- Хорошо, давай оставим этот разговор на потом. Может быть ты и прав. – Фальк оглянулся на доктора Уайта и мистера Джорджа, словно искал поддержки у них. – Думаю, тебе стоит поехать домой, поесть и крепко выспаться. А с утра приедешь на элапсирование и все подробно расскажешь. Хорошо?
Открыв дверь, я ожидал темноту и пустоту квартиры, так как Рафаэль умчался на несколько дней на экскурсию с Уитменом и классом, но вместо этого по ушам ударила громкая музыка. В гостиной горел свет: из динамиков надрывалась юная Джоанн Джетт с песней «Плохая репутация». Из комнаты тянуло сигаретным дымом.
Войдя в холл, я увидел картину, которая должна была возмутить, но, однако, не удивила и не всколыхнула никаких чувств: на диване в трусах и помятой белой рубашке валялся Рафаэль с закрытыми глазами, дергая ногой в такт музыке и затягиваясь сигаретой. Навесу он держал стакан с янтарной жидкостью, а рядом на кофейном столе стояла начатая бутылка Джек Дэниелс, там же россыпью лежали чипсы вперемешку с колбасками и сыром.
Подняв с пола пульт от музыкального центра, я убавил звук, чем привлек внимание брата. Рафаэль выругавшись, срочно начал тушить окурок сигареты и стал оправдываться.
- Черт! Гидеон! Мне сказали, ты будешь поздно ночью, - он кинул взгляд на часы, которые показывали восемь часов вечера.
- Ты чего здесь делаешь? Ты же должен быть с классом на экскурсии, - я рухнул на диван рядом, пытаясь собраться силами, чтобы отчитать брата, при этом смотря на алкоголь на столе и закуску, соблазнительно рассыпавшуюся по столику - желудок снова напомнил о себе.
- Меня отправили обратно, - Рафаэль сказал это с неохотой, виновато понурив голову.
- Что ты сделал?
Рафаэль замялся, в итоге, сделав заключение, что я все равно узнаю, вяло выдал:
- Поспорил с Гельдерманом, что смогу забраться без страховки на стену крепости.
- Зачем? – в очередной раз я поразился глупости брата. Его безбашенность когда-нибудь в могилу сведет, вспомнить хотя бы случай в прошлом году, когда он провалялся в больнице с черепно-мозговой травмой после безрассудного катания на параглайдинге.
Вместо ответа на мой вопрос, Рафаэль тяжело вздохнул и печально куда-то уставился. Печальный образ Рафаэля меня поставил в тупик, в его облике было что-то до боли знакомое, особенно этот безрадостный взгляд, пока не пришла догадка.
- Это из-за девушки? – моя догадка была верна, потому что Рафаэль поморщился, будто от боли, и отвернулся. Но мои чувства были притуплены алкоголем, поэтому я безжалостно продолжил. – Это из-за Лесли? Да?
- Этот прыщавая пискля Гордон к ней клеился. Вот тварь! Короче, слово за слово, Лесли попыталась нас остановить и пошутила, что не пойдет ни с кем из нас на свидание, если только он не Питер Паркер – человек-паук. Ну, я и полез…
Я сидел в шоке, съедаемый любопытством, и пытался представить Рафаэля, карабкающегося по стене замка, как человек-паук, под восхищенный взгляд Лесли , которая плакала от страха за него и любви к нему (воображение рисовало брата именно, как он был одет сейчас – в трусах и расстёгнутой мятой рубашке). Встряхнув головой от наваждения, я попытался сконцентрироваться на серьёзности ситуации, но не получалось, перед глазами всё неотступно мерещился Рафаэль в синих боксерах с надписью Келвин Кляйн, лезущий по каменной стене.
- И что дальше? – заинтриговано произнес я. Наверное, еще дело было в том, что я еще восхищался поступком Рафаэля. Я бы не додумался полезть на стену. Даже, если бы это была Гвен. Наверное, прибегнул к ораторскому искусству и призвал бы все свое обаяние… Хотя дурацкий поступок – а он был дурацкий, но зато героический! – отлично гармонировал с моим не менее умным поступком, где я распевал Вестсайдский мюзикл перед гостями в 18 веке.
Грустно вздохнув и улыбнувшись от этой мысли, я сгреб горсть чипсов и отправил их в рот. Ммммм! Еда.
