Меня сопроводили в подвал, где старательно на одной из стен витиеватым подчерком вывели фразу Дега «Художник пишет картину с тем же чувством, с каким преступник совершает преступление». Отлично! Мы все тут художники, каждый рисующий свой вожделенный обеденный стол с яствами и десертом, хладнокровно убивающие для своего натюрморта куропаток и прочую дичь. Только какой счет принесет нам официант?

- Тебя там будут ждать у лестницы, – произнес замогильным голосом Фальк, который своим отсутствующим видом в сочетании с черным строгим костюмом реально напоминал работника похоронного бюро. Он открыл крышку хронографа и взмахом руки пригласил к элапсации. На ватных ногах я двинулся к игле и выставленной дате. Укол пальца, на котором корочкой образовались ранки от предыдущих элапсаций : исколотые пальцы в кровь до синяков - расплата путешественников за пользование хронографом, в такие минуты ты все больше завидуешь Шиве с ее кучей рук. И вот меня выдергивает из реальности снова в 18 век. Интересно, жив ли Бенфорд? Что стало с ним за эти 25 лет?

И снова резкая смена освещения в комнате сообщила мне о только что совершившемся прыжке в прошлое. Глаза, непривыкшие к мраку, не видели ничего. Лишь темнота. Пытаясь прийти в норму, сзади себя я отчетливо услышал шорох.

- Кто здесь? – я обернулся на звук. На выходе из подвала кто-то стоял, но из-за темноты и ослепших глаз не мог понять кто. Рука рефлекторно легла на эфес шпаги.

- Это всего лишь я.

Звук с девичьим смешком колокольчиком пронесся в тишине, звонко отразившись от стен. Не может быть!

Я судорожно нащупал зажигалку, которую теперь всегда с собой таскал после дуэли с Бенфордом.

Щелчок кремния, и темноту тускло осветил лепесток огня зажигалки Zipp – привет из 21 века.

Она стояла напротив, одетая по моде 1782 года. Ее глаза сияли радостью и любовью, она улыбалась самой красивой улыбкой в мире – и это абсолютно сбивало меня с мыслей «откуда она здесь», как бы старательно я не старался ухватиться за этот вопрос.

- Гвен? – я не верил своим глазам. Не верить происходящему в последнее время стало для меня нормой.

- Ну, наконец-то, граф Велидер, а я вас уже заждалась! – и снова знакомый сарказм с пляшущими бесятами в глазах. Только отчего мне показалась примесь грусти в ее словах? Словно послышался звук треснутого хрусталя в голосе.

- Гвенни, откуда ты?

- Тссс… - она приложила палец к губам и кивнула в сторону - мол, нас могут услышать. – Я чуть позже расскажу.

И снова эта улыбка, из-за которой в одно мгновение я умер и возродился. Гвендолин улыбалась мне так, будто я был самым дорогим ей, самым любимым и самым желаемым человеком на свете.

- Я думаю, граф Сен-Жермен нас уже заждался, – она так просто и естественно протянула мне руку, за которую тут же ухватился. Клянусь небом и землей, я всегда буду откликаться и брать ее за руку, если будет протягивать для меня!

Подняв свои шуршащие атласные юбки, Гвен повела меня наверх, постоянно оглядываясь и жадно рассматривая мое лицо, словно не могла наглядеться. Мое сердце превратилось в глушащие мир барабаны. Я отвечал такими же влюбленными взглядами, не замечая ничего вокруг и улыбаясь, как счастливый идиот. Мы прошли коридор для слуг и вышли к главной галерее, ведущей к парадной лестнице.

- Подожди, - прошептала она. – Что тебе сказали Хранители?

- Что я должен объяснить графу твое отсутствие на балу и передать объяснительное письмо.

- Гидеон! Ни слова о том, что я пропадала.

- Поясни, – я почувствовал, как нервно дернулась ее рука, а бледность лица усилилась.

- Веди себя так, будто события 1758 года будут в дальнейшем. Будто мы только что после суаре.

- Да, но мы не элапсировали после суаре. Ты сразу же пропала!

- Но граф-то не знает об этом, - она прожигала меня взглядом, чтобы до меня наконец-то дошло, какую роль я должен исполнять на балу.

- Ты ведь из будущего?

- Я не могу тебе сказать, просто доверься мне, - почти умоляющим тоном прошептала она, хватая мою руку.

Я мысленно укладывал сказанное и произошедшее. Ясно одно - эта Гвен не хочет, чтобы граф 18 века знал о своем фиаско в 1758. Вот почему Уитмен так настойчиво пытался послать «мою» Гвендолин со мной на бал. Фальк был прав, Гвен с амнезией легко ошибется и снова поставит себя под удар.

