Леон Шишкин, несмотря на странности характера, был вполне компанейским парнем. Те же свои диковинные скобочки для ходьбы в гололед он охотно показывал ребятам, объяснял, как их сделать, как надежно крепить на каблуке.

В классе нашлись такие, что прямо-таки загорелись этим делом, другие пожимали плечами, а Сергей Санюхин, ладный парень, с длинными, вьющимися волосами, лишь брезгливо оттопырил губу, на которой уже заметно темнела полоска будущих усов:

— Это, мсье Шишкин, из самой Франции такая штукенция у тебя?

Сергей не терпел Леона, давно копил в душе глухую неприязнь и зависть к нему. Завидовал его уверенности, его непохожести на других и тому, как Леон независимо и спокойно держится с ребятами, с девчонками. Особенно раздражало Сергея отношение самих девчонок к Леону. Что нашли в нем? Липнут как мухи, записочки пишут, вздыхают. Даже Лёля Нефедева, первая красавица класса, и та млеет перед ним.

Расчесывая дома перед зеркалом свои пышные кудри, Сергей, бывало, не раз искренно удивлялся: слепые они, что ли, эти девчонки — не видят, кто настоящего внимания достоин. Разве сравниться мозгляку Шишкину с ним, Сергеем Санюхиным, или просто Санюхой, как ласково называют его друзья! Рост, плечи, глаза, широкий лоб — мушкетер! Еще бы шпагу на бок да плащ на плечи, ух! — он бы из Леончика бифштекс приготовил, по всем правилам французских мушкетеров!

В один из дней мая, когда уже и сказать было трудно — то ли весна кончилась, то ли началось лето, и когда в классе сидеть за партой стало вовсе невмоготу, неприязнь к Леону переросла у Сергея в чувство, близкое к ненависти.

Случилось это в четверг. Разнесся слух, что с пятого урока отпустят. Будто у англичанки скорая помощь забрала в больницу мать. Причина серьезная. Разве до уроков англичанке!

Слух разнесся, а точно ли это — никто не подтвердил. Больше всех Сергей беспокоился: это же идиотизм, в такую погоду сидеть и ждать — придет, не придет. Агитировал он усердно, даже сказал, что не пожалеет трешки, и все качели и самолеты в парке будут их.

Похоже, все ребята клюнули на Серегину трешку. Да и многие девчонки не прочь были погулять по буйно зазеленевшему парку.

Едва кончился четвертый урок, Сергей подбросил вверх портфель и кинул боевой клич:

— Гвардейцы! Что подсказывает тактическое мышление? Вперед! На штурм колеса обозрения и качелей — за мной!..

На другой день были серьезные неприятности. В особенности для Сергея Санюхина — как организатора коллективного побега. Оказалось, что с урока ушли не все. Учительницу английского языка дождались девять человек. Восемь девчонок и Леон.

— Та-ак! — вернувшись из кабинета завуча и вытирая со лба пот, протянул Санюха. Это «та-ак» относилось к Леону. — Капальщик! Предатель! Восемь девок, один я!

Дело было во время перемены, в коридоре. Леон соскочил с подоконника, и сразу стало видно, что ни гневного вида Санюхи не устрашился он, ни того, что ростом был ему лишь по бровь и в плечах тоньше. Леон близко подошел к Сергею и смял в горсти его рубашку. Сказал, сузив темные глаза:

— Я подписку давал, что побегу за тобой? Обещал? За трешку хотел всех купить? — И, разжав пальцы, чуть толкнул его к стене, усмехнулся: — Капать на такого! Слишком много чести тебе!

И все это произошло в присутствии ребят, затихших, напряженно ожидающих, чем кончится стычка.

Не хватило Сергея на драку. Каким-то шестым чувством понимал: верх будет не за ним.

— Ладно! — с угрозой сказал он. — Этот разговор из тактических соображений перенесем на другой раз.

