Близнецы присели на ближайшем теплом склоне, пощипывали клубнику. Как зверьки. Оба будто в рыже-сереньких шапочках - у Косынки короткая шерсть растет прямо вверх, как у крота, а у Сумочки гладко лежит и блестит, словно у выдры.
Я при Бертране похож на Пуйхла. Такой же раб, бледный, бесцветный и безвольный... Я сидел оцепенело-лениво и медленно, беззлобно думал о том, как же он, злыдень, и эти два глупых звереныша мне надоели.
Бертран вернулся галопом, старый конь опять шел красиво и быстро. Оцепенение отпустило и меня; братья-грызуны тоже бросили свою клубничку и подтянулись.
- Броселиана там! - махнул он рукой куда-то по течению золотого утреннего света, - Есть длинная цепочка озер, мы сейчас идем параллельно последнему, Подметке. Оттуда выходит короткий речной рукав до залива. В холмах живут овечьи пастухи, это еще день пути, так что неурожай нам сегодня-завтра не опасен!
- Ладно, - согласился Сумочка, - может, хоть сыром разживемся.
Сыром мы и в самом деле разжились. Вечером с холмов потекли стада, как грязные талые воды, а мы остановились на ночлег у дряхлой пастушки; теперь она занималась лечением мелкой скотины. О том, что делается за пределами холмов, она ничего не знала.
Это был последний мой безмятежный день.
***
Когда снова начались территории земледельцев, стало много хуже. Милостыню странникам там не подавали - года три назад завелся в полях какой-то куська-жучок, он подгрызает корни злаков и опасен почти как саранча. Похож вредный жучок на божью коровку, только не блестит и пятнышек на нем нет.
Вроде бы и куськи этого уже не стало, а хлебом все равно не делились. И солнце не светило больше, ушло во мглу, что никак не могла разрешиться дождем. Права на пернатую дичь и зверя принадлежали двум братьям-баронам, для которых охота стала почти единственным источником мяса. Они браконьера повесили бы, предварительно распоров ему жадное брюхо. Можно было натаскать по ручьям рыбьей мелочи; близнецы, которых мы прежде не принимали всерьез, не давали нам бредня ни за что и обеспечивали компанию только сами. Они, по сути, нерасчетливые дети, гнались за быстрым уважением, а потому почти сразу же стали важничать. Бертран чувствовал себя так, словно его сунули в огромные тиски и неумолимо сжимают со всех сторон; даже Гром, конь выносливый и умный, перестал его радовать. Рыцаренок был озабочен отсутствием меча.
Ближайший городок с базаром находился в трех днях пути, в землях Гавейна-Чернокнижника, но продавали там оружие либо самое дешевое, предназначенное для крестьян, либо дорогое, турнирное. Зная об этом, Бертран мрачнел. В первой же деревне он направился к кузнецу, а мы остались на лугу, под небольшим стогом новой травы.
Вскоре подошла ватага. До осени местные парни таскают баржи на рукавах меж озерами и вверх по главной реке. И эти, с полотенцами на шеях, видимо, направлялись туда же. Их главарь, не переставая щелкать орешки, подозвал нас жестом. Я чуть раньше успел припрятать под стогом лук и колчан и сейчас подошел к ним, не вынимая ножа. Их предводитель был плечист и сутул, казался телом уже не парнем, а мужиком, но лицо его бороденкой еще не обросло. В любом случае мне пришлось бы худо; местные парни, хоть и невысокие, и неуклюжие, созревают рано.
- Чего тут вам надо?
- Ничего такого. Мы идем к лесу.
- Тут не подают, голытьба.
- Иди своей дорогой, пропусти нас!
- А чего за это дашь?
- Нету у нас ничего!
- Врешь, побируха! С вами был воин.
- Так с него и спрашивай.
- А я с тебя спрашиваю, ну!
- Ты, никак, трусишь?
- Сумку давай! Давай, говорю!
По бокам у меня примостились Косынка и Сумочка, но и они не доставали ножей.
- Это еще что за дети? - спросил вожак и слегка ударил меня в плечо. Потом что-то твердое, мне казалось, рухнуло прямо с небес мне на макушку, и я упал.
Я потерял сознание почти сразу - близнецы сказали, что один ватажник ударил меня дубинкою сзади, зашел незаметно, пока я пытался отболтаться - и нападающие, слегка меня попинав, потеряли интерес довольно быстро. А вот близнецов метелили долго. Школяры всегда дерутся с городскими, есть даже такой праздник, когда сжигают Старую Зиму: школяры берут очень большие кисти, городские парни - метлы, все выходят на лед и бьются, пока последний не упадет. Косынка и Сумочка всегда воевали спина к спине, и сбить их с ног было не так-то просто. И теперь они прикрыли друг другу спины, а противники взяли их в кольцо и крепко наваляли по мордасам. Потом кто-то догадался врезать Косынке по яйцам; когда того согнуло, добавили по шее, а Сумочке - палкой по затылку и свалили обоих. Порылись в сумке, отняли сыр и бредень (куртки мы уже успели променять на еду); попробовали стянуть Косынкины сапоги, да увидали, что те давно уже просят каши.
Тут ватагу спугнул Бертран. Разогнав коня, он помчался в бой и смог достать кое-кого длинной плетью. Парни медленно и с достоинством отошли, а мы остались. Рыцаренок наехал конем на вожака и громовым голосом повелел отдать то, что взяли. Длинный ватажник демонстративно откусил от сыра, а вожак бросил наш бредень под ноги коню; Сумочка тут же подобрал его и осмотрел. Парни дружно повернулись, вожак плюнул в пыль и повел их дальше.
- Давайте дадим им уйти, - приказал Бертран, - а я вам пока расскажу что-то важное.
Он спешился, мы опять расселись под стогом. Лук и колчан не тронули, и я снова положил их на колени. Конь пощипывал сено, у седла было привешено какое-то странное копье-трезубец; наш трубадур вернулся от кузнеца босым, без кожаной седельной сумы-мешка и с лютней вместо щита за плечами. Струны задевали за костяные накладки колета и неприятно повизгивали.
Когда я спросил об этом, он досадливо отмахнулся:
- Ну ее. Она все равно была пустая.
- А сапоги?
- Променял все кожаное на рогатину. Нет у него ни мечей, ни копий - вот о чем речь.
Я видел березу, она была толстой и пыльной, словно сделана из сыпкого мела, и даже не шелестела. Голова моя пока не болела, но казалась до странности легкой и мягкой; кожу не порвали, но шишка обещала вырасти такой, как бывает у мудрецов для помещения дополнительного божественного разума.
- Давай свои носки, пришью к ним подметки с носами и пятками. Косынка, дай голенища - сапоги все равно не твои, дареные...
- Не надо, Мельник...
- Надо. В лес идем.
Косынка сапог не снял, но и не сопротивлялся. Я как мог ровно срезал часть голенищ, сел под стог с шилом и веревочкой. Бертран, поворчав, отдал толстые колючие носки. Я начал шить, а он - говорить.
- Так вот. Кузнец продал все оружие, какое у него было. Осталась вот эта рогатина, ею только медведя или мужика с тесаком остановить, для конного боя она не годится. Все мечи продал, а они ведь были!
- Да не тяни ты! - вдруг потребовал чем-то обиженный Косынка.
- Не тяну. Тихо! У Гавейна заваруха началась. Наши пилигримы, да еще и городская голь - они захватили свой любимый холм и вообще Холмы и держат уже неделю как. Гавейн с войском вышел в поле. Говорят, его мужики - они держатся старой веры - разозлились и восстали, требуют, чтобы он укротил еретиков, они их пастбища заняли. Сами мужики всего боятся, и герцога, и еретиков, а требуют... Кузнец продал оружие вроде бы им, оно у него все-таки не рыцарское. Он говорит, кто-то, Лот или Уриен, ему-то все равно, хочет напасть на отца. Не знаю, что делает другой сын - может быть, и с еретиками. А Броселиана, ее дочь Артес и внучка Мограуза готовят оборону города. Если у них получится, то город окружит лесная стена, и лес унесет целый город незаметно к самому Сердцу и Мира и там убережет.
- Нам надо туда! - вскрикнул Косынка, - Отец...
- Я туда без меча и копья не пойду и вас не поведу! Это безумие.
- Подожди, брат, - начал было Сумочка, - мы и так, и так туда...
- Поздно будет! Если город уйдет...
