- Всё в порядке, Гвен. Не бойся, всё хорошо. Всё будет хорошо… - он запнулся и резко замолчал.

Мужчины, продолжая держать Гидеона за руки, повели его к отдельно стоящей черной тонированной машине. Я повернулась к Фальку, который все так же серьезно и злобно следил за удаляющимся племянником. Поймав мой испуганный взгляд, он расплылся в натянутой улыбке, с которым спрашивают заказ продавцы в фастфуде.

- Гвендолин, я так рад, что ты очнулась. Мы очень беспокоились, и нам не хватало тебя.

- С Гидеоном все будет хорошо? Ведь вы же не обидите его, правда? – Боже! То, как я пропищала это, было похоже на тон напуганного ребенка. Хотя планировала спросить серьезно и уверенно.

- Милая, не беспокойся. С ним всё будет хорошо. Ты же сама слышала. Просто Гидеону пора понять, что в мире есть и другие правила и законы, которым следует подчиняться, а не только жить по своим и заставлять других. Dura Lex, Sed Lex. Закон суров, но это закон, – вся эта тирада была сказана вкрадчиво, доходчиво, с милой улыбкой обеспокоенного педагога, но внутри меня всё сжалось, будто это нравоучение предназначалось и по мою душу. Фальк отвел взгляд, с его лица слетела маска дружелюбия, теперь там красовались суровость, черствость и безразличие. Скрипя своими лакированными ботинками по снегу, он зашел мне за спину, и затем я услышала скрип кожаных перчаток на ручках кресла-каталки, плавный толчок и он меня повез к карете скорой помощи.

Я проснулась и очень долго вспоминала, где находилась. Палата была пуста, лишь я да приборы, следящие за моим состоянием во время сна. Это была очень трудная ночь, хотя сравнивать мне было абсолютно не с чем – моя память все еще была похожа на чистый лист бумаги. Многие, наверное, желали такого поворота событий – начать жизнь с нуля. Но на самом деле все это казалось немыслимым наказанием.

Столько лет моей жизни бесследно пропали. Столько чувств и эмоций пропущено.

Я даже не могла осознать, кем являюсь, что любила, что знала, во что верила. Это тонкая грань между тем, что может придти в голову, и что будет являться реальностью.

От того время и летело со скоростью света, опустошая меня морально. Несколько раз заходила Робин, но только для того, чтобы проверить мои данные и попытаться уговорить лечь спать, чтобы набраться сил, на что я постоянно отвечала ей, что уже достаточное количество времени спала и теперь нуждалась в чем-то более подвижном, чем быть бревном у берега.

Стрелка на часах передвигалась медленнее, чем… А впрочем, у меня на уме не было ничего, что могло бы двигаться медленнее. С каждой секундой я все сильнее ощущала ноющую боль, мало связанную с ранами, которые чудесным образом исчезали на глазах, но связанную с тоской.

Пару раз мне даже хотелось, чтобы тот маленький демон с большим эго вновь появился в моем радиусе, потому что тишина становилась невыносимой. Но его не было рядом. Как и кого-то другого.

До тех пор, пока больница не начала просыпаться. Стоило ли жаловаться на одиночество? Абсолютно нет.

Кабинеты сменяли друг друга. Магнитно-резонансная томография, чтобы выявить, нет ли осложнений внутри мозга, различного рода опухоли или повреждения тканей. Электроэнцефалография, чтобы выявить отклонения в активности мозга, убедиться, что инфекция не забралась глубже кожи и не стала ли причиной комы. Спинномозговая пункция, болезненная, как и ожоги, чтобы убедиться, что инфекции все-таки нет. Все это становилось утомительным. День пролетал так, словно его вовсе не было.

Поэтому когда я вновь оказалась в палате и увидела там людей, даже подумала удариться в истерику. Только ими оказались моя родня.

Рыжеволосая женщина, та, что просила меня задуть свечи – моя мать, стояла заплаканная, но с самой счастливой улыбкой на лице. Брат и сестра, так похожие друг на друга, улыбались во весь рот не меньше мамы. Бабушки, одна из которых была «тетей», а другая, по какой-то причине, официально требовала обращения «леди». Все это стало не манной небесной, а тем самым ненужной люстрой, которая на голову упасть умудрилась, а вот убить – нет.

