Он прижал Гвен к стене, еще больше сокращая расстояние между ними. Его губы, не прекращая целовать, перешли с губ на ее шею, ощущая нежную кожу и аромат тела. Руки стальным кольцом сомкнулись вокруг талии, которая была закована в тугой корсет. Сквозь эту красную, жаркую пелену Гидеон услышал то ли вздох, то ли стон Гвендолин. Что еще сильнее подстегнуло его в поцелуях, начиная легонько покусывать бархатистую кожу девушки …

И пока его губы блуждали по ее шее и плечам, заставляя терять рассудок, пока все мысли были только о том, как стягивает ее платье и что было бы славно снять его - всем телом, всей кожей почувствовать его рядом с собой. Но что-то не прекращало ее беспокоить, где-то там, очень далеко, на задворках ее рассудка: столь сильное, что как бы она не пыталась отогнать это чувство, оно все равно ее достигало.

Теплые руки, окольцовывающие ее обнаженную талию, проникающее под ночную сорочку, горячие губы, оставляющие вереницу поцелуев по всему телу. Все это имело какое-то значение.

- Гидеон, - Гвендолин не хватало воздуха, чтобы закончить предложение. Все тело протестовало против остановки - оно хотело от Гидеона большего! Гвендолин так безумно его хотела!

- Гидеон, остановись, - но рассудок все равно взял вверх против воли сердца. Она уткнулась руками в его грудь, пытаясь оттолкнуть его от себя.

От ее вкуса и аромата кружилась голова, тем более, когда Гвен, задыхаясь, прошептала его имя. Гидеон почувствовал сопротивление девушки, на которое сначала не обратил внимания, только лишь, когда ее ладони стали упираться сильнее, он понял, что что-то не так. Де Виллер, еле оторвавшись от нее и задыхаясь, словно от огромной пробежки, заглянул в любимое лицо: от прилива крови ее щеки раскраснелись красивым румянцем, кожа словно светилась изнутри, а глаза – о боже! – от страсти они стали, как два потемневших сапфира.

Он с радостью продолжил бы, но наконец-то признаки жизни начал подавать здравый рассудок, что не время и не место. А то еще чуть-чуть и Гидеон точно овладел бы ей, наплевав на все рамки приличия и временной континуум тоже.

- Графиня, я сражен! – Он сделал резкий выдох и рассмеялся, - Всегда знал, что дамы 18 века - очень страстные натуры.

- Ты вообще умеешь просто разговаривать, не пытаться пробить мной стену в моем же доме? – с иронией прошептала Гвендолин, стараясь привести дыхание в норму. Ей казалось, что ее сердце вот-вот сломает грудную клетку и выпрыгнет наружу, а все органы расплавились и теперь жгли все тело изнутри. Его руки были невыносимым спасением - холодным ветром. - Выйди замуж и не такое знать будешь.

- Замуж? Вряд ли! Если только жениться, - засмеялся он. Но тут же пришло другое осознание сказанного Гвен: «Замуж? И не такое знать будешь? Они спали вместе? И как часто у них происходит супружески долг?» Эта мысль словно холодный нож вспорола душу и выявила адскую ревность и жестокость к Гвен.

Он резко оттолкнулся от стены, стараясь не смотреть в ее лицо. Гидеон еле сдерживался, чтобы не задать эти вопросы, закусывая нижнюю губу. Внезапно эта комната стала ему ненавистна, как и вся эта реальность. Захотелось что-нибудь сломать, разбить или ударить кого-нибудь, например, ее мужа. Гидеон решил себя отвлечь, вспомнив, что хотел поговорить с ней.

- Ну, так как, чтобы вернуться домой? – он старался не выдать в голосе ревность и злобу на Гвен, смотря только на свои серебряные пряжки на башмаках. – Не пора ли вспомнить графине о своем настоящем доме и семье?

Гвендолин все так же стояла у стены и глядела в пол, отчего даже не заметила, внезапно ставший холодным, взгляд Гидеона. Она все старалась успокоиться, но сердце упрямо билось быстрее обычного.

Она не хотела говорить о возвращении. Это заставляло ее сделать свой выбор. И дело даже не в том, что там ее ждала настоящая семья, а в том, что не так-то бросить привычный образ жизни - не просто бросить человека, к которому успела привязаться.

