Дверь в нашу спальню была закрыта, что подтвердило мои догадки, что Бенедикт все еще там. Только вот вход завалили горящими остатками стульев и стола. Оторвав от низа платья кусок ткани и обмотав им руки, я постаралась отодвинуть эту преграду, скинуть на пол и попасть внутрь. Удалось мне это, однако, лишь спустя изрядное количество времени – отчего мои голые ноги уже были покрыты ранами и ожогами.

Дверь в комнату тут же открылась и моему взгляду тут же предстала еще одна картина из ада.

Бенедикт лежал на полу без сознания. На его лбу было размазана уже запекшая кровь, и я кинулась к нему, молясь всем богам, чтобы он оказался жив.

- Бенедикт, очнись! – кричала я, стараясь привести его в чувство, тряся за плечи и хватая за щеки, заставляя открыть глаза.

Он просто не мог быть мертв!

Просто не мог оставить меня здесь!

- Бенедикт, пожалуйста, ты должен открыть глаза, - шептала я вновь и вновь, мой голос осип. И когда все это не помогло, я со всей силы влепила ему пощечину.

Его глаза тут же испуганно распахнулись, и он жадно стал глотать воздух, в страхе озираясь по сторонам. Но едва его глаза нашли меня, Бенедикт словно снова пришел в сознание.

- Шарлотта, - прошептал он, будто какую-то молитву.

- Нам нужно выбираться отсюда, бегом! – прикрикнула я и помогла ему подняться на ноги. Его шатало, но он все же мог стоять на месте и не падать. Он тут же прикоснулся к ране на голове и возмущенно выдохнул:

- Застали меня врасплох. Жалкие трусы.

Но я уже тянула его в сторону выхода.

- Нет времени, скоро это здание рухнет.

Мы двинулись к выходу, миновали мраморную лестницу, до которой не добрался огонь, и прошли в гостиную. Эту комнату уже было не узнать. Огонь сжигал все на своем пути. Софа, за которой мы так часто сидели с Бенедиктом летними вечерами, наполовину сгорела и наполовину была самого ужасного зеленого цвета, который я видела. Все книги, что ютились в углу – те, что я не дочитывала и складывала в стопку, стали лишь горкой пепла.

Мы двинулись дальше, но тут же в поле нашего зрения оказался один из поджигателей, который, видимо, проверял, все ли слуги сгорели в огне или погибли от шпаг и выстрелов, но не успел вовремя выбраться из здания, и оказался в ловушке, точно так же, как и мы.

И глупо было верить в то, что он поможет спастись нам, чтобы выбраться вместе.

Вместо этого он кинулся на нас со своей шпагой, от которой на ладони у него уже вздувались ожоги. И можно лишь удивляться, почему он еще ее не выронил.

Бенедикт, точно так же, как и Гидеон, сразу пошел в наступление и свалил того с ног, вновь и вновь опуская кулак на лицо противника, который корчился и извивался под телом моего мужа, словно червь, отчаянно боровшийся за свою жизнь.

- Бенедикт! Мы должны выбираться! Оставь его! – крикнула я и кинулась к окну, из которого уже выбило стекла вместе с взрывами. И простонала от разочарования.

Расстояние до земли казалось бесконечным.

И Бенедикт, оставивший поджигателя позади, понял это тоже.

- Там нам не выбраться. Придется идти дальше и найти выход, - со злостью смотря на окно, сказал он и, схватив меня за руку, повел дальше, к коридору, где все еще лежало обугленное тело нашей экономки.

Впереди зияла дыра – это Гидеон и Джордж смогли расчистить выход, чтобы можно было выбраться. Балки стояли по сторонам и грозились упасть прямо на них, но они продолжали стараться удержать эту горячую массу, что к тому же трескалась и падала на лицо, опаляя кожу.

- Быстрее! – прокричал Гидеон, глядя на меня.

Бенедикт не став ждать, тут же потащил к выходу.

Коридор казался бесконечным. Он и стал таковым. Потому что едва моя нога добралась до порога, едва я смогла выбежать за него и очутиться на свободе, далеко от огня, едва кто-то смог что-то заметить - как мою грудь пронзила резкая боль. Настолько сильная, что хотелось кричать. Словно тысяча мелких осколков стекла вонзились во внутренности – царапали сосуды, разрывали ткань легких, прятались в сердце.

