Я отвязал ведро и, воспользовавшись минутным затишьем, сел в середине и начал быстро вычерпывать воду.

Волны заливали лодку, и казалось, что моя работа бесполезна. И все же, когда часы пробили половину, вода была откачана. Я согрелся, но совсем обессилел.

Освободившись от воды, плоскодонка стала слушаться якоря и повернула носом к волнам. Теперь я мог перевести дух.

Однако подо мной еще хлюпала вода. Ее было немного, но вполне достаточно, чтобы все промокло.

Половина продуктов, которых и без того почти не осталось, совершенно испортилась. Запасная одежда намокла, от топлива не осталось и следа. К счастью, балластины даже не сдвинулись с места, и это спасло меня: любая из них сразу пробила бы дно.

Самое худшее было то, что промокла одежда.

Ветер зашел к весту, потом к норд-весту, и я мог двигаться дальше под штормовыми парусами. Но еще целых пять дней — а пять дней, это очень долго — дождь лил не переставая и дул сильный ледяной ветер. Как прошли эти пять дней, я помню плохо.

Примолкшие, забыв о своем пиве, отец, Жобиг и Том смотрели на этого удивительного человека, который скромно говорил: «Я плохо помню, как прошли эти пять дней…» Пять дней и пять ночей промокший, окоченевший, почти без пищи и без сил.

Джонсон продолжал:

— На пятый день ветер ослабел, зашел к осту и стал противным. Дождь лил как из ведра. С ровной поверхности моря к однообразно серому небу поднимался пар. О, этот дождь! Все было насквозь мокро: одежда, продукты и даже лодка. Я чувствовал, что если бы это не прибавило пресной воды, я бы заплакал от бессилия и отчаяния!

И тут вдруг показался с зюйд-веста английский бриг, шедший с хорошей скоростью курсом на Ирландию.

Меня заметили, бриг аккуратно лег в дрейф слегка наветреннее моей лодки.

Забыв обо всем, я встал во весь рост и простер к нему руки.

Ничего не спрашивая, несколько матросов опустили лоцманский трап. Собравшаяся около поручней команда дружелюбно махала мне.

— Вы хотите, чтобы мы взяли и лодку? — прокричал капитан.

Я не сопротивлялся. Одна мысль, что мне придется пробыть в таком состоянии еще неделю, приводила в ужас. На борту брига все было сухо. Меня ждали горячая пища и сон.

И все-таки инстинктивно я спросил:

— Где мы находимся?

— В ста милях к зюйд-осту от острова Клир-Айленд.

Сто миль! Осталось только сто миль! Это сразу все меняло. Я моментально ожил и закричал:

— Благодарю, капитан! Я дойду своим ходом, осталось совсем немного. После 2400 миль не стоит сдаваться, когда впереди только сто.

Да, я, наверно, не был похож на красавца со своей шестинедельной бородой и потрескавшимися руками, на пальцах у меня почти не осталось ногтей, волосы обесцветились и падали прямо на лицо.

Однако я расхрабрился и решил идти вдоль ирландских берегов в Ливерпуль, как было намечено сначала.

Капитан «Элфредона» (так назывался бриг) не хотел оставлять меня, и пришлось рассказать ему о моем переходе. После этого он дал мне пресной воды и хлеба, свежего или почти свежего, выпеченного дней восемь назад. Он был идеально сухим. Кто бы мог подумать, что можно так радоваться сухому хлебу!

Мы расстались. Ноги у брига были длинные, и он сразу же пропал из виду.

Хотя я и решил пройти мимо ирландских берегов, по не терял времени, чтобы все-таки доплыть до них.

Через день, 9-го, я встретил другой корабль, «Принц Ломбардо», от которого узнал, что нахожусь в 53 милях от Уэксфорд-Хеда — ирландского мыса у входа в пролив Св. Георга. Ура! Погода превосходная, я держу курс прямо в Ирландское море!

На следующий день, 10-го, со мной произошло что-то неладное. Увидев с правого борта берега Уэльса, я задрожал, меня охватил страх: нужно как можно скорее высадиться на берег, иначе я могу погибнуть в последний момент!

Конечно, это было глупо, но ведь я не спал уже три дня, море так и кишело кораблями. Сил у меня совсем не оставалось, и я направился к берегу в маленький порт Эберкэстл.

