Фасад дома был привычен - я был здесь не раз, и всегда по разным поводам и с разными эмоциями. Когда-то скучающий приходил за Шарлоттой, когда «встречался» с ней, когда-то встревоженный и сладко предвкушающий встречу – это я приехал к Гвен после того, как она очнулась, и мне нужно было рассказать, кто она, а заодно поверить своим глазам, что мне всё не привиделось, и она жива и здорова. Сейчас я не хотел идти, но мне нужно было провести с Гвендолин последние минуты, чтобы потом не мучиться, ибо я упустил шанс побыть с ней чуть дольше. Рафаэль прав, у нас отличный тандем мазохиста и садиста.

Дверь открыл мне дворецкий и пригласил внутрь. Я слышал, как кто-то наигрывает на пианино мелодию песни «Аллилуйя» - достаточно просто и с ошибками, порой попадая не в такт, но зато исполняющий делал это проникновенно и грустно. Это трогало за душу, что неосознанно я закрыл глаза и мысленно начал подпевать:

Может, здесь я и бывал,

По этой комнате шагал,

Но без тебя не знал судьбу другую.

Твоим победам нет числа,

Но не любовь тебя спасла,

Она разбита в звуках “Аллилуйя”!*

- Гидеон? – я открыл глаза и увидел перед собой красивое лицо Шарлотты. Она удивленно смотрела своими голубыми глазами, которые были красивы, но не так притягательны, как у Гвен, и не такие голубые. У Гвендолин они были больше в синеву с темным ореолом зрачка и серебряными вкраплениями, а когда она злилась, то они напоминали море Италии из моего детства – мои счастливые времена и воспоминания.

- Ты что здесь делаешь?

- За Гвен приехал, на элапсацию забрать.

- Понятно. Она в гостиной на пианино бренчит, – она состроила кислую мину. – Никак не дойдет до нее, что талантом и умением не блещет. Только инструмент мучает.

В этот момент мелодия зазвучала неверно, будто в подтверждение слов Шарлотты; девушка довольно улыбнулась.

- Я уже час слушаю это. Пойдем, отведу тебя к ней, – она с королевской осанкой развернулась, сделав изящное движение рукой – поправив волосы, после чего грациозно направилась в гостиную. Я в очередной раз отметил красоту Шарлотты, как некое произведение искусства. Если бы нее спесь и самодовольство граничащее с хамством, то… То что, Гидеон? Ты бы влюбился? Смог ли ты полюбить Шарлотту, как Гвен? А ведь когда-то ты считал, что ее любишь. Сейчас я понимаю, что это было равносильно, как лужу называть океаном. Хотя в луже тоже можно утонуть, если постараться.

Музыка все громче звучала при приближении к дверям. Я видел силуэт Гвен за пианино, она на мгновение прервалась от игры и чем-то занималась – разобрать нельзя было издалека. В этот момент меня накрыла боль и злость: в свои последние часы пребывания дома она сидит, играет на рояле и мечтает о жизни с другим. Никаких слез и прощаний. Твой личный слуга Гидеон всё устроит, не волнуйся. Аллилуйя, Гвен! Ликуй, радуйся. У тебя же жизнь налаживается.

Что же ты так грустно играла?

Шарлотта обернулась и улыбнулась мне.

- Как у тебя дела?

- Ничего. Нормально…

- Ты выглядишь очень уставшим и вымотанным. Может тебе чем-нибудь помочь?

В эту минуту я почувствовал пронзительную боль в сердце, такую ощущаешь, когда стоишь на берегу и видишь, как твой корабль уплывает. В этот момент навалилось страшное осознание своего одиночества и беспомощности: мне нужен кто-то. Пускай я не буду никого любить, но я хочу быть любимым; это усталость, когда отдаешь всё, но ничего не получаешь взамен. Черная дыра эмоций. Я теперь инвалид в отношении любви. Кому я буду нужен неспособный любить?

Тонкая изящная рука Шарлотты легла на латунную ручку стеклянной двери и с достаточной силой нажала на нее, открыв дверь в гостиную. В этот момент я выпалил: «Что ты делаешь вечером? Может, сходим куда-нибудь?»