Все тело словно стало чужим.

Клянусь, я услышала звук. Это сталь распорола мою кожу, разрывала мои сосуды.

Этот звук был громче всего. Он единственное, что я продолжала слышать.

Я опустила взгляд и увидела кроваво-красное пятно, расползающееся по платью. Словно безумная я тут же прижала руку к ране и тут же отвела, с каким-то равнодушием глядя на ладонь в крови.

Все это произошло так быстро, что не стоило и догадываться, что же произошло на самом деле. Это просто мое тело, в которое успела попасть пуля от поджигателя, что оставался в глубине дома.

Она вылетела из груди, словно птица. Она подогнала меня к выходу, словно дружественный толчок в спину – прежде, чем за моей спиной все балки рухнули одна на другую и загородили выход.

Я хваталась за воздух, пыталась отправить его в дырявые легкие , но все оказывалось тщетным. Поэтому я просто падала вниз, не в силах удержаться на слабых, ватных ногах. Мое тело отвергало меня: кровь отливала от лица и стала кровоточить из раны, что оставила во мне пуля.

Я знала, что мои глаза открыты. Что я должна видеть перед собой Бенедикта, который ловит меня, не давая упасть лицом на каменные ступеньки.

Мои глаза открыты, но я смотрю на все через щель, что оставили балки.

Это мой порог, который я так и не смогла преодолеть. Но делаю шаг и прохожу сквозь преграды, словно их не существует.

Хотя на самом деле это я. Я больше не существую.

Я уже не чувствовала боли.

Ее не было.

Лишь странное чувство пустоты в груди, высасывающее жизнь из некогда полного энергией тела.

- Нет, нет, не смей умирать, - шептал Бенедикт, поднимая меня на руки и унося прочь от дома. С каждым его шагом, я все меньше чувствовала связь с телом.

- Гвендолин, – крик разрезал воздух и застрял в нем, словно подвешенный. Это Гидеон упал на колени рядом с моим телом, которое Бенедикт положил на землю. Он разорвал на мне платье и не сдержал крика при виде раны. Пожалуй, только это смогло напугать его больше, чем что-то другое в жизни.

Я стояла рядом, глядя на то, как мое тело с трудом глотало воздух, теряло фокус и не могло остановить взгляд на чем-то одном.

- Нет, милая, не оставляй меня. Не оставляй меня, Гвенни, - шептал Гидеон, отчаянно зажимая рану, из которой бешено сочилась кровь. Его руки теперь были красными, но он все равно продолжал бороться, пока краска исчезала с моего лица.

Я хотела сказать, что все нормально.

Все идеально.

Что я не могла бы найти лучшей причины, чтобы умереть.

И что не чувствую боли, потому что мне на удивление легко.

Но я не могла прошептать ему, как сильно я его люблю. Что он - моя первая, совершенная и безумная любовь. И что весь мир мог катиться к черту, если бы он только попросил.

Я не могла, потому что мой голос пропал.

Если бы видели это, то наверняка, застыли от неспособности понять, что же нужно чувствовать в этот момент.

Первые капли дождя опускались на Манор Хаус, заставляя огонь отступать. Всю тишину заполнил один звук – грохот рухнувшей крыши дома и треск затухающего огня. Люди, отчаянно боровшиеся за свою жизнь, некогда живые, зажимающие раны, теперь безжизненно смотрели в небо, где усиливался дождь, превращаясь в ливень.

Пепел оседал на мокрую землю. Дым все еще прорывался сквозь влагу.

Время словно остановилось.

Бенедикт отчаянно прижимал мое тело к себе, раскачиваясь из стороны в сторону, и теперь моя кровь растекалась и по его телу. Я все еще смотрела вверх, как и все, безжизненным взглядом, что стремился к небу, затянутыми тучами.

Гидеон сидел рядом, со всей силы сжимая руками голову, опустив ее между коленями, словно борясь с приступом тошноты. Из его горла вырывались звуки, полные боли.

Я была самой счастливой женщиной в мире, потому что любила этих мужчин всем сердцем, всем существом, а они любили меня, эти два самых красивых, самых смелых рыцаря.