— Что ж теперь волноваться, если беда стряслась?
Отец резко поднял голову.
— Чересчур много бед… в том и загвоздка. Был при большаках дом инвалидный — кошки съели. Степан убег от солдатчины — матерь твою выпороли. Я все… все вижу, сын, даром что слепой!
— Ради бога, тише!
Отворилась дверь, вошел Зарековский, напевая под нос, ковыряя спичкой в зубах. Увидел гостя, молодцевато выкатил грудь, словно тот мог оценить его выправку.
— Здравия желаю!
— Кто там? — Брагин-старший повернулся на табурете. — Голос больно знакомый… Михайло, что ль? Здравствуй, здравствуй. Вместе с моим, стало быть, лямку тянешь?
Зарековский весело оскалился.
— Мы с ним неразлучные. И койками рядом, и в строю, и гуляем за компанию… — он подмигнул смущенному Егорке. — Из Красного Яра, дедок? Родители мои живы-здоровы?
— Что с ними поделается. Батя в старостах сызнова и, по слухам, в уездное начальство метит.
— А Степка все в бегах?
— В бегах, милок, неведомо где.
— И… ничего? — продолжал веселые расспросы Мишка.
Терентий Иванович неопределенно повел руками.
— Рубцы на моей Аграфене зажили. Дом целехонек пока. Не то что у Малецковых, у Васькиной родни.
— А что?
— Двор ихний начисто выжгли, — встрел Лешка. — Подпалили с четырех углов и с водой никого не подпустили.
— Кто жег, дед Терентий?
Егорке становилось невмоготу от разговора, он чувствовал: вот-вот что-то будет. Угораздило их завести о пожаре, будто не о чем потолковать на радостях. Подал знак Мишке, тот вроде б не заметил.
— Известно, власти… — уклончиво сказал Брагин-старший.
— Приезжие, из Братска?
— Были и из Братска, и из Иркутска.
— Указали-то свои! — ляпнул Лешка.
— Говори прямо, дед, без уверток!
Терентий Иванович бесцельно поправил холщовую суму.
— Стоит ли, Миша? И тебе станет зябко, и мне пепел ворошить горько… К тому ж дети за отцов не ответчики.
— Та-а-ак. Спасибо за откровенность… — Зарековский поскрипел зубами. — Спасибо… Значит, папаня мой вам не угодил?
— Нам с тобой делить нечего, солдат. Напрасно всплыл на дыбы.
Но Мишку забрало основательно. Он задыхался от злости, теребил ворот френча:
— Н-нет, погоди… Значит, новая власть не понравилась? А когда нищета-босота наседала, чужое добро напяливала, совала в глотку луженую, это, по-твоему, было справедливо?
— Хоть я тоже из нищеты буду, но ты на меня не кричи, пес твоей матери!
Егор кидался от одного к другому, умоляюще дергал за рукав. От него отмахивались как от назойливой мухи.
— Отойди, не встревай, — хрипел Зарековский. — Ты в Вихоревке, у Прова Захаровича, был, не знаешь, что они в Братске и по деревням вытворяли, комиссарики! Явились, и давай делить что плохо или на виду лежало. Комбед сотворили, Степка ваш тоже с ними горло драл… У нас двух коров свели, Каурку облюбовали под председателево седло, бочонок масла взяли, уйму хлеба, пимы новые… Потом еще и еще… Хватит, погуляли, попили кровушки!
— Чьей? — вырвалось у Егорки.
— Ясно, не вашей, голодраной!
— Перестал бы ты, честное слово… — с тоской в голосе сказал Егорка. Но куда там! Еще злее становилась перепалка, теперь и отец не уступал, отбросив прочь недомолвки.
— Зачем ему переставать? Он знает, вражина, что говорит!
— Знаю! — ревел в ответ Зарековский и ладонью рубил себя по багровому загривку. — Вот они где у меня, Советы и комбеды!
— Дождался опять своей власти, ну и целуй ее в зад! Но комбеды не тронь, сучье семя! — резал Терентий Иванович, выпрямившись в полный рост. — При них было у народа право, а теперь? За всех поет нагайка!
— А что, цацкаться с вами? Вы будете чужое хапать, а мы — терпи? Не выйдет!
— И у вас не выгорит ни черта. Лопнете вместе с властью омской!
Егорка обессиленно сел на стул, перекатывая ошалелые глаза, — рехнулись, ей-богу! — и снова забегал по казарме, вдоль длинного ряда аккуратно застланных коек.