На уроке он с ненавистью смотрел в спину Леона, сидевшего за второй партой и, казалось, уже забывшего о столкновении в коридоре. Его дело, пусть забывает. Но не забыл он, Санюха. Не забыл, и дай срок — напомнит, обязательно! Да, надо отомстить. Непременно! Вот как только? Драка? Не то — мелко, старо. Что-то похитрей надо. Позаковыристей… А если от Лелькиного имени написать записку? Признание в любви… Ну и что? Может, она уже писала ему. Только разве он человек? Автомат! Ему и на красивую Лельку начихать, и на записку ее… А если наоборот; он ей напишет? Это, пожалуй, похитрей, но… тоже не очень интересно… «Стоп, стоп, стоп, — сказал себе Санюха и почесал темный пушок под носом. — Кажется, придумал…»

И ведь придумал! План его состоял в том, чтобы Леон написал записку не красивой Лельке, а Маше Кротовой. «Это будет класс! — ликовал Санюха. Этой Машке Белухе наверняка никто в жизни не писал записок. Да и кто на нее посмотрит! Лицо белое, волосы белые… Потому Белухой и прозвали. А некоторые еще Белкой зовут. Может, потому, что глазенки черные, как у белки, а может, потому, что аккуратистка и общественница — крутится как белка. Ну, это будет, действительно, класс! И даже не записку пусть напишет, а целое письмо. Вот смех! Уж она-то без памяти влюблена во французика. Наверно, только для него и гладит свои воротнички и фартук с кружевами. И вчера на английском, конечно, ради любимого Леончика осталась. Нет бы вместе с другими девчонками сбежать с урока, в парке погулять. Как же, сбежит! Ей лишь бы к Леончику поближе! Вот пусть и разбираются потом. Санюха от удовольствия потер под партой руки. Пусть разбираются… англичане с французами!»

Затея с письмом для Маши Кротовой, пришедшая Санюхе в голову, так воодушевила его, что он тут же мысленно принялся сочинять послание для «любимой».

Окончательно с этой нелегкой работой он справился только дома. Больше страницы получилось. Писал таким же характерным почерком, с резким наклоном вправо, как пишет Шишкин на доске. Сергей запечатал письмо в красивый конверт и справа от букета синих васильков вывел буквы «К. М.».

Подсунуть Кротовой письмо удалось без всяких хлопот. Дежурил в классе Толик — лучший дружок Санюхи. Толика и еще некоторых преданных ребят Сергей, конечно, посвятил в свою тайну. На последней перемене Толик выгнал всех из класса, достал из парты портфель Кротовой и сунул конверт между учебниками.

По тому, как спокойно сидела за своей партой Белуха, Сергей понял, что письмо она еще не обнаружила. «Ничего, — злорадно усмехнулся он, — не сегодня, так завтра, когда станешь делать уроки, найдешь. Еще успеешь нарадоваться!»

Санюха не ошибся в расчете. Маше Кротовой письмо попалось на глаза утром в воскресенье. Екнуло у Маши сердце. На конверте буквы — «К. М.» Ей. Да и кому же еще, если конверт не где-то лежал, а у нее в портфеле. Но от кого? Что там? Даже и распечатывать было страшно. Наконец, осторожно, словно боясь поранить букет синих васильков, оторвала узенький краешек конверта.

От первых же слов кровь ударила в голову: «Милая Машенька! Так давно собирался написать тебе, и вот решился. От тебя, видно, никогда не дождаться мне заветных слов. Другие девчонки столько уже записок мне написали. Даже Леля Нефедова прислала, дружбу предлагает. А зачем мне это? Я все от тебя жду. Потому что ты лучше всех. И лучше Нефедовой, хоть она и красивая. Что в моем сердце происходит, я и сам не знаю. Но только я уже давно думаю о тебе. Машенька, может быть, ты не веришь тому, что я пишу сейчас. Все считают, будто я на девчонок — ноль внимания. Это правда. А ты — исключение.

Очень хочу поговорить с тобой, погулять. Приходи, если ты согласна, завтра, в воскресенье, в парк. Буду ждать в шесть часов у пруда, где лебеди. Твой Л. Ш. А чтобы не сомневалась — Леон Шишкин».

Машино лицо, шея, даже плечи, перехлестнутые узорчатыми шлейками сарафана, были красны, горели, словно обожженные огнем. Первый раз она пробежала строчки так быстро, что не все поняла. Замерев, стиснув пальцы, прочитала второй раз, третий…

Если бы вдребезги разлетелись в окне стекла, обрушился потолок — она бы, наверное, так не поразилась. Леон, сам Леон — умный, благородный, необыкновенный, романтический — написал ей письмо. И какое! Вряд ли даже Леля Нефедова со своим прекрасным кукольным лицом получала такие письма.

Уроки Маша не могла делать. Она ходила по яркой комнате, которую через широкое окно заливало уже не одно, а по крайней мере с десяток солнц. А небо! Разве было оно когда-нибудь таким синим! Ей написал Леон! Из всех выбрал только ее! Но почему? Неужели то, что чувствует она сама, передалось и ему? Разве так может быть?