— Экое сазаньё! — вырвалось у Кольши.

— Не иначе, из города пожаловали на легкие хлеба. Вон тот господин особенно приотъелся! Может, его бонбой, замест огурца? — спросил молодой чубастый разведчик.

— Но-но, — хмуро, не повышая голоса, молвил сотенный. — Эй, граждане, далече ль до села?

— Версты три, — поспешно отозвался господин в котелке.

— Ничего не слышно?

— Н-ничего, г-гражданин…

— Услышишь, дай срок! — ввернул Кольша. Сотня раскатилась гулким смехом.

В лесу, что синел за хутором, среди колдобин от вывороченных бурей деревьев, по узкой, размытой дороге шагал невысокого роста человек, опираясь на ореховую палочку, за плечами болтался тощий мешок.

Увидев конных, не побежал прочь, только посторонился слегка, спокойно стоял под наведенными дулами карабинов, с тоской посматривал на низкое, с грязными космами, небо. Когда велели идти вперед и не озираться, пошел без сопротивления, ничему не удивляясь.

— Надо б выяснить, что за птица. Дозволь перекинуться словом? — сказал сотенному Игнат.

— Валяй. Надо так надо.

Игнат нагнал незнакомого человека, поехал рядом, остро приглядываясь к нему. Тот держался прямо, не горбясь, хоть и был в летах, на висках поблескивала седина, даже кургузая штатская одежда не скрывала его выправки.

— Откуда, и куда?

— Если откровенно, сам не знаю.

— Та-а-ак, допустим. Офицер?

— Штабс-капитан старой армии.

— Где потом обитал?

— Разумеется, в Уфе.

— В тех же чинах?

— Да. Помешали кое-какие обстоятельства. Некий спор.

— Плохо!

— Что именно?

— Помешали-то! — жестко обронил Нестеров.

Оба смолкли в одно время, но взглядами нет-нет да и встречались, видно, задели друг друга за живое.

— Надеюсь, кончен допрос? — колко сказал человек немного погодя. — Или пытать будете?

— Слушай, господин офицер. Я тебе не кат-палач из уфимского застенка. У наковальни с четырнадцати лет, в поту и дыму… Наш разговор короче: девять грамм в лоб, отваливай в гроб!

— И на том спасибо… — устало-насмешливо отозвался штабс-капитан. — Ничего другого не жду. Единственная просьба — нельзя ли поскорее?

— Успеешь к богу. А пока… бежать не вздумай.

— Некуда. Я вам объяснил русским языком.

— Небось и заграничные разумеешь? — поинтересовался Кольша, огибая промоину. Человек, в своих лакированных штиблетах, зашлепал прямо по ней. Утер со щеки грязь, брызнувшую из-под копыт, разомкнул спеклые губы:

— Да.

— Эка, едрена-матрена! — удивился Кольша. — Встренься герман тебе, ты б с ним запросто? Ну, а француз или, скажем, самурай?

— Кончай тары-бары, — предостерег сотенный.

Лес поредел, проглянуло поле, задернутое сеткой дождя, показалось село с церковкой на бугре. Сосновый лес, которым шел проселок, подступал чуть ли не к домам. Трое дозорных, по знаку сотенного, шагом выехали вперед. Никого и ничего. Но командир медлил и, как вскоре выяснилось, неспроста. Едва дозор миновал колокольню, с нее дробно застрекотал пулемет. Конники стремглав ударились обратно, к спасительному лесу. Запаленно влетели в заросли, матерились вполголоса, а пулемет не умолкал, взяв теперь на прицел дорогу. Что-то упало с тяжелым плеском. Игнат обернулся: посреди промоины трепетно бился вороной конь, силясь подняться, чуть в стороне, у куста, лежал комвзвода, широко раскинув руки и ноги.

— Наповал, — тихо обронил сотенный, снимая папаху. — В боях ни разу не зацепило, а тут… — Он помолчал, наливаясь бурой кровью, подозвал к себе Игната. — Бери нескольких конников, этого… и на тракт.

— А вы что ж?

— Посчитаемся с засадой, нагоним. — Он люто покосился на штабс-капитана, который с бесстрастным видом сидел под сосной. — Глаз не спускать!

Выкурив одну на всех цигарку, разъехались.

«Как с тобой быть, господин штабс-капитан? Вкатить пулю сейчас или подождать немного? С такой сволочью каши не сваришь, нет! — кипел Игнат, пристально глядя в затылок пленного, и рука тянулась к нагану. Что-то останавливало в самый последний миг. — Бежит от своих золотопогонных… Почему? Обидели, обошли в чинах? Нет, пожалуй, не то. Спросить? Вряд ли ответит».