— Батька… Мишка… одурели? А ну, влезет кто-ни-будь, греха не оберешься… Одумайтесь! Господин полковник сказал: никакой политики, одна учеба. А вы…
До Мишки наконец дошло, что не вовремя затеян спор. Злые слова застряли у него в глотке. Озираясь на дверь, он подошел к своей тумбочке, начал копаться в ней. И только сквозь зубы: «Сатана… Ну, сатана!»
— Лопнете, дай срок!
— Поори, поори, дед, авось допрыгаешься до петли, — пробубнил Зарековский, не оборачиваясь. — У нас не церемонятся, особенно с красными!
— А ты возьми и выдай!
— Мараться не хочу. Сам…
— Ну-ну, договаривай.
— Скажи спасибо, Гоха не убег…
— У него все впереди. — Последнее слово осталось-таки за Терентием Ивановичем. Долго молчал, поди, весь путь до губернского города, и вот прорвало…
— Ох, военных понаехало! Раз… два… три… Гоха, кто этот, с котячьими усами? — спросил от окна Лешка.
— Его превосходительство генерал Сычев, начальник гарнизона.
— А рядом, высокий?
— Новый окружной, его превосходительство генерал Артемьев!
— Его высокопревосходительство, — угрюмо поправил Мишка.
— А голенастый, с хлыстом?
— Тот, что сбоку строя? Английский инструктор, «дядька» по-нашенски. Они ведь нас и одели с иголочки, и на довольствие зачислили, и обучают. Кажная пуля, что выпущена, — английская. Все — от них!
Мишка с треском закрыл тумбочку.
— Да уж, добрые, добрые… Вчера вон у понтонного моста разыгрались. Баб хватали, толкались почем зря. Милиция стоит в сторонке и вроде бы не видит. Один прапор подошел к ним, а они его сгребли — и в воду. Чуть не утоп!
— Дура! — возразил Егорка. — Буянили-то мериканцы…
— А-а, хрен редьки не слаще, — Мишка махнул рукой, с усилием выдавил из себя: — Не серчай, Терентий Иванович…
— За что, солдат?
— Ну, лаялись-то…
— Да нет, спор был начистоту, об чем думалось.
— Ладно, дед, — со вздохом сказал Мишка. — Понимаешь, туго… И раньше не было власти доброй, и эта, омская, не клад. Щи без капусты не еда. Нужно что-то твердое. Такое, чтоб… — и помотал крепким кулаком. — Словом, временных много, а шкура у человека одна.
— Смотря у кого! — колко бросил Терентий Иванович.
— Не будем. И так… — Зарековский чутко вслушался, прикусил язык. В казарму входили командир первого взвода Гущинский и фельдфебель Мамаев. Егорка вытянулся в струнку.
— Господин подпоручик…
Гущинский коротко взмахнул перчаткой: отставить! Увидев нищего с поводырем, недоуменно-строго вскинул бровь. Но, судя по всему, догадался, кто перед ним, помягчел.
— Отец Георгия Брагина, если не ошибаюсь? К сыну, старик?
Приподнимаясь, Терентий Иванович пробормотал что-то невнятное. Гущинский легким прикосновеньем удержал его на месте.
— Сиди, сиди. Потом зайдешь на кухню. Скажешь, я послал.
Терентий Иванович совсем растерялся. Ждал, что будет гром с молнией, и на тебе… Дрожащей рукой вцепился в бороду, быстро-быстро моргал веками, по землисто-серой щеке скользнула слеза.
— Не извольте беспокоиться, — выговорил с трудом. — Сума полнехонька. Мне б вот солдата повидать, боле ничего…
— Слушай, что господин подпоручик советует! — вмешался Мамаев.
— Спасибо на добром слове…
Отойдя к окну, Гущинский кивком подозвал Егорку:
— В час дня проводишь господина фельдфебеля на вокзал, к черемховскому поезду. Остальное время свободен. Зарековский, подмени.
Всю душу вложил Егор в слова: «Будет исполнено!» И пока он делился радостью с отцом, командир взвода и фельдфебель вели свой разговор.
— Подорожная, деньги при себе?
— Все в порядке, Станислав Алексеевич.
— Долго там не задерживайся, без тебя как без рук. Посмотри, что и как в местной команде, подкрути унтеров, и назад.
Взводный легким шагом направился к выходу. Мамаев немного повременил, уловив быстрый взгляд Зарековского.
— Ты что-то хотел сказать?
— Никак нет, господин фельдфебель.
— Видно, померещилось. Но ты не стесняйся, сыпь напрямик.