- Покажи мне письмо Хранителей, – произнесла она приказным тоном, который я впервые слышал от Гвендолин. В нем проскальзывали полководческие нотки леди Тилни. Не споря с ней, я вынул бумаги из рукава камзола.

Гвендолин схватила и, не раздумывая, сорвала сургуч.

- Что ты делаешь? – шокировано прошептал я.

- Какая разница! Всё равно он не прочитает… Не должен прочитать, – она развернула письмо и подошла к окну, с которого лился чистый лунный свет. Я подошел к ней вплотную, вдохнув сладкий аромат незнакомых мне духов с запахом ее тела, и внутри меня поднялась волна желания. Maintenant n’est pas le temps de réfléchir à ce sujet, Gideon*!

Снова щелкнув зажигалкой, чтобы было светлей, мы углубились в чтение. Письмо рассыпалось в слова уничижительной формы: «искренне просим Вас простить», «нам не хватает прозорливости Вашей Светлости», «просим о помощи, как утопающие»… Фальк расшаркивался перед подонком Сен-Жерменом, пытаясь объяснить, почему я прибыл на бал один и почему они не сообщили графу о пропаже Гвендолин сразу же. Читать такую лицемерную фальшь было противно.

- Ага. Вот! – Гвендолин ткнула пальцем в конец письма. Внизу обычной шариковой ручкой, забыв обо всех предосторожностях, была приписка чужой рукой – не дядиной: «Германия. Бремен. Мужской монастырь Святого Марка. Портрет Шарлотты Бенфорд. Сожги!»

- Уитмен, - выдохнул я, озвучивая свою мысль. Гвен кивнула мне. – Кажется, твой учитель беспокоится.

- Беспокоится? – засмеялась она натянуто, махая листом бумаги перед моим лицом. - Да он в панике!

- Письмо не должно попасть к графу в руки, - внутри меня жгло пламя адреналина, смешанное со страхом. Нельзя допустить ошибки! Нельзя. – Давай сожжём? – я вырвал лист из ее рук и подставил зажигалку к краю бумаги, нервно щелкая запал.

- Нет! – и вот снова лист в руках Гвендолин. – Нельзя!

- Почему?

- Ты забыл про Уитмена! – простая истина, я бы и сам мог догадаться. Merde! Я только что чуть не совершил грубейшую ошибку: Уитмен тогда будет в курсе, что Сен-Жермен не получил письма, а значит догадается, что я всё знаю о нем.

- Точно. Прости… - я ошалело озирался в поисках ответа и ничего не находил. – Что же делать?

Она снова обворожительно улыбнулась, отчего я почувствовал невероятный прилив нежности в ответ. Как же Гвен была красива! И как любима мной. Интересно, насколько сильный между нами был временной разрыв, насколько далеко она из будущего? И, какого черта, где меня носит в это время?

- Я же сказала, доверься мне, – она протянула письмо мне, – Спрячь и постарайся до последнего не отдавать Сен-Жермену. Что ж, милорд, profiter de la vue *. Давай не будем заставлять графа Всезнайку ждать.

Спрятав бумаги, я посмотрел на девушку другими глазами. Можно ли еще сильнее влюбиться в человека? Гвен не переставала меня удивлять. Сейчас в ней было что-то другое, что-то ускользало от меня, какая-то другая тайна и загадка. Может все дело в том, что она из будущего и ей открыты многие тайны? Интересно, мы вместе? Или все еще в ненавистном мне статусе друзей?

Предложив руку, я повел ее на встречу с графом Сен-Жерменом. Наверху лестницы нас уже ждали его люди во главе с Миро Ракоци. Поздоровавшись с ними, мы были сопровождены в залу, где торжественная часть была закончена и гости вовсю отплясывали менуэт. Гвендолин молча держалась на шаг позади меня, либо чуть за мной, будто была напугана всем происходящим. Гул стоял неимоверный, будто взлетал Боинг: люди смеялись, кричали, громко разговаривали, перекрикивая друг друга, огромный оркестр на балконе выдавал пассажи, пытаясь чисто сыграть в этом адском шуме. Люди сновали туда-сюда. Где-то сбоку за колонной зажималась парочка, по крайней мере, женщина наигранно отбивалась от кавалера, постоянно обзывая его шалунишкой и стуча веером по его пальцам. Я невольно улыбнулся, кинув взгляд на Гвендолин: она тоже улыбалась, но другой улыбкой, такой, какой люди улыбаются, когда возвращаются домой. Это кольнуло. Но, в конце концов, она год провела в этом времени, возможно, ей нравился этот век.