— Будем знакомиться. — Граф полез к сотруднице «Контакта», которая успела про себя проклясть и Жору, и Английский клуб. — Граф де… блин! Просто Граф. Фамилия такая! А вы, мадам, сколько?

— Что, простите? — Аня растерянно смотрела на пьяного и не знала, что делать.

— Ну в смысле пятьдесят или сто?

— Чего? — все еще не понимала девушка.

— Баксов!

Это было уже слишком. Жоре очень хотелось обойтись без рукоприкладства в приличном обществе, к тому же в присутствии дамы, но, видно, сегодня этого было не избежать. Правой рукой он подтянул Графа за толстую золотую цепь, а левой нанес короткий, но при этом сильный удар ему прямо в лоб. Граф только успел икнуть и тут же исчез под столом. На лбу его остался след от Жориной печатки.

— Гарсон, — обратился Жора к подоспевшему официанту, — здесь что-то намусорили, уберите!

— Слушаюсь, — щелкнул каблуками гигант и легко, как ребенка, подхватил под руки бесчувственного Графа. Провожаемый недобрыми взглядами, нарушитель спокойствия покинул зал, покряхтывая и обнимая официанта за шею.

Недаром здесь собралась публика, не понаслышке знакомая с приличными манерами. Видно, повадки Графа были известны всем, так как на Жору смотрели с восхищением и благодарностью. А одна дама в зеленом просто глаз с него не сводила, то и дело щелкая веером и смущенно улыбаясь. Анечка возмутилась: с какой стати эта старая мегера строит глазки ее Жорику, ее герою?

Сам же герой не сразу решился посмотреть на Аню… А когда поднял глаза, то выглядел как провинившийся школьник.

— Я испортил тебе вечер? — спросил он так искренне, что ей не оставалось ничего другого, как ответить:

— Нет. Ты его украсил.

На лице Жоры появилась робкая улыбка. Возникший, как всегда внезапно, официант принялся расставлять блюда.

— Ого, как пахнет! — Анечка втянула носом упоительный запах. — По-моему, это амброзия…

— Что-что? — не понял Жора.

— Амброзия — это то, что едят боги, — пояснила Анечка. — То есть очень вкусно.

— А я что говорил? — обрадовался Жора. — Главное — не брать то, что через черточку…

На сцене появился конферансье и с легким гомосексуальным акцентом произнес:

— Дамы и господа, прошу любить и жаловать — непревзойденная Алина Белоснежская!

Раздался гром аплодисментов. Анечка с любопытством разглядывала певицу. Маленькая, сухонькая старушка в блестящем платье скромно подошла к микрофону. Дождавшись, когда стихнут рукоплескания, она негромко запела:

— Ваши пальцы пахнут ладаном, а в ресницах спит печаль…

Постепенно ее голос набирал силу. Ничего особенного в ней не было, она не поражала воображение экстравагантным исполнением, но у Анечки сжалось сердце, а на ресницах выступили слезы. Она исподтишка посмотрела на Жору. Тот положил голову на руку и растроганно следил за певицей.

— Как душу забирает, а? — тихо спросил он Анечку, когда Белоснежская закончила. Та в ответ кивнула.

Алина Белоснежская пользовалась огромным успехом. Ее три раза вызывали на бис, и даже Жора начал проявлять признаки нетерпения.

— Замучили хлопками, старушка не железная. Ей небось отдохнуть нужно…

А далее заиграл камерный оркестр, и Жора воспользовался всеобщей овацией, чтобы перегнуться через стол и с ловкостью героя-любовника поцеловать Аню в губы…

…Смирнов лежал на топчане, накрыв голову пиджаком. Спать ему не хотелось, думать тоже. Больно мысли у него были невеселые.

Он услышал, как загремела решетка, но не повернул головы. Ну их к черту…

— Здравствуй, Андрей, — услышал он знакомый женский голос.

Смирнов скинул пиджак и принял горизонтальное положение.

— Ирина? Ты как здесь?

— Вот за тобой пришла… — сказала она, скромненько стоя у стеночки.

— Спасибо… — обрадовался Смирнов. — А ты не знаешь, чьи это шутки? Я сначала думал, что это ты. То есть нет, я сразу понял, что нет, — заторопился он, увидев, как изменилось ее лицо, — но тут такой идиотизм в голову лезет! Нет, для свободного человека тюрьма — страшная вещь… Так кто это постарался?

