Людям нашей довольно редкой специальности — биологам-охотоведам — в отличие от геологов и туристов почти никогда не случается ходить группой. Нам не приходится подбирать состав участников, нас не ведут инструкторы или начальники отрядов, не забрасывают в глухие места вертолеты. Помогает нам не техника, не снаряжение и даже не особое умение. Простые люди — таежные охотники: русские и эвенки, тофалары и якуты — всегда по-таежному неторопливо, без лишних разговоров и красивых слов, порой даже со скрытой усмешкой, выручают нас в тайге и делятся не только своим опытом, но и последним куском хлеба.
Федор был в 1956 году студентом четвертого курса факультета охотоведения Московского пушно-мехового института. Его, коренного москвича, давно почему-то особенно манило Прибайкалье, и он настойчиво добивался направления на практику в далекую Иркутскую область. Когда в областном управлении заготовок пушнины ему предложили на выбор несколько районов, где предстояло провести учет соболя, он без колебания выбрал Качугский, который охватывает весь бассейн верховья Лены и горы Байкальского хребта. По территории этот район примерно равен Бельгии.
Для обследования были выбраны верховья Киренги — один из самых глухих и труднодоступных районов северо-западного Прибайкалья. Уже лет двадцать туда не ходили охотники и там не бывали охотоведы. Нужно было пробраться в то места, провести учет пушных зверей, выяснить условия и возможности освоения этих охотничьих угодий.
Федор выехал из Иркутска в Качуг в конце сентября. Здесь хороший тракт, и автобус легко проходит путь за пять-шесть часов.
Лена у Качуга встретила его легким морозцем, золотом прибрежных лиственниц, криками пролетающих над рекой гусиных стай. Была та особая, знакомая только сибирякам пора осени, когда небо отличается какой-то удивительной прозрачностью и чистотой, когда по ночам стоят крепкие морозы, а днем вполне можно загорать на солнце.
На попутных подводах, минуя деревни Бутаково, Ацикяк, Очеул, Федор подвигался на север, в сторону Киренги. Он знал, что там располагается охотничий эвенкийский колхоз, правление которого находится в Муринье. От Качуга до нее двести километров, а от последних русских деревень, куда еще можно добраться на лошадях, — сто. Эти последние деревни с эвенкийскими названиями — Юхта и Шевыкан — спрятались меж невысоких хребтов, сплошь покрытых лиственничной тайгой. От Шевыкана на Киренгу идут две тропы: одна — летняя, по хребтам, но ее так завалило, что и найти нельзя, а другая — зимняя, по долинам рек и болотам. Федор хотел со всем своим небогатым скарбом выходить один, но ему повезло: встретился в Шевыкане попутчик до самой Муриньи. Отрезанная от всего света, Муринья имеет свою рацию. Эвенк-радист Юрий Шерстов везет домой новые батареи. Кроме этого драгоценного вьюка он погрузил на свою лошадь и часть вещей Федора.
Нелегко дается трехдневный переход до Муриньи, пока реки и болота окончательно не замерзнут. Тропа идет по бесконечным кочкарным травянистым долинам и «калтусам», как называют здесь особые, очень тяжелые для ходьбы болота.
Сорок километров от Шевыкана до первого эвенкийского стойбища Тырка, где несколько маленьких домиков и небольшая метеостанция стоят на берегу глухого таежного озера.
На следующем переходе от Тырки до Чининги, что стоит уже на Киренге, Федору навсегда запомнился один особенно кочковатый участок тропы, который, видимо, неспроста называют «гладь». Но зато каким замечательно вкусным киренгским ленком[7] угостили его в Чининге!
Особенно опасны болота на последнем переходе до Муриньи. Всю дорогу здесь надо вести лошадь в поводу. И хотя Юрий был местным жителем и лошадь шла уже не первый раз, все же несчастье случилось. В одном месте, почуяв опасность, опытная таежная лошаденка вдруг резко остановилась. Юрий, спешивший прийти домой засветло, потянул повод и крикнул шедшему сзади Федору:
— Небось пройдет! Ну-ка, Федя, шевельни ее!
