Но все вместе это слилось в единый пожар, что наконец-то зажег этот Лондон вновь.
***
Смогли ли вы объяснить то чувство, когда все ваше тело электризуется настолько, что постепенно эта боль становится такой невыносимой, что хочется чтобы она наконец-то отступила, подарив блаженное спокойствие? Я вся – это комок нервных окончаний. И каждый раз, когда он прикасался ко мне электрический заряд проносился по всему телу, а я все сильнее тянулась к источнику – к оголенному проводу, оживляющему меня.
Никто из нас не вспомнит, как мы оказались у него дома. Никто из нас и не пожелает это вспоминать. Просто в какой-то момент мир стал слишком маленьким, чтобы мы могли в нем поместиться. Просто в какой-то момент плотину прорвало, и вода хлынула на нас, топя в безумии своего течения.
Дверь с грохотом ударилась о стену, отставив на ней отпечаток в виде трещины, повторяющей дверную ручку. Гидеон закрыл ее точно таким же пинком ногой – удивительно, как она не слетела с петель. Но даже этого мы бы не заметили.
Его руки сжимали мою талию, не давая сделать ни шагу в сторону, от того он и вел меня туда, куда ему хотелось. Кто бы посмел осуждать его за это, если я сама вцепилась в его шею, ни на секунду не прекращай яростно целовать его? Губы отчаянно болели, но все, что я могла, это дышать через него – иначе смерть.
Сердце отчаянно колотилось о грудную клетку. Сердце более не могло жить в одиночестве.
Я перенесла руки ему за спину и через футболку впилась ногтями в спину, царапая даже через ткань. А он в ответ отчаянно выдохнул мне в рот, даже не стараясь сдержать стон. Взгляд затуманенный, но даже сквозь эту пленку я видела самые прекрасные глаза на свете и теперь они смотрели на меня с пламенной страстью. Необъяснимой никем любовью – даже Дьявол потерялся бы в догадках.
Потому что я хотела сдирать с себя кожу, чтобы быть к нему гораздо ближе, чем находилась. Стирая все сантиметры между нашими телами. От того и отвечала на дикие поцелуи точно такой же дикостью. Протянула руки и вот уже стягивала с него свитер, но едва он полетел на пол, как Гидеон тут же обхватил ладонями мое лицо, силой притягивая к себе, сбивая свое дыхание, теряя последний воздух в легких. Он утянул меня в ближайшую комнату, я даже не была способна разглядеть, где мы находились, пока в темноте я не наткнулась на рабочий стол. Со смехом, он на секунду отвернулся от меня. Его руки тут же растянулись на столе. Всего лишь на секунду прежде, чем я успела спросить даже у самой себя, что же он делал, как все канцелярские принадлежности тут же полетели в сторону, с грохотом ударяясь о паркет. И в симфонии бьющегося стекла я лишь чувствовала, как его губы оставляли на моей спине ожоги по периметру голой кожи, пока он же расстегивал молнию на платье. Не способная дышать я вернула его к себе, чтобы целуя его забраться холодными пальцами ему под футболку, и чувствовать как еще сильнее напрягаются его мышцы от моих прикосновений. И вот мое платье полетело на пол, как и его футболка. Еще секунда и я прижата к дубовой поверхности, пока разгоряченная кожа Гидеона вжимала меня в стол, царапая кожу оставшейся канцелярией.
Его тело горело и я была уверена, что и сама пылала точно жерло вулкана, только температура в местах соприкосновения становилась еще выше, сжигая, но не убивая, а наоборот подгоняя. Вот та любовь, что не нуждалась в словах, а выражалась в поступках и она теперь с ним и со мной. Я потянулась к ремню его джинс, что царапал голый живот, и, расстегнув его, тут же откинула в сторону, не переставая с остервенением целовать шею Гидеона.
В ответ Гидеон, подстрекаемый страстью и желанием, расстегнул лиф, оголив грудь. Застыв на мгновение, увидев знакомые шрамы, к которым прибавилась парочка новых на плече и ребре, он, словно в забвении провел пальцем по шраму от пули, после чего приник к нему с поцелуем, пока я вся извивалась, выгибаясь, от нетерпения и жара под его руками, стараясь, но не удерживая стоны. Еще секунды и вот мы лишь в нижнем белье, что так отчаянно мешает мне стать с ним Богом под крышей грешников. Но, не давая мне вырваться, он заломил мои руки вверх, еще сильнее вжимая в стол.
