Она пожала плечами, вздохнула:

— Это разные вещи! Если вы не понимаете…

— Вы знали, что Нажеар нуждался в деньгах?

— Он никогда мне об этом не говорил.

— Вы знали, что он замышляет злодеяние?

Она посмотрела собеседнику прямо в глаза:

— Что, если мы перестанем ходить вокруг да около? Так будет проще, не правда ли? Я не вчера родилась, вижу, к чему вы клоните. Так вот, я понятия не имею, совершил Нажеар злодеяние или нет. Я рассталась с ним в среду около одиннадцати утра, у него был грипп, он лежал в постели. Мне захотелось подышать свежим воздухом. Вечером, когда вернулась, я его уже не застала.

— А его вещи?

Сильви запнулась, догадавшись, что персонал «Паласа» доложил о том, как на следующий день она забрала из номера багаж своего спутника.

— Остались в отеле.

— Я не принуждал вас это сказать. Итак, когда Нажеар вернулся?

Она встала, прошлась по комнате, чтобы собраться с мыслями. Полицейский не сводил с нее глаз.

— Он позвонил мне на следующий день с Южного вокзала, попросил привезти его чемоданы, потому что ему нужно было успеть на поезд.

— А затем?

Инспектор рывком сдернул резинку с записной книжки и принялся строчить.

— Я поехала туда. Он дал мне пятьдесят тысяч франков и сел в скорый поезд Берлин — Варшава.

Инспектор вскинул голову. Она держала удар.

— Прошу прощения. В котором часу это было?

Она усмехнулась, потому что помнила расписание всех международных поездов. Довольно ей пришлось покататься на них!

— Поезд уходил в девять тридцать шесть. Нажеар извинился, что покидает меня в такой спешке, и, как я уже сказала, дал мне пятьдесят тысяч франков.

Она достала из-за корсажа пачку бельгийских купюр и положила на стол.

— В бельгийской валюте? — удивился инспектор.

— Нет, во французской.

— Вы обменяли их в Брюсселе?

— Вы прекрасно знаете, что нет. Вам также известно, что нас — таких, как я, — вечно в чем-нибудь подозревают, особенно когда видят у нас крупную сумму. Я попросила подругу поменять эти деньги в Генте и Антверпене.

— И вы не обратили внимания на их номера? Ничего не заподозрили?

— Я не читаю газет.

— И теперь не читаете?

— Это Боб, бармен, мне вчера рассказал историю про Ван дер Крэйзена.

— Почему же вы сразу не сделали заявление?

— Это не моя работа, а ваша.

Она говорила с впечатляющей прямотой, в упор глядя инспектору в глаза.

— А если бы я не пришел?

— Я знала, что вы придете.

— Вы готовы подтвердить свои показания под присягой?

— Когда вам будет угодно. Но сейчас, если у вас больше нет вопросов, позвольте мне вернуться в дансинг. Вы знаете, где меня искать…

Она улыбнулась ему, и он тоже улыбнулся в ответ, надевая резинку на свою записную книжку. Взявшись за ручку двери, она сказала:

— До свиданья.

— До скорого… — отвечал он.

Администратор едва успел отступить на шаг, когда Сильви стремительно прошла мимо него, словно бы ничего не заметив. Жаклин распивала шампанское в компании двух мужчин в парадных костюмах, молодого и старого, возможно, это были отец и сын. Сильви похлопала ресницами, давая ей понять, что все идет хорошо.

Мальчик сидел в уголке совсем один и, наверное, ни на что уже не надеялся: при виде своей пассии он вздрогнул.

— Скучаете? — спросила она.

— Нет… я… я ждал вас!

При одном взгляде на нее он порозовел и, подавляя смущение, пробормотал:

— Что вам заказать?

— Зачем? Этот скот опять утащил наши бокалы? Вы совсем спятили, Анри? — крикнула она проходившему мимо официанту.

— Это не имеет значения… — буркнул юноша.

Она посмотрела ему в лицо, увидела, какими пурпурными стали его уши, и вдруг спросила:

— Вы живете с родителями?