Такое лицо у Шарлотты я еще никогда не видел, она шокировано, даже с испугом, посмотрела на меня, при этом оглянувшись на Гвен – девушка сидела, замерев за пианино. Я понимал, что делаю глупость. При том Гвен точно слышала меня. Но она должна понять, что, когда исчезнет навсегда из моей жизни, если никого не будет рядом, я просто совершу суицид. Мне нужен кто-то, кто мог бы одарить своей любовью, не смотря на поломки внутри меня. Шарлотта была идеальной кандидатурой.

- Хорошо, ты тогда позвони, - Шарлотта явно была выбита из колеи, в недоумении переводя взгляд то на меня, то на остолбеневшую Гвен. – Ладно, я вас оставлю.

Она призраком выскользнула из гостиной. А я все так же стоял и смотрел на прямую спину Гвен. Ни движения, лишь повисшая напряженная тишина.

Я смотрел на нее, а у самого внутри все умирало. Ну, повернись ко мне, скажи, что передумала, что останешься, если не со мной, то здесь, чтобы я мог видеть тебя, слышать, а не вспоминать, как слепой о солнце…

Хотя… просто будь счастлива, Гвен.

- Я пришел за тобой. Пора на элапсацию.

Она кивнула, после чего молча встала и направилась к выходу. Всё правильно, Гвен, всё правильно… Хоронить надо молча.

Если слова могли ранить и убивать, то молчание погребало мертвых.

Пока мы мчались в Темпл, я не знал то ли проклинать себя, то ли наслаждаться за то, что взял мотоцикл, потому что руки Гвен, обернутые вокруг моей талии, так походили на объятия, что легко можно забыться. Наслаждайся, де Виллер, поездкой в ад.

- Пойдем, – я бросил мотоцикл на парковке, и мы медленно поплелись к Темплу. Все так же молча, будто мы онемели и не могли общаться. Я все время посматривал в ее сторону: она была печальная, задумчивая, ушедшая куда-то в свой мир, где, наверное, нет меня. Пару раз она вздрагивала будто от холода, что невольно хотелось приобнять за плечи. Но я так и не сделал этого. Я ничего не делал. Лишь шел и смотрел, запоминая мелочи: изящный профиль, родинку в виде полумесяца, длинные ресницы, сережки-гвоздики в виде сердечек, тонкие руки с короткими аккуратными ноготками, пару незаметных глазу веснушек, ее волосы, блестящие на солнце, и как ветер играется с ними. Сразу вспомнилось, как я расчесывал эти волосы, когда она лежала в коме, как наматывал локон на палец, а потом отпускал его, наблюдая, как своенравно он разматывается. Такая своя и такая чужая.

Чем ближе подходили к хронографу, тем больше мне становилось страшно, что мы так ничего и не скажем друг другу. А должны! Я, по крайней мере, должен.

И вот мой эшафот: мы вошли в хранилище, где уже заранее были приготовлены вещи, оставленные мной сегодня утром. Карман будто горел из-за лежащего в нем рубина.

- Вот там, в пакете, лежит платье от мадам Россини. Ты уже надевала его на суаре. Тебе нужно переодеться.

Она кивнула и пошла к пакету, лежащему кульком на полу. А я отвернулся, чтобы не смущать ее, хотя уже видел и в нижнем белье, и с обнажённой грудью, улитой собственной кровью, из раны от пули. Прекрасное девичье тело, но страшные воспоминания - не для эротических фантазий. Я ухмыльнулся собственным мыслям и горько вздохнул. Сзади доносился шорох падающих одежд.

- Я ужасно поступаю, верно?- неожиданно донесся ее голос за спиной. Что мне ей ответить? «Да, ты поступаешь как эгоистка, используя меня»? «Нет, ты поступаешь, как человек, который любит»? - Ну же, скажи мне, как ужасно я поступаю, бросая своих друзей и семью.

- Ты поступаешь так, как считаешь нужным. Если это была бы ты, там, в 18 веке, я тоже бы ушел.

Она не ответила и, наверное, мне стоило бы ее за это поблагодарить. Хватит убивать меня.

- Всё. Я готова, - донесся ее сдавленный голос, будто ей было трудно говорить.

Я обернулся и увидел ее одетую в платье, а в глазах слезы, хотя она и пытадась на меня не смотреть . Сердце замолчало: вот и всё. Теперь графиня Бенфорд, а не Гвен – девочка-проблема, головная боль Хранителей и мой голубоглазый Демон.

Она сделала неуверенный шаг к хронографу, готовая уже элапсировать, тянущая руку для иглы, как Спящая красавица для укола о веретено.