Федор замахнулся хворостиной, лошадь шагнула вперед, провалилась передними ногами, рванулась и отчаянно забилась в болоте, разбрызгивая вокруг густую мутно-коричневую болотную жижу. Вьюки свалились в грязь. Юрий и Федор, проваливаясь по пояс, бросились к ней и кое-как развьючили. Лошадь перестала биться и, погрузившись до середины крупа в трясину, тяжело дышала, широко раздувая ноздри.
Юрий достал топор, вырубил два длинных шеста, и, продев их под брюхо лошади, вместе с Федором с огромным трудом вытащили ее. Они запоздали и пришли в Муринью ночью, совершенно измученные, едва не сбившись с тропы уже у самой деревни. Только лай собак, слышимый в тайге за несколько километров от жилья (усталому путнику он кажется самой прекрасной музыкой на свете!), помог им добраться до дому.
Федор поспел в Муринью вовремя. На следующий день состоялось общее собрание охотников колхоза, где решали, кому куда идти на промысел. У Федора не было возможностей организовать специальную экспедицию, нанять проводников и транспорт, да никто из охотников в это время и не пошел бы с ним. Но ему удалось убедить колхозников направить бригаду в пять-шесть человек в дальние угодья, к реке Чемборчан — последнему крупному притоку Левой Киренги в ее верховьях…
Охотники согласились взять с собой в кочевье Федора и даже выделили для него двух вьючных оленей.
Выходить решили через-три дня. Срок кочевья и запас продуктов был рассчитан на месяц. В поход отправились четверо мужчин: сам председатель колхоза Семен Сидорович Шерстов, один из лучших охотников Илья Северьянович Чертовских и двое молодых ребят — Северьян Сафонов и Петр Корнаков. Кроме них должны были идти еще две женщины, чтобы вести оленей и ухаживать за ними.
Дни перед выходом протекали в хлопотах. Надо было закупить продукты, испечь хлеб и насушить сухари, сшить «кульмен» — легкую зимнюю обувь из лосиного камыса[8]. Главная трудность предстоящего похода состояла в том, что в бригаде имелось всего лишь шестнадцать вьючных оленей. Здешний олень-бык берет вьюк в сорок килограммов, а оленуха вдвое меньше. На семь человек этого было совсем мало, поэтому приходилось еще и еще раз перебирать все пожитки, чтобы не взять лишнего груза и не забыть необходимого.
Собирались долго, но зато, выйдя из стойбища, уже не задерживались в пути и каждый день продвигались вперед на 30–35 километров. Последнее зимовье осталось на маленькой речке Уян, впадающей в Киренгу. Здесь оленей переправили на правый берег Киренги и пошли вверх по течению. Через несколько дней пути по киренгским ельникам и калтусам перевалили хребет Сыенок, покрытый почти сплошь старой гарью. Теперь оставалось не более двух переходов до Чемборчана.
…Как всегда, двигались без тропы, узким ложем безымянной таежной речушки. Впереди, прокладывая дорогу, шла Катя Корнакова. Широкоплечая и коренастая, она вела семь оленей, связанных друг с другом узкими длинными ремнями. Тетка Арина, маленькая, по удивительно выносливая, несмотря на свои шестьдесят лет, вела шесть; а у Федора, замыкавшего этот небольшой караван, было три оленя. Охотники обычно не идут с оленями, а проходят по хребтам и лишь в конце дня выходят на оленью тропу, но один из них должен быть с караваном.
Идти было нелегко. На каждом шагу встречались завалы, и, когда олени преодолевали их, весь строй сбивался, а от толчков перекашивались вьюки. Очень мешали оленята, которые бежали сбоку и часто, выскочив на тропу между связанными оленухами, пытались сосать матерей на ходу.
«Имаджерен!» (Куда идешь!) — кричали на оленят женщины и отгоняли их длинными посохами. Когда проходили особенно густые заросли, идущая впереди Катя громко кричала: «Модэ, модэ, модэ» или «тхой, тхой!», и, услышав знакомый призыв, олени быстрее перебирали ногами.
