— Думаю, что лучше уж пусть водитель ваш этим займется. Я, откровенно говоря, грузовиком управлять не умею…
— Кузнецов! Берешь майора и на грузовике катись в госпиталь! Быстро!
— Зачем меня брать? Место, что для раненых пригодится, занимать? Мне, товарищ комбриг, и тут неплохо…
— А зачем ты, игрушечник, нам тут нужен?
— Игрушечник может и не нужен, а боец пулеметной роты Моисей Вайсберг очень даже пригодиться может. Басмачей гонял так, что товарищ Фрунзе лично благодарность объявил, глядишь — и германец нежную любовь Моисея Лазаревича на своей шкуре узнает…
Лапушкин резко приобнял майора:
— Ну, тогда тебе объяснять ничего не надо. Кузнецов! Женщину забери!
— Вечно ты, Лапушкин, сначала говоришь, а потом думаешь — раздался сердитый голос радистки. — Ведь на мое место двух раненых запихнуть можно, ты об этом подумал?
— Ой, извините, Людмила Константиновна, не узнал вас! Я больше не буду…
— Вот всегда так: учишь вас, учишь — а потом «ой, не узнал». И ведь опять соврать решил, так?
— Нет, не так, Людмила Константиновна, теперь, похоже, точно больше не буду — ответил сержанту комбриг, внимательно оглядывая окрестности. — Товарищ боец! давайте пушку вон туда, в кусты откатим! Игрушечник, куда пулемет ставить думаешь? Давайте побыстрее к встрече готовиться, судя по шуму немец сюда пойдет минут через десять-пятнадцать…
Шум боя впереди затихал. Но стрельба впереди пока не прекратилась, и бойцы разведроты, распределившись по местам вокруг зерносушилки, получили небольшую передышку.
— Лапушкин, вот ты мне скажи: почему комбриг с автоматом сидит в окопе? — снова раздался негромкий голос бывшей учительницы. — Я детей физике учила, про войну мало чего знаю. Но ты-то и в школе не дурак был, да и военному делу, смотрю, обучиться успел. Но я все же думаю, что комбриг должен полком командовать или дивизией, а в окопе рядовые бойцы сражаться должны. Я не права?
— Вы правы, Людмила Константиновна, вы же всегда правы. Вот только сейчас от всего полка осталась неполная рота… оставалась. Так что получаюсь я вовсе не командир дивизии или даже полка, а командир роты… — Лапушкин прислушался, а затем уточнил: — даже, скорее, командиром взвода. Вот и выходит, что мое место как раз в окопе. Ведь все просто выходит: задержит взвод немца на полчаса — сбережет роту, а то и две тех бойцов, кто уже кровь за Родину пролил. Вылечат их — и вместо этого взвода рота встанет, причем рота бойцов уже обстрелянных, более умелых, чем их бывший командир. И даже не вместо взвода… Лейтенант! Сколько у тебя всего бойцов?
— Шестеро! И вас с капитаном двое, товарищ комбриг!
— Вот видите, Людмила Константиновна, если повезет — а нам должно хоть раз повезти — мы тут отделение на роту меняем. Арифметика, третий класс: восемь человек гораздо меньше полутора сотен.
— Почему восемь? — Иванов услышал знакомый до слез голос. — А меня решили не считать?
— Петров! А ты какого черта тут делаешь? Тебя же паровозным колесом контузило!
— Ну уж не совсем и паровозным. Точнее, не совсем колесом: колпак с котла это был. Шесть ребер, правда, он мне поломал, но ребра — не руки-ноги. Так что эскулапы меня просто перебинтовали покрепче и обещали, что скоро заживет. Дышать, правда больно, но стрелять — нет. Бегать тоже больно, но тут, как я мыслю, бегать и не потребуется. А в грузовик наш раненые и так еле влезли, к тому же он и едет только на первой скорости… Кузнецов сказал, что до моста ему ползти как бы не час — так что если десяток моих выстрелов немца хоть на минуту задержит — уже польза будет. А если получится уже два десятка… Лазаревич, там у входа сумка с лентой к твоему «Максиму», угощайся! И тебе, командир, подарочек — Петров протянул Иванову две полных обоймы от ТТ. — Главврач передала, сказала, что все равно стрелять не научилась…
Стрельба за лежащей впереди рощицей окончательно стихла. И вообще все стихло — казалось, что в природе просто кто-то выключил звук. В обычное время такой тишины все же не бывает: где-то чирикают птички, где-то стрекочат кузнечики — а тут над деревней встала буквально мертвая тишина.