- Я так давно хочу вернуться домой, что в последнее время эта мысль стала привычной. Настолько привычной, что я думаю лишь о том, что не могу вернуться туда. – Гвендолин почувствовала, что ей нужно высказать всё, что так давно просится с губ. - Я настолько свыклась с этим временем, что кажется, что по-другому и не было. Что все будущее, вся моя семья, ты - лишь плод моей фантазии. И ты не стоишь здесь, это просто пунш ударил мне в голову. Я… - она старалась найти слова, которые уже придумывала тысячу раз. Но весь словарный запас словно испарился. Все буквы разбегались врассыпную, - Я нашла друзей. Нашла себе занятие. Столько пережила здесь! И теперь мне снова нужно уходить. Снова с чем-то свыкаться! Я боюсь, Гидеон, что этого не выдержу. Не снова.

Она замолчала. Из зала все еще слышно было противное пение дамы. Гидеон стоял и пытался понять, только что сказанное, поставить себя на ее место. Но это было несравнимо. Он понимал, что для Гвен прошел год, в то время для него - пара месяцев. Но Гидеон никогда не пытался бы смириться с этим веком, его обучали не так, в то время как Гвендолин вообще не учили ничему. Это была самая большая разница между ними, огромная пропасть! К тому же она слабая девушка. Поэтому, понять можно, но почему такое странное чувство - страх… Гидеон не понимал этого: он знал лишь реальный страх, например, потерять ее, а не страх, что все это - плод больной фантазии. Но если это нереальный страх, почему теперь страшно и ему?

- Я тебя не совсем понимаю, Гвен… Ты боишься вернуться домой? Или боишься снова привыкать к своей настоящей жизни? – Он не знал, как правильно сформулировать свои вопросы к ней. Эта девушка всегда была загадкой для него. - Гвендолин, ты же Гвендолин… а не Шарлотта Бенфорд! Ты из 21 века, а не из этого… - Он почувствовал, как тяжело дается говорить из-за подступающей к горлу паники. Поэтому снова выбрал свой излюбленный защитный прием – сарказм. - Гвендолин, ведь ты же та, которая интересуется только причёсками, фильмами и звёздами. Которая постоянно хихикает с подругой и презирает Лизу за то, что купила футболку в Marks & Spencer.

Гидеон почувствовал, что его бьёт озноб, как во время болезни. Теперь он уже сомневался в реальности происходящего…

- Кажется, ты так и не успел пообщаться с нормальными людьми. И что, черт возьми, бедная Лиза сделала тебе, что ты вечно покупаешь ей одежду в Marks & Spencer? - с негодованием, забыв все остальное, воскликнула Гвендолин. Она взмахнула руками и, оттолкнувшись от стены, направилась к стоящим напротив стульям. Она только сейчас заметила, что они оказались в малой галерее.

- Я просто… потерялась, - сказала девушка, хотя причина была абсолютно в другом. Все дело было в чувстве вины и благодарности. Вся причина была заключена в одном имени - Бенедикт. Но Гвендолин казалось, что она не имеет права выдавать его за причину. Только не теперь.

- Как поживает моя семья? - перевела она тему подальше от больной.

- Переживают. Приходила Шарлотта, рассказывала, что твой дом превратился в склеп. Твоя мама думала, что ты умерла, как и все остальные… - Он сглотнул ком в горле, который болезненно образовался от страха и паники; почувствовав, что озноб прошел, но легче не стало, просто терпимей . Тут Гидеон вспомнил, что Фальк передал ему перед элапсацией. – Кстати, вот. – Он достал из внутреннего кармана современный конверт из белоснежной бумаги. – Это от твоей мамы. Фальк сразу же ей сообщил, как мы тебя нашли.

Он подошел и передал ей письмо. В этот момент из залы послышались аплодисменты – наверное, обрадовались, что дама прекратила петь.

- Шарлотта? Странно слышать ее имя, учитывая, что я его нагло своровала, - Гвендолин бережно держала конверт в руках, словно оно вот-вот превратится в пыль. Хотелось тут же его открыть, но она понимала, что такие вещи лучше читать в одиночестве. К тому же, там, в зале уже завершилась пытка для ушей слушателей, а значит, Бенедикт будет искать их, и если он застукает их одних в комнате - добром это не кончится: