— Вали в объезд! Он один! — скомандовал чей-то голос.

— Врешь, с-сука! — пробормотал Игнат, посылая пулю за пулей. Стрелял, пока не кончились патроны. Прямо из седла кто-то прыгнул на него, заломил шею, повалил. На голову обрушились удары…

Казаки заарканили пленного, погнали в село. Игнат с трудом поспевал за резвой лошадью, часто падал, расшибаясь в кровь на камнях, а думал — странное дело — совсем о другом. Он вспоминал, как четверо суток назад, и тоже ночью, его вели свои, вели обезоруженного, неизвестно куда и зачем. И это было горше всего…

Каменный дом на взгорье, недавно молчаливый, погруженный в темень, сиял ярко освещенными окнами. У ворот мотали хвостами оседланные кони, в саду, за кустовьем, раздавался бабий смех.

Игната втолкнули в комнату, где пировала офицерская компания, человек семь-восемь. На тарелках свиной окорок, вяленая рыба, огурцы. Длинноволосый, обходя застолье, проворно разливал водку по стаканам.

— Ну-ка, урядник, веди его на свет! — сказал черноусый, с погонами есаула. — Хоро-о-ош гусь! — И длинноволосому: — Он?

— Он, ваше благородие. Под сотника вырядился, о полковнике Горбачеве… нет, выспрашивал-то другой.

— Та-а-ак. Никого не покалечил, когда брали?

— Двое ранены, Митяев тяжело…

Есаул, покачиваясь, подошел к Игнату.

— Ну-с, давай побеседуем. Ты — ясное дело — догадываешься, что тебя ждет? Чуть зорька, и к праотцам… вернее, к чертовой матери!

За столом захохотали. Громче всех, кажется, веселился длинноволосый.

Игнат знал, каким трудным будет конец, и в то же время, несмотря на полную безысходность, в нем теплилась наперекор всему надежда на счастливый случай, Правда, глупо было уповать на что-то, но он, хоть убей, верил!

— Итак, поговорим. Ты, конечно, из Белорецка? — спросил есаул и сам ответил: — Оттуда. Что, выползли главные-то орды в степь? А какие силы на заводах? Молчишь? Напрасно… Я тебе, друг ситцевый, предлагаю честную комбинацию. Без обмана. Проведешь мой отряд через перевалы, узнаешь пароль, все как полагается, и тогда… Надеюсь, ты меня понимаешь?

Игнат молчал. «Если это случай, тот, единственный, то черт бы с ним!»

— Так-с, — просипел есаул. — А ну, казачки, пройдитесь легонько. Да не очень.

Хлесткий удар в зубы отбросил Игната к порогу. Он с усилием приподнялся на руках, и тут же под ребра въехал кованый сапог.

— Стой, не сразу!

Трое дюжих казаков распрямились, украдкой от есаула смахивали пот. Игнат лежал, раскинув руки, по его губам стекала струйка крови. Лежал, закрыв глаза, собираясь с силами. «В раж вошли, теперь недолго!»

За столом приглушенный говор:

— Ни слова не выбили. Видно, из идейных…

— Тем лучше, дорогой. Сволочью меньше.

Длинноволосый вдруг вскинулся:

— Господин есаул, я придумал!

— Что?

— Развлеченьице… Утвердим стакан с водой на комиссаровом черепке, и кто попадет…

— В черепок? — усмехнулся молодой сотник.

— Угу-гу-гу-гу! — заржал длинноволосый. — Нет, спервоначалу в стакан. А ловко, ваше благородие? Чур, я первый. Во имя овса и сена, и свиного уха… Налим!

— Но-но, чадо господне.

Все вышли из-за стола, вынули оружие. Конвоиры приподняли Игната, крепко встряхнув несколько раз, прислонили его к простенку. На голове очутился, приятно холодя, стакан с водой.

Длинноволосый отошел в угол, прицелился, наган плясал в его руке.

«Да, верь в чудо или не верь, а умирать готовься! — мелькнуло у Игната Нестерова. — Еще секунда-две, пока бандит выцеливает, пьяно прижмурив левый глаз, — и кончен путь… А маманька ждет под Можайском, и еще долго ждать будет. И только ли это? Ведь ничегошеньки, ничего не успел! Жил, как все, не очень задумывался над тем, ради чего ты и тебе подобные на земле. А чуть проглянуло, и вот она, курносая, в десяти шагах. Не успел… Слово-то какое поганое!»

Длинноволосый нажал на спуск — пуля угодила в простенок, немного выше комиссарской головы.