— Ну, с богом, славяне! — негромко произнес Лапушкин. — А так же иудеи и мусульмане — господь сам разберется, кто из нас кто.
— Лапушкин, бога нет! — строго сказала Людмила Константиновна. — Ладно, до встречи в раю!
— Так вы обещали рай на земле построить — подковырнул учительницу Вяземский.
— И обещание выполним, так что тут и встретимся. Вот только немца в ад отправим. Кстати, чего это он задерживается?
Но немец не задерживался. Сначала бойцы услышали отдаленный гул моторов, затем из рощицы послышался лязг металла. И на опушку медленно выползли три бронированные машины.
— Значит одну, а то и две подбили — радостно сообщил Лапушкин, — нам меньше досталось. Только вот…
— Эй, артиллерия! Танки чешские, в лоб берутся только с полутораста метров!
— Учтем, товарищ комбриг — раздался могучий рев боцмана.
— Людмила Константиновна, может вы все же в тыл пойдете? — комбриг повернулся в радистке. — Пользы-то от вас…
— Лапушкин, я на «Ворошиловского стрелка» второй степени еще в тридцать третьем сдала. Второй! Думаю, двух немцев подстрелить успею, а то и трех. А три — больше чем один. Арифметика, Лапушкин, первый класс. Ну, я пошла — и Людмила Константиновна, пригнувшись, юркнула в заросший овражек.
Проводив учительницу взглядом, Иванов снова посмотрел на опушку рощи. И вовремя — между танками стали появляться фигурки немецких пехотинцев.
— Стреляй, таварища майора — пихнул Моисея Лазаревича в бок Хабиббулин.
— Моя поспешать не нада, путь от леса отойдут… тьфу на тебя, Хабиббулин! А то они снова с лес убегут, а нас эти три танка раньше времени обижать начнут. Сколько у нас лент?
— Два, таварища майора. Этот, полная, и которая Петров принесла, там мала-мала палавина, но есть. И граната есть, бальшой только очень.
— Хватит. Думаю, что даже ту половину нам отстрелять не дадут, но мы будем стараться…
Немцы медленно пошли вперед, потихоньку двинулись и танки. Неожиданно откуда-то сбоку, из овражка, выстрелила винтовка и одна из идущих фигурок упала. И пехотинцы, и танки немедленно повернули влево и открыли огонь в сторону выстрела.
— Это они удачно встали — прохрипел Вяземский, разворачивая пушку поудобнее. Сорокопукалка — пушка легкая, но вот ворочать ее одному, да еще в кустах — занятие для сильных не только духом. А Сидоров для этих целей не годился…
— Ну вот и ладушки, — пробормотал про себя граф, закончив прицеливаться. Пушка рявкнула, но немцы, похоже, выстрела совсем не заметили.
— Заряжайте, граф! — крикнул Сидоров, выдернув ствол пушки. — Цельтесь не спеша, фашисты нас, похоже, за своей стрельбой и не заметили!
Фашисты пушку заметили после второго выстрела, снесшего гусеницу с одного из танков. Но между заметить и уничтожить какое-то время должно пройти, и Сидоров успел снова привести орудие в рабочее состояние.
— Матерное слово! — воскликнул боцман. — Ну кто же так стволы-то греет! — он одним движением обеих рук оторвал от гимнастерки оба рукава и начал судорожно обматывать обожженные ладони. Пушка выстрелила снова…
— Да не спеши так, ваше превосх…
Несколько пулеметов, скрестивших очереди на кустах, откуда стреляла пушка, договорить Сидорову не дали.
— А я и не спешу — прошипел Вяземский, тоже не избежавший внимания пулеметных очередей. — Жалко, что не все еще снаряды истрачены…
Вяземский врал. Он прекрасно видел, что уже все три танка — включая стоящий на месте — разворачивали башни в его сторону. Но он знал, что больше уже выстрелить из пушки не получится, и поэтому целился очень тщательно. И пушка выстрелила лишь тогда, когда граф увидел выстрел из танкового орудия. Но увидеть, как задымил немецкий танк, он уже не успел: наводчики в танках все же были шиты совсем не лыком…
— Сволочи врачи! — ругался сквозь слезы Петров, — говорили, что только дышать больно будет. А что стрелять больно — не сказали! Ладно, в госпиталь вернусь — они мне весь спирт отдадут, суки!