— Нет. Мои родители в Льеже. У меня здесь маленькая комнатушка, вернее, мансарда ближе к Схарбеку. Вот когда я опубликую свою книгу…

Администратор побрел в дальний конец зала, чтобы наблюдать, ничего не упуская. Жаклин смеялась, грызя зеленый миндаль, заказанный собеседниками ей в угоду, но через их головы все еще посылала Сильви вопрошающие взгляды. Однако последняя обернулась к юноше:

— Вы здесь веселитесь?

— Я… Когда я нахожусь подле вас…

Боб тоже смотрел на нее, да и официанты пялились. Наверняка ее история уже обошла весь здешний персонал.

— Расплачивайтесь.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

— Мы уходим вместе. Поедем к вам.

— Но…

Он был потрясен. Не мог даже вообразить, как будет принимать эту красавицу в мансарде.

— Делайте то, что вам говорят, малыш. Не упускайте случая. Воскресенье бывает не каждый день!

Отсчитывая деньги, парень морщил лоб: до него дошло, что сегодня никакое не воскресенье, и теперь он ломал голову, что она хотела этим сказать.

Спустившись вниз, она бросила Жозефу:

— Нет, не надо такси.

И, подхватив своего спутника под руку, объявила:

— Едем на трамвае!

Время от времени Эли открывал глаза и смотрел, как за окном на уровне подоконника в бледном свете морозного утра проплывают головы прохожих. Он знал, что сегодня пятница, поскольку видел, что и мадам Барон, притом в шляпе, прошествовала мимо окна, направляясь на рынок. Домб тоже куда-то ушел, между тем как Валеско на втором этаже еще наряжался, сотрясая пол своими шагами.

Эли задремывал уже в четвертый или пятый раз, так как предпочитал вставать попозже, когда постояльцы разбредутся и дом заживет своей замедленной жизнью. Каждые пять минут очередной проходящий трамвай будил его своим назойливым звоном, а его остановка прямо напротив дома становилась продолжением пытки.

Мимо прошел почтальон. В почтовый ящик упало письмо. Эли едва не встал, хотел пойти посмотреть, но смелости не хватило, и он повернулся лицом к стене. Сколько еще времени прошло? В полусне ему чудилось, будто он слышал, как уходил Валеско. Потом случилось это — грянуло жестоко, как выстрел в толпе. Хлопнула дверь. Шаги приблизились к его кровати. Прежде чем Эли заставил себя повернуться, чья-то рука сорвала с него одеяло, которое он перед этим натянул до самого носа.

То ли по шелесту платья, то ли по запаху или какой-то иной причине он еще раньше, чем рискнул открыть глаза, догадался, что перед ним Антуанетта. Она была бледнее обычного, веснушки на ее лице от этого проступали особенно явственно. Взгляд ее был суров. Она протянула ему письмо:

— Читайте! Быстро!

— Который час?

— Не важно. Читайте…

Еще какое-то время он разыгрывал комедию, изображая внезапно разбуженного человека, а она неподвижно стояла над ним. Наконец он прочел:

«Антуанетта!

Постарайся быть умницей и хорошенько меня понять. Совершенно необходимо, чтобы тот тип немедленно убрался из дома. Добиться этого будет трудно, он вцепился, как клещ. Но скажи ему от меня, что полиция знает все и его имя с часу на час появится в газетах. У него еще есть время сбежать. Маме ничего не говори. Целую тебя.

Твоя сестра Сильви»

Эли, десять раз пробежав письмо глазами, сидел, не поднимая головы. Его взгляд не отрывался от этого листка бумаги. Антуанетта, все такая же неподвижная, резкая, в черном фартуке, который придавал ей сходство со школьницей, теряя терпение, произнесла:

— Итак?

Он сидел на краю кровати, босой, в расстегнутой пижаме, открывающей его тощую волосатую грудь. Его пальцы разжались, письмо упало на коврик, но руки продолжали шевелиться впустую, будто что-то разминая.

— Прекратите ломать комедию! — сказала Антуанетта. Руки замерли. Эли поднял голову. В этот момент его лицо еще не приобрело определенного выражения, и своей линии поведения он тоже пока не определил. Его брови были насуплены то ли страдальчески, то ли задумчиво, в глазах же, напротив, пряталось что-то плутовское и недоверчивое.

— Вы меня выгоните вон? — простонал он, всем своим видом изображая безутешную скорбь.