Он все-таки не утерпел, заговорил снова:

— Радуйся, господин офицер. Еще одним красным на свете меньше… — Горло Игната перехватил сухой, полынно-горький ком.

— Остер, на лету мысли ловишь.

— Скажешь, не угадал?

— На сей раз нет.

— Навели порядок, самим тошно, — заметил Игнат. — Правда-то глаза колет!

— Правда? О какой правде речь? — штабс-капитан приостановился на мгновенье. — Где она? Ты ее видел? Не на войсковом ли кругу?

— Круг, а посередке пустота… — Игнат сердито засопел. — Но ты на меня не ори, ваше благородие, а то ведь я могу и шашкой!

— Один конец.

Больше штабс-капитан не проронил ни слова. Шагал, замкнутый, безучастный ко всему, с трудом передвигал ноги.

— Потер, что ли? — спросил Игнат. Человек отмахнулся: пустое, комиссар.

Через полчаса выбрались на тракт. Мимо с глухим стуком и плеском проезжал санитарный обоз Богоявленского полка. Сбочь вышагивала Натка, в казачьей справе, с красным крестом на рукаве, часто оглядывалась на конных, что вынырнули из-за бугра, словно кого-то искала среди них. Кого? Кольша, пронизанный радостью, привстал на стременах, приветственно вскинул руку. И погас, потускнел продолговатым, в конопинах, лицом, осадил сивую кобылку назад. Нет, не ему просияла Натка, вовсе не от него ждала ответного рывка. Игнат был перед ней, и только он!

Вслед за санобозом появились повозки белоречан. С ближней приподнялся укутанный в мешковину Санька Волков, пригласил на табачок.

— Спасибо. Приюти-ка арестованного.

— Офицер? — наметанным оком тотчас угадал Санька. — Драпака не задаст?

— Не думаю.

Штабс-капитан молча подсел к Волкову, смахнул с лица дождевые капли. И чуть ли не впервые охватил взглядом тракт, запруженный войсками и обозами, встрепенулся.

— Если не ошибаюсь, блюхеровцы?

— К чему твой вопрос?

— Много было разговоров, и вдоль и поперек. Теперь мне понятно волнение мистера Гарриса.

— Что еще за тип?

— Генеральный консул Соединенных Американских Штатов, приезжал на днях из Иркутска в Уфу. Интересовался исключительно вами. Какие меры приняты, крепок ли заслон, есть ли новые сведенья о генерале Блюхере. Долго изучал карту, беседовал с полковником разведки… Ему о Третьей и Седьмой казачьих дивизиях, о каппелевском ударном отряде, о польских и чешских легионах. Уперся, не стал и слушать. «Это таран, господа, это смерч!» Разволновался окончательно, заговорил о немедленном выезде в Иркутск, о телеграмме президенту Вильсону…

— Подзагну-у-ул, дядя! — недоверчиво сказал Санька Волков.

— Нет нужды, молодой человек.

Санька присвистнул.

— Только их и не хватало, комиссар!

— Ленин что говорит? Капитал — сила мировая, как и мы, пролетарии.

Штабс-капитан в странном замешательстве посмотрел на Игната:

— Вы… ни о чем не слышали? О выстреле эсерки Каплан, о…

— Пятую неделю в кольце, понимай. Ну и ну?

Штабс-капитан достал из кармана вчетверо сложенную газету, подал Игнату.

— Купил перед уходом. Простите, что предлагаю эту стряпню, но ведь на слово-то вы не поверите… — он потер лоб ладонью.

Игнат недоуменно свел брови, вчитался. Ядовито-черные строки запрыгали в глазах. Игнат покачнулся в седле, выдавил хриплое:

— Братцы, ранен Ленин…

Белоречане столпились вокруг, с тревогой расспрашивали его, а он бессмысленно мотал головой, выкрикивал неразборчивое… Потом вскачь сорвался по тракту, ничего не видя и не слыша.

Вокруг распростерлась темень. Тучи вместе с туманом опустились к дороге, облегли плотно, без конца сеяли холодный, пробирающий до костей бус. В мокрых ветвях по-волчьи завывал ветер.

Полки и обозы шли без обычного гомона, в суровой тишине. Люди притерпелись ко многому за последние вихревые дни, попривыкли к своей и чужой крови, к частым смертям, чуть ли не на каждой версте оставляя безымянные бугорки, но весть, принесенная штабс-капитаном, опалила сердца, согнула молодых и старых.