— Д-дайте мне, — сказал сотник. Он быстро поднял револьвер, почти не целясь, выстрелил: стакан разлетелся вдребезги.

— Учитесь у фронтовиков, господин попович! — с иронией заметил кто-то.

— Пустое! — Сотник удивленно пригляделся к Игнату, шевельнул темными, будто нарисованными бровями. — А ты смел, комиссар!

— Господа, угостим его водкой напоследок? — ни с того ни с сего подобрел длинноволосый.

Офицеры недовольно заворчали, но есаул молча дотянулся до четвертной бутыли, налил полный стакан.

— Эй, ты, подойди сюда. Развяжите его!

Казаки проворно исполнили приказ. Морщась от боли в запястьях, туго-натуго стянутых волосяной веревкой, Игнат взял стакан, медленно, как бы в раздумии, поднес к губам.

— Уговор — до дна! — долетел голос сотника.

— И желаю… ик… пасти стадо свое в добром здравии и полном повиновении… на том свете! — ввернул длинноволосый.

Игнат простовато кивнул, до дна так до дна, посмотрел на конвоиров: мол, и за ваше здоровье, хоть вы и пересчитали мне все ребра! — и неожиданно для всех размахнулся, запустил стаканом в лампу. Свет погас. Игнат бросился к двери, толкнул ее ногой: она оказалась незапертой. Позади, в душной проспиртованной тьме, орали, сталкивались лбами, кто-то выпалил наугад, и зазвенело оконное стекло. Во дворе было и того чернее. Ага, вот она, калитка. За изгородью по-прежнему стояли лошади. Задыхаясь от бега, Нестеров кое-как раздернул повод, вскочил в седло, конь сорвался с места… Переулок, другой, какая-то дорога. На север или на восток? А-а, раздумывать некогда… Обок тесной, почти слитной вереницей мелькали деревья, ветер гудел в ушах, и томительно близко над ухом высвистывали пули…

После долгих блужданий в горах перед Игнатом снова открылся Белорецк. Ничего вроде бы не изменилось в нем: никуда не выступали войска, обозы, как и несколько дней назад, нескончаемо теснились по гребням и низинам, переполняли дворы. Мимо вскачь летели связные. Пылали огни костров, поедая остатки изгородей.

Игнат шел от костра к костру, и в голове мало-помалу складывалась картина последних дней. Узнал он, что надежды на казачью бедноту не состоялись: ее успел загнать в свои полки атаман Дутов. Не удался и прорыв. Поперек дороги встал Извоз, опоясанный тройным рядом колючей проволоки, изрытый окопами, каждый аршин ее склонов был заранее пристрелян атаманцами из орудий и пулеметов. И одолели-таки, наперекор всему, ворвались на плечах белых в окопы, но тут перебежали к дутовцам Енборисов, Пичугин и Каюков, и не просто, а прихватив с собой карты и планы дальнейших действий боевых колонн. Пришлось повернуть обратно. Сотни бойцов пали на проклятом косогоре, сотни были ранены, и среди них главком, Николай Каширин. Ехал он теперь в санитарном обозе, с ногой в лубках…

Зато Горшенин, к которому за полночь явился обтрепанный, в синяках и ссадинах Игнат, крепко обрадовал:

— Ну, москвич, прыгай. У нас новый главком — Василий Константинович.

Он оглядел позднего гостя, присвистнул, скрылся за перегородкой, вынес оттуда солдатские шаровары, гимнастерку, латаный-перелатаный пиджак.

— Одевайся, а завтра найдем поновее, раздобудем шинель и сапоги. Есть хочешь? Садись к столу.

Перед сном они вышли на крыльцо, закурили.

— Куда ж теперь? На север или…

— Пока на юго-запад, по Стерлитамакскому тракту, а там будет видно. Это раньше мы звонили в колокола, бегство Енборисова многому научило… — Горшенин глубоко вздохнул. — Грешил я на Ивана Дмитрича, и было за что: летал, под носом не видел… Но какой парень! Ошибся, не стал юлить, честно сказал при всех. И Василию Константиновичу: мол, командуй, а нам с братом взвод или роту, что есть. Постараемся доказать, что революция и нам не мачеха!

На мгновение ослепительно блеснула зарница, осветила щетинистые гребни гор.

— Смерть Павла Варфоломеича нейдет с ума. Вызови мы отряд с фронта, схвати одного, другого, третьего, кой-кого поставь к стенке… Да нет, нет, нельзя было начинать с недоверия станичной бедноте. Красный казак, он и есть красный, при всех своих заскоках. Павел это лучше многих понимал… И вот погиб!