- Гвендолин, - прохрипел он, с трудом, без воздуха, дыша тяжело и часто, - Это…
Но я не желала слушать продолжение, притягивая его к себе, чтобы поцеловать. Никаких сожалений. Никаких отступов. Шаги назад строго запрещены.
- Я люблю тебя, - прошептала я, сходя с ума от одного лишь его взгляда.
И этого было достаточно, чтобы вмиг сорваться в бездну из огня. Время было только нашим. Оно остановилось на это мгновение. Электричеством пробегала дрожь по позвонкам через поцелуи и касания. Каждый из нас утолял жажду друг по другу. Все эти одинокие ночи, пролитые слезы, молитвы превращались в яростные поцелуи, движения тел, ритм и пульсацию. И каждый твердил имя друг друга, пока все не превратилось в одно сплошное наслаждение и сбивчивое дыхание со стоном.
Все выше. Быстрее. Ближе к раю, чем могли бы оказаться смертные.
Я повторяла это каждый раз, как могла вобрать в себя достаточное количество воздуха, теряя его в криках, но находя в секунды спокойствия.
Я сошла с ума, Гидеон де Виллер.
Любовь к тебе стала причиной моего безумия.
========== Охота на дьявола. Гвендолин ==========
Я никогда ничего не обещала. И никогда не собиралась менять направление ветра. Но если уж ты можешь путешествовать во Времени, можешь вернуться назад и почувствовать себя прежней, то неужели же не попробуешь сделать это — хотя бы раз?
Джоанн Харрис. Персики для месье кюре
- Мамочка!
Амелия бежит ко мне навстречу с распростертыми объятиями и ее черные локоны прыгают, как и она, когда наконец-то она обхватывает меня руками. От нее восхитительно пахнет лавандой – как и всегда, в воскресенье ей делали ароматную ванну – истинное расточительство дикарки из будущего. Амелия запрыгивает мне на колени, счастливо улыбаясь, а я смеюсь и, схватив расческу, тут же начинаю расчесывать ее непослушные волосы. Она начинает с задором рассказывать про ее день с Люси – гувернанткой с весьма смелыми для 18 века взглядами на жизнь. Наверное, именно поэтому она мне так и нравится. Девушка не боится высказывать свои мысли и ей повезло родиться именно в Шотландии, чтобы найти дом, где ее бы могли воспринимать всерьез, а не пороть розгами за распущенные мысли. И она стала единственной, кто смог бы утихомирить пылкий нрав Амелии, которая сидит на моих коленях и смеется каждый раз, когда расческа застревает в ее волосах.
В комнате слишком душно. Кажется, словно весь воздух выкачали.
В углу тихо потрескивает камин, окна плотно закрыты – весна едва наступила, все еще не радуя холодными ветрами. Свечи освещают комнату и ощущение, словно я в самом уютном в мире коконе, счастливая и живая. Память так и не возвращается, старательно пряча меня от горестей прошлого, и мне стоит ее благодарить, ведь это позволяет мне воспринимать мир шире.
Почти нечем дышать. С каждой секундой все труднее.
Он заходит в комнату как раз тогда, когда Амелия заканчивает свой рассказ. Улыбается самой потрясающей улыбкой и кажется, что в комнате становится намного теплее, чем было до его прихода. Бенедикт – лучший в мире обогреватель. Я смеюсь, когда Амелия спрыгивает с моих коленей и бежит ему навстречу, явно готовясь и ему пересказать все взлеты и падения, что она пережила за один лишь день. Уверена, что в конце Бенедикт опять нахмурится и скажет, что мы позволяем Люси гораздо больше, чем позволено приличиями, а я опять упрекну его в том, что он сам женился (аж два раза!) на незнакомке из будущего, не имеющей за спиной ничего кроме наглости и сарказма. Но мой муж лишь смеется в ответ и подхватывает дочь на руки.
Что-то холодное упирается в мою ладонь, и я морщусь от неприятного ощущения.
Бенедикт подходит ближе ко мне и с дочерью на руках умудряется наклониться, чтобы оставить на моих губах легкий поцелуй, точно приятный ветерок в душный летний день и я оживаю, как оживала всегда, когда он был рядом. Внизу живота все стягивается в узел, когда он медленно, ведя носом по моей коже, передвигает свои губы ближе к уху и произносит что-то, что заставляет меня вспыхнуть точно спичка.
