Когда видел во мне свою бывшую заумную бабу? Когда говорил про свой передоз морфином? Когда целовал на лестнице с сорванной башней? Когда этот человек тебя уважал, Скавронская?
Мне не дали подумать. Пашка втолкал меня между собой и Петрушкой. Мы чокались бокалами, молча загадывали желания, смеялись, хихикали и отсчитывали секунды до наступления Нового года.
Шесть.
Что в нём такого золотого, Кать?
Пять.
Почему ты так хочешь, чтобы он тебя уважал?
Четыре.
Зачем тебе это уважение от того, кто уже ушёл из лицея?
Три.
Ты ведь и без него спокойно проживёшь.
Два.
Вспомни, как ты жила до него.
Один.
Я не хочу так жить, как жила до него.
А как ты хочешь жить?
Счастливо. Хочу быть любимой. Не хочу ссориться. Не хочу плакать. Не хочу страдать. Я хочу жить.
Семейное ликование с грохотом обрушилось на уши. Я чуть было не оглохла. Петрушка воткнул мне в две ладони бенгальские огни и стал зажигательно дёргаться, изображая танец. Он меня рассмешил и выдернул из мыслей. Отпускало. Постепенно, волнами, плавно отпускало. Я становилась собой. На щеках появлялся румянец. Конечности теплели. Да и в душе становилось чище. Словно какой-то карманный Мистер Пропер производил моральную уборку в недрах моей головы. Дышать полной грудью я стала спустя минут двадцать от полуночи, когда Новый год набирал обороты и магию.
Пока мой телефон разрывался в комнате, я умостилась спиной у подлокотника дивана, а ноги положила на ноги Пашки, который расслаблено сидел с раскинутыми руками. Периодически он стягивал со стола мандарин, чистил его и половину отдавал мне. Терпеть не могла чистить их. Иногда от оставшейся половины Петрушка забирал наглым образом ещё половину, и тогда я делилась своими дольками с ним. Это же Пашка – с ним нельзя не делиться. Он столько делает для меня. Наверное, это единственный человек, который так много обо мне заботится. Мама – это перебор, она не чувствует грани. А отец – наоборот. Пашка – идеальный брат. Правда, ни Варьке, ни Петьке этого никогда не понять. Возможно, потому что у нас с Пашкой особая атмосфера, особые отношения. У нас настоящая братско-сестринская любовь. Мне кажется, что никого ближе него у меня никогда не было и не будет. Пашка, я так хочу, чтобы ты был счастлив. И пусть я упустила момент волшебства первой минуты Нового года, но сегодняшняя ночь сплошь усыпана магией. Ты будешь счастлив. Вскоре. И навсегда. Я так хочу этого, ты бы знал.