— Куролесов… Уж очень ты его обидел!

— Ясно. Спасибо. — Он сунул ноги в ботинки.

Ирина топталась рядом, не зная, куда девать руки. Ей очень хотелось его обнять, но сейчас был неподходящий момент.

— Ты прямо как ангел-хранитель, — улыбнулся Смирнов. — Уже второй раз меня из узилища выручаешь!

Он направился к выходу из камеры, как вдруг замер и вернулся обратно. Улегся на топчан и скрестил руки на груди.

— Ты что? — испугалась Ирина.

— А ничего! — гордо сказал он. — Ничего мне не надо, сам разберусь! У них на меня нет ничего! Все говорим: «Беззаконие, беззаконие», а сами за себя постоять не можем.

Он разгорячился. Лежа на диване, начал махать кулаком в сторону двери, и это выглядело очень забавно.

— Пусть только попробуют мне что-нибудь пришить! — вдруг закричал он. — Пусть только попробуют!

Ирина начала опасаться, что у служителей порядка сдадут нервы и они действительно попробуют «пришить» ему что-нибудь такое, отчего уже будет трудно его отмазать.

— Тише, тише. — Она села рядом и умоляюще погладила его по плечу. Но получилось только хуже.

— Я им показательный процесс устрою! Они сами себе не позавидуют!

Смирнов сам себе не отдавал отчета в том, что хорохорился сейчас исключительно перед Ириной. Спрашивается, что мешало ему кричать и требовать показательного суда раньше, когда ее здесь не было? Ведь вел себя тихо и мирно, можно сказать, робко… Все-таки присутствие женщины будит в мужчине, пусть даже самом скромном, какие-то примитивные, древние чувства…

— Не надо, пойдем лучше отсюда, — уговаривала его Ирина.

Смирнов подозрительно прищурился:

— А почему ты меня не клянешь? Что я тебя обманул, что всех обманул?

Ирина замолчала. Разбушевавшегося Смирнова было уже не унять. Если бы их сейчас видела Соня, она авторитетно объяснила бы Ирине, что многие люди, чувствуя себя виноватыми, ведут себя агрессивно. Это у них такая форма защиты. Ирина не была психологом, но в мужчинах разбиралась неплохо. Знала, когда промолчать, а когда дать по шапке, хотя частенько шла на поводу у собственного темперамента. Так вот сейчас, по ее мнению, был именно тот самый случай, когда с мужчиной следовало обращаться бережно и осторожно, как с тухлым яйцом.

— Я же врун, я наглый врун! Изобретатель-неудачник… Всем пыль в глаза пустил, самому стыдно…

Ирина чуть было не сказала: «Ну так извинись, и дело с концом», но она вовремя прикусила язык.

— Я же дурак, элементарный дурак, от которого защита нужна! Знаешь, на компьютеры ставится программа «Защита от дурака». Так вот я тот самый дурак! — Он обхватил голову руками и начал раскачиваться, словно от сильной зубной боли. — Я только вред один приношу!

Ирина терпеливо слушала всю эту мужскую истерику, гладила Андрея по плечу, по голове и вообще всячески старалась облегчить ему жизнь.

— Одну женщину несчастной сделал, другую… Детей наплодил… Тебе тоже навредил…

У Ирины на глаза уже навернулись слезы, как вдруг… «раскаявшийся грешник» вновь обернулся невинной овечкой. Правда, на редкость кусачей.

— Не нужно мне от тебя никакого прощения! И не надо из меня делать принца!

Он впал в настоящую истерику. Стал стучать кулаками по коленям, по стене, бегать взад-вперед по камере. Ирине было не по себе. Она даже подумала о том, чтобы сбежать, оставив его здесь на часок-другой. Пусть успокоится, а потом они поговорят. Но сработало глупое бабье чувство жалости. «Оказывается, и я не лишена нормальных женских слабостей», — подумала Ирина. И осталась.

Побившись головой о стену, Андрей слегка утих. Наверно, разбил себе лоб. Пять минут они молчали. Ирина вытирала пот со лба, Смирнов подпирал стену.

— Если хочешь знать, это унизительно, — наконец произнес он утомленно.

Устал, наверно, бедняжка, посочувствовала ему Кленина.

— Не хочу я быть принцем… Потому что их нету, принцев… Выдумали себе развлечение… Я хочу быть просто человеком. Просто самим собой.