Они пробыли у меня час, пока Робин не пришлось вновь забрать меня на исследования, которые, однако, оказались уютной одиночной палатой, где я смогла побыть одна и упорядочить все услышанное без эмоций. Пока моя медсестра расставляла и настраивала аппаратуру, не отрывая от меня своих чертовски мудрых глаз, я держалась из последних сил. Но едва за ней закрылась дверь, я не смогла сдержать слез. Меня разрывало. Мои родные любили и помнили ту девушку, которая была до комы, но я не знала её, сейчас существовала другая, ее двойник.

Пустота, которую люди так отчаянно стремились заполнить воспоминаниями, сильнее впивалась в кожу, и от того, жизнь становилась не подарком, а тяжким бременем.

Так продолжалось неделю. Чертову неделю, пока врачи исследовали меня, словно медицинское чудо, которые упало к их ногам и добровольно отдало свое тело на эксперименты. Они делали массаж тела, проводили сеансы, тесты, исследования, стараясь напомнить мне банальные на их взгляд вещи: чтение, правописание, разговор – только они были для меня адом, каждый раз, когда я проваливалась. Буквы не желали становиться словами, как и картинки не складывались в образы. Лишь со временем я смогла нормально координировать свои движения, стараясь, взяв стакан в руку, не ударить им в стену. Достижение достойное приза. И да, стаканы давно заменили мне на пластмассовые, убрали колюще-режущие предметы и стекло, но и это не гарантировало мне отсутствие лишнего синяка или раны.

За всю эту неделю мне пришлось пересмотреть миллион различных фотографий - те, которые не имели ценности и те, которые были частью моей прошлой жизни, и выслушать сотню историй, о детстве, о друзьях, учебе.

Их было много. Все эти фотографии и истории вызывали бурю эмоций где-то внутри меня.

Но ни одного воспоминания. Словно это не имело значение на данный момент.

Память отказывалась вновь становиться частью меня.

Я пыталась сконцентрироваться на чем-то. Например, на дне, когда впала в кому, на ближайшем Рождестве или на своем дне рожденье. На чем угодно.

Но это не приносило мне ничего, кроме головной боли. Да здравствуют обезболивающие таблетки!

Дни сменяли друг друга с очередью людей, что стояли позади меня. Каждый из них был частью огромной семьи. Они смеялись, перебивая друг другу, и я кивала и улыбалась в ответ до тех пор, пока за ними не закрывалась дверь, которая отделяла их радужный мир от мира моего – темного и пустого. Неделя закончилась и оставила меня на попечение реального мира.

Робин со слезами на глазах собрала мои вещи и проводила к выходу, чтобы отвезти домой, где меня ожидала моя семья и ядовитый на слова демон Ксемериус.

- Прости, дорогая, королевская гвардия отказалась сопровождать тебя домой, согласились лишь твоя мать, двое школьников-оболтусов, да эта тощая старая перечница, возомнившая себя королевой Британии, – я улыбнулась ему, потому что больше всех рада была именно Ксемериусу. – Кстати, твоя мать только что невероятно красиво отбрила твою противную тетку и ее рыжую копию-дочь. Этих двух дамочек давно пора вернуть в террариум. Зоопарк теряет прибыль.

Мне хотелось спросить его, что за тетя и дочь, но не смела и рта открыть в присутствии посторонних. Поэтому лишь, как ненормальная улыбалась ему, на что успела отвесить свое замечание леди Арист:а «Гвендолин, хватит, улыбаться, а то ощущение, что нам солгали по поводу твоего психически адекватного состояния».

Я отвернулась к окну и погрузилась в Лондон за окном: город, незнакомый мне город, путаница улиц и переулков, кафе и жилых домов, магазинов и школ, проносился в отражении окон такси, я словно теряла часть серости, что преследовала меня в больничной палате. Где-то тут и там были места, которые я любила и знала.

Вопреки всем ожиданиям, когда мы приехали, дом показался мне знакомым. Я прекрасно могла вспомнить, где находилась водосточная труба, сколько было окон, где и чья находилась комната. Это получилось чисто автоматически, не вызывая каких-то определенных воспоминаний. Обычная информация, словно я была арендатором, которому уже показывали этот дом для продажи.