В день второй хозяйственные близнецы вынули из котомки бредень и натаскали рыбы в старице; на третий день я снял первым же выстрелом дикого селезня, а Чулки умело ощипал его. Потом у Бертранова меча безнадежно треснула перевязь, и он прицепил его к седлу.
А потом мы пришли в проклятые земли. Это узкая полоса между пригородом и землями свободных крестьян, а живут в ней изгои и разбойники. Поэтому я не разбирал лука, Бертран убрал лютню, а близнецы держали руки поближе к ножам. Но тропы были пустынны и вроде бы не опасны, и к вечеру мы вышли к довольно большой реке.
Собирался дождь, но к утру или позже. По небу протянулись струи перистых облаков, после заката его затянуло сплошь. Росы почти не выпало.
Всех клонило в сон. Мы развели огонь, приготовили ложе из веток, стреножили и расседлали коня, а потом натянули куртки - кто кожаную, кто вязаную. Только Чулки, казалось, не мерз, не замечал ни ветерка, ни влажности. Ужинать мы не стали и повалились спать. Первую смену - часа два - на страже оставались Арнаут и Гираут - по отдельности они ничего не сделали бы, растерявшись.
Стоило мне заснуть, и они растолкали меня и завалились сами. Костер мы развели небольшой, лишь бы не промерзнуть. Конь пасся под деревьями, дремал. Я ушел к реке - чуть выше в нее впадал широкий спокойный ручей с ледяной водой, а ниже она резко перегибалась, образуя омуток. Я сидел, слушал себе воду и думал в дреме о том, какую бы там мельницу мог построить мой отец. Звезды были едва видны за пеленой облаков, но что-то о времени понять было можно... Конь почему-то временами всхрапывал, но зверя слышно не было, и я, не очень привычный к коням, не понимал, что же его беспокоит. На всякий случай я подкормил огонь, сделал пламя поярче и взял на колени лук.
Так прошло два часа - и ровным счетом ничего не случилось. Моя воображаемая мельница строилась и перестраивалась, а отец критиковал ее. Конь тихо переступал копытами. Парни храпели. Кое-как сориентировавшись в небе, я растолкал Чулки. Он протер глаза, противно заскулил и ушел к костру.
Утром меня разбудила песня синицы, похожая на неприятный резкий и непрерывный звон. Значит, было уже довольно поздно - светло. А Чулки? Он лежал спиной к костру - видимо, спал. Я подошел и легонько пнул его меж лопаток - и тут увидел обрубок шеи в луже крови, как в студне. Он так и лежал - в распахнутой сутане, под которой ничего не было, в пестрых вязаных чулках, которые были ему узки и коротки. Безобразная голова откатилась от костра, недалеко, в ложбинку. Значит, он занимался детским грехом, смотрел в огонь - летели мои мысли, - а потом кто-то незаметно подошел сзади и отсек ему голову. Этот кто-то долго нас караулил, тихо шел следом, а потом...
Где конь? Тихо. Коня нет, валяются стальные путы - кто-то перекусил их каким-то инструментом. Нет росы, не видно следов, ни конских, ни человеческих. Нет ни щита на дереве, ни седла, ни меча. Сначала меня вырвало, потом я упал на колени у трупа и заорал.
Сзади оказался Бертран, не снимавший лат. Он пошевелил труп, потом потрогал голову за челюсть.
- Окоченел... Поздно.
Тут подошли близнецы, оба сразу. Бертран первым прибежал к реке. На песке отпечатались только конские следы - значит, конокрад был один и переправился на тот берег верхом.
Бертран врезал мне под дых, очень сильно.
- Зачем заставил стеречь его, кретин, ослое...? Где мой меч, где щит, где конь, ты, скотина деревенская, мужик вонючий?!
Я медленно встал и разогнулся:
- Ты сам, - прошипел я, - оставил свой меч, Рыцаренок...
- Я-а?!
Он избил меня так, что голова к полудню раздулась, как горшок, а нижняя половина носа навсегда съехала на сторону. Он меня бил, а я, дурак, все вставал и при этом не смел ударить дворянина, как и положено пусть богатому, но все же крестьянскому сыну. Я все вставал и вставал - боялся, что он меня утопит, если останусь лежать или потеряю сознание.
Арнаут и Гираут тем временем соорудили из нашего ложа плотик и спустили на нем покойника вниз по течению; претензий к ним за то, что не защитили меня, следовательно, и быть не могло.
Потом он долго еще меня не замечал, и я его тоже. Был бы нам не нужен воин-проводник, я б зарезал его ночью или пристрелил бы, если б он снял колет, прямо в спину.
***
На время я занял место раба. Голова моя болела, нос не дышал и глаза почти не открывались. Я тупо шел за близнецами, иногда клал руки им на плечи, делал на привалах, что говорят, слушался всех, как злой дух из масляной лампы. Косынка взял мой лук и охотился, а его брат рыбачил. А потом, когда мы вышли из проклятых земель в свободные, я смог приоткрыть глаза. Моя черная рожа к тому времени стала иззелена-желтой с багровыми круглыми пятнами и покрылась редким бесцветным пухом там, где это полагается по естеству.
В свободных землях население очень пестрое - там есть и вольные землевладельцы, и хлебопашцы, живут там и дворяне со своими арендаторами, богатые и бедные. Я предпочел бы останавливаться у себе подобных, и Бертран тоже - у подобных себе. Наш переход до первого дворянского гнезда оказался длинноват. Не успев отдохнуть, Рыцаренок отправился с визитом к хозяевам земли, а мы трое - на огород к управляющему. Весь день мы наполняли и наполняли огородные бочки водою из пруда. Меня, избитого, считали нерадивым рабом, а братцы-бобрята часто присаживались отдохнуть и поболтать. Но у меня не было сил ни обижаться, ни восстанавливать равенство. К вечеру мы заработали каравай хлеба, кусок сала, большой пучок зелени и кувшин пива - сам кувшин надо было возвращать; на огороде все еще оставалось несколько пустых бочек.
Подошел довольный Бертран - ему в дорогу дали жареную курицу, подарили почти новые еще крепкие сапоги из конской кожи (свои старые он теперь отдал Косынке, который так и шлепал по лесам в веревочных сандалиях). Курицу, зелень и часть хлеба мы съели, пиво выпили, а сало и остаток каравая Сумочка припрятал на потом.
Как водится, мы уселись в кружок обсудить дела.
- Вот что, - начал Рыцаренок, - Ты, Мельник, должен мне хотя бы коня.
Он вздернул меня за грудки вверх и тряс, как-то странно кряхтя. Я висел и впервые в жизни и правда чувствовал себя Мучным Червем.
- Где хочешь укради, или я тебя продам!
Сумочка аж прикрикнул:
- Бертран, столько за него не выручить, успокойся!
- Тогда будешь мне должен - свою мельницу, Мельник!
- Хорошо, хорошо, он заплатит, когда сможет...
- Мне надо сейчас! Понимаешь, ты, мужик, как я без коня должен воевать, а?!
- Бертран, Бертран, я сделаю!
Он отвязался наконец, но еще долго сидел, пофыркивая, на корточках и злобно смотрел на всех нас. Хорошо хотя бы, что он обратил на меня внимание, и ситуация хоть чуть-чуть разрядилась.
Воровать коня прямо здесь было немыслимо. Поэтому только на следующем вечернем привале я забрал у Косынки лук и пошел на разведку. В этой деревне занимались мясными телятами, пользовались волами и ослами, коней же я пока не видел. Но к вечеру из дома старосты погнали в ночное жеребую рыжую кобылу и вороного мерина. Сопровождали лошадей два мальчика, оба сильно моложе меня - рыжие и кудрявые. Они радовались, что их отпустили ночью, позволили не спать, и никто не будет ругать их, если они будут купаться или рассказывать всякие ужасы и непотребства.
Я незаметно шел за ними - не за кустами вдоль тропы, а просто позади, по своим делам. Проводив коней через перелесок к речке и лугу, младший мальчик ушел, а старший повел коней в воду и несколько раз окунулся сам. Я же кружил и кружил на границе луга и леса, якобы подстерегал кого-то. Мальчик видел меня и не боялся. Потом я сделал вид, что ушел, и спрятался в кустах; положил на колени натянутый лук и стал чего-то ждать.
Когда наступили сумерки, к парнишке пришла девушка в платье чуть ли не из мешковины и в розовом старом чепчике. Девушка эта казалась сильно старше - и вроде бы ребенку она не сестра. Непонятная девица принесла узелок с едою. Я думал, она уйдет - но она осталась на ночь. Кто она ему - боги знают. Может быть, невеста - в деревнях женщины частенько берут себе мальчишек, чтобы мужей хватило наподольше. Или тетка...