- А я вот тоже выделился сегодня, - встал с дивана и прошлепал на кухню, где меня встретила гора немытой посуды, тоскливо ожидающая прихода миссис Наир. В холодильнике одиноко меня встретила банка анчоусов. Все остальное слабо подходило под определения «съедобное и безопасное для здоровья». Анчоусы, так анчоусы.
- А ты чего сделал? – Рафаэль возник в проходе и наблюдал за моими поисками открывалки.
- Я сегодня пел песню из мюзикла людям 18 века… Хотел произвести на Гвен впечатление. Твою мать! Куда делась открывалка? – плюнув на поиски, я решил действовать другим путем. Во мне закипал гнев и раздражительность, то ли на неприступную банку, то ли на свою беспомощность.
- И что это было? – Рафаэль наблюдал, как я устремился в кабинет и достал из шкафов старинный персидский кинжал, который был одним из артефактов Ложи, попавший ко мне домой совершенно случайно и нелепо. – Уоу! Зачем тебе нож?
- А что он без дела ржавеет? - поставив банку на стол, я кровожадно со всей силы воткнул в крышку нож, который вошел аж до самого стола. Из под кинжала, как из раны, на стол потек соус. Я злорадно и хищно улыбался, будто засадил нож не в банку, а в сердце самого графа Бенфорда. Затем вскрыл, раскурочив стальным лезвием простую железяку и улив соусом все, начал поедать анчоусы.
- И что это было?
- Я есть хочу, а открывалки не было! – я чувствовал, как голод был просто нестерпим.
- Нет, что ты пел?
- «Одна рука-одно сердце», Вестсайдская история.
- Тьфу ты! Тоже мне выделился. Если бы ты им спел что-нибудь из Green Day, например, «Каникулы» или «Американского идиота» - это я бы понял. Наверное, им понравилось…
- О да, - рассмеялся я, вспомнив, как гости ломанулись к нам с Гвендолин, чтобы попросить спеть еще. В этот момент Рафаэль стал напевать «Американского идиота», барабаня по столу ритм:
«Добро пожаловать на новую ступень напряжения,
Напрямую граничащего с умопомешательством!
Всё не будет хорошо.
Телевидение мечтает о завтрашнем дне.
Но мы не те, кто пойдёт следом.
И хватит спорить об этом».
Я заулыбался, как идиот, моментально представив себя в окружении всех этих напыщенных господ прошлого столетия и себя поющего им, про то, что не стану очередным зомби-человеком системы. Особенно момент, где упоминаются «педики».
Но тут внезапно осознал, что анчоусы кончились, а я так и не наелся. Тогда встал и пошел в зал к чипсам и виски, слыша, как Рафаэль в кухне переходит на второй куплет песни. Сев на диван, я закурил и откинулся на спинку, закрыв глаза, чувствуя, как дым заполняет легкие. Привычным движением начал ерошить волосы на голове, пытаясь хоть как-то расслабиться и прийти в норму, все-таки я еще был пьян, эти приятные ощущения напомнили, как Гвендолин при последнем поцелуе запустила руки в мою прическу, вызывая у меня дрожь электрическими разрядами вдоль всего позвоночника. От этих будоражащих воспоминаний я покрылся мурашками, и у меня сладко заныло где-то в паху.
Merde! Я схватил стакан Рафаэля и осушил одним глотком. Виски обжег горло, опаляя внутренности и выжигая все внутри. Это не нежный пунш Бенфорда, который мягко и сладко вливается в тебя, и лишь затем деликатно туманит сознание.
- Как поживает Гвендолин? – Рафаэль успокоился, поняв, что трепки ему не будет за его поведение и за то, что он тут устроил в гостиной, а наоборот, кажется, нашел собутыльника в лице старшего брата. Он развалился рядом на диване, протягивая мне пустой стакан для себя. Я плеснул ему алкоголя, хотя не должен был, ему еще даже по возрасту не положено.
Не пытаясь быть вежливым и интеллигентным, я потоком самых грязных ругательств на всех языках, которых знал, в сторону Бенедикта, описал, как обстоят дела. Суть звучала примерно так: «В 18 веке один многоуважаемый и симпатичный граф Бенедикт Бенфорд не только спасает мою девушку от смерти, но и женился на ней. И, кажется, он поразил ее своими большими талантами, что теперь Гвендолин не особо желает возвращаться». А сам чувствовал угрызения совести, понимая, что Гвендолин полюбила достойного человека, а вовсе не того, каким я его описал Рафаэлю. Но самое страшное, я был бессилен перед ней, не мог разрушить ее счастье, даже, если оно заключается в браке с графом в прошлом столетие.
