Свет расплылся по куполу неба радужной пленкой до горизонта, затмил самые яркие звезды и вмиг исчез. Епископ Герма как бы растворился в воздухе, а шаха Луна словно втянула в себя земля.

Я остался один, и опустошение стало мною. Мне казалось, я так истончен, что вот-вот ночной ветерок рассеет меня - как пепел, как мучную пыль. Я хотел быть с Новым богом, следовать за ним, не расставаться с ним. И тогда бы я вновь обрел живое тело.

Одеваясь, заметил я, что рук моих расплав не тронул, Новый бог не допустил. Только у самых плеч, там, где меня касался нагретый камень, осталось несколько дряблых ожогов.

Я снова пошел на запад к устью реки и после полудня то ли заснул, то ли потерял сознание. Виделось мне узкое мелкое ущелье - а не то и странная дорога - по которому один за другим и группами сломя голову скакали тяжело вооруженные белые рыцари. Мне было лет десять, и я должен был переправить на ту сторону ущелья мать и братьев - только братьями моими были Бертран и близнецы. День стоял яркий, начиналась осень. На нашей стороне был редкий зеленый березняк, березы могучи, как племенные коровы. А на той стороне стояла полоска темнохвойного старого леса. Сначала я позвал их за собой и попытался перелететь ущелье, но не получилось. Тогда я заметил, что две толпы рыцарей образовали коридор и бросился туда. Бежал я по засохшей гремящей глине. Прибежав, присел на корточки унять сбитое дыхание. Они же, братья и мать, меня не догнали.

Этот лес не только состоял из тьмы - он как шатром был покрыт толстой пленкой этой темноты. Находилась в нем куча трупов, и я оказался там один. На черной земле я понял, что и я обречен, что вот-вот не будет - и никогда, ни прежде, ни потом, ни теперь - не будет меня, моего сознания. Я услышал, как куча трупов пожирает себя и не смог отвернуться, у меня закружилась голова, как будто кто-то свернул мне шею. Я все это видел и изнутри, и снаружи, видел плодную оболочку тьмы на верхушках елей и чувствовал окоченевших или размякших мертвецов, которые уже перестали быть людьми и превратились в чистую плоть. Плоть эта поедала себя медленно и смакуя. Зубов, я чувствовал, у нее нет, но совсем рядом чуть улыбается уголок верхней губы, что должен перейти в ложбинку под носом, но нет здесь никакого носа. Есть слабенькие ручки далеко по сторонам и насмешливая воля все пожрать, довольство тем, что никому спастись не дано.

Тогда я проснулся - и оказался на мельнице моей матери, что до времени должна кормить меня. Был вечер, я лежал в самом низу. Слышал, как сотрясаются жернова - эти тяжелые колеса не останавливаются и при этом остаются на месте всегда - видел сквозь доски верхнего этажа, как насыпается в желоб мука. Когда мучная пыль подымется в воздух и заполнит его, он меня задушит; значит, мельница - это моя мать, а кормящая мать - это смерть. Я проснулся в слезах и с чувством, что обманул мою мать и стыжусь ее и что я куда менее вещественен, чем призраки. Я, наверное, Пуйхл, а Пожирательница Плоти - моя, слава богам, приемная мать.

Видимо, теперь проснулся я по-настоящему, потому что лицо щекотала травка, а под зад меня толкало что-то мягкое. Я сел, чей-то белый конь задрал морду и заржал, то ли довольно, то ли злорадно - это ведь он растолкал меня носом. Рыцарь в зеленом плаще спрыгнул с этого коня ко мне:

- Ты ведь паломник?

- Я сейчас с мельницы...

- В смысле? Молитвенная Мельница что тебе дала?

- Смерть. Мать.

- Как тебя зовут?

- Мельник Пуйхл, раб божий.

- Н-да... Встать можешь?

Я попробовал и упал на задницу. Потом снова упал навзничь.

-Ясно. Братья, носилки!

Меня, уже спящего, уложили в ременные носилки на жердях меж двух коней и, укрыв зелеными плащами, повезли. Видел я в основном сеть ветвей, то частую, то пореже, то тонкую и нежную, то тяжелую, жуткую, с когтистыми лапами, а также каштановые шеи да черные гривы. Сопровождали меня зеленые рыцари, целый отряд; я не уверен, бред ли это, но видел средь них вороного кентавра, безбородого и чернокудрого. Может быть, это сам Локсий охотился