Местные жители приняли меня за сумасшедшего (или обманщика), но я отнесся к этому с полным безразличием. Главное, дата прибытия была зафиксирована: 10 августа 1876 года, то есть я провел в море 46 дней.

Меня поместили к одной женщине. Кровать, казалось, отчаянно качается, но я сразу же заснул и проспал тридцать часов подряд.

Потом, убедившись, что могу стоять на ногах, я воспользовался превосходным южным ветром и отплыл в Ливерпуль. Туда я прибыл 17 августа. Вот и все.

— Ну, а дальше?

— Дальше? Корреспонденты американских газет устроили мне хороший прием, но, на мой взгляд, подняли слишком много шуму. Как раз в это время в Бостон отплывала одна шхуна-бриг. Я погрузил на нее своего доброго «Сентенниэла», чтобы доставить в Филадельфию.

- А в Филадельфии?

— В Филадельфии? Туда я не поехал. На выставку привезли «Сентенниэл»; рядом с ним повесили мою фотографию и надпись большими буквами:

«ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК,

В ОДИНОЧКУ ПЕРЕПЛЫВШИЙ

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН».

Этого было вполне достаточно.

Мне очень хотелось поехать посмотреть свою лодку, однако путина затянулась, и когда я вернулся, выставка уже закрылась.

Джонсон допил пиво и поднялся.

— Прошу извинить меня, господа, завтра я рано снимаюсь, и нужно посмотреть, все ли в порядке на шхуне. Благодарю вас…

Пожав всем руки, он удалился.

Воцарилось молчание. Наконец Жобиг произнес:

— Вот это парень! Он совершил настоящий подвиг и считает его вполне естественным. Ему даже не приходит в голову извлечь из этого выгоду.

В ЦЕНТРЕ Кавказа, там где горные цепи начинают ветвиться, широко раздвигаясь к Востоку — к Дагестану и Каспийскому морю, — лежит Хевсуретия, Страна Ущелий.

Глубокие узкие ущелья, пересекающие страну, путаница горных хребтов, высокие перевалы, большую часть года покрытые вечными снегами, бездорожье — все это с давних времен влияло на суровую жизнь грузинских горцев — хевсуров, было причиной того, что в их быту сохранились удивительные пережитки старины.

В довоенные годы в Хевсуретии бывали главным образом экспедиции ученых, этнографов, изучавших древние обычаи и архитектуру, необычайные предметы утвари и средневековое вооружение — кольчуги, мечи, щиты и шлемы.

С давних времен хевсуры занимались преимущественно скотоводством и лишь отчасти земледелием. Удобной пахотной земли в ущельях Хевсуретии было очень мало. Крошечные поля располагались обычно на крутых склонах гор, и обработка их велась ручным способом примитивными орудиями. Сеяли хевсуры рожь, ячмень, гречиху и — редко — пшеницу, которая зачастую не вызревала за короткое высокогорное лето.

В дореволюционные годы хевсуры жили в условиях полного натурального хозяйства — все необходимое для жизни каждая семья выделывала своими руками. Покупали только соль, которую нельзя было найти в родных горах. Непрестанная тяжелая борьба с суровой природой, бедность и безграмотность были уделом маленького хевсурского народа, затерянного в снежных горах Кавказа.

Посмотреть старое, оставшееся от древних времен, увидеть новое, идущее ему на смену, давно хотелось нам — группе московских туристов. Мы тщательно готовились к путешествию, внимательно изучали маршрут по Хевсуретии и наконец осуществили свою заветную мечту. Это было наше первое путешествие по Стране Ущелий, и состоялось оно незадолго до Великой Отечественной войны.

Преодолев труднодоступный снежный Архотский перевал, мы побывали во многих селениях Хевсуретии, видели старинные оборонительные башни, в которых были сложены кучи камней и стояли котлы для варки смолы. В прежние времена — в дни междоусобных войн, разжигавшихся царским правительством среди кавказских племен, — осажденные в башнях жители хевсурских селений лили кипящую смолу и бросали камни на головы нападавших врагов. Мы наблюдали, как хевсурские женщины и девушки ткут сукно на громадных деревянных самодельных станках, пропуская между натянутыми на них нитями плоский челнок и утрамбовывая каждый ряд ткани тяжелым, сделанным тоже из дерева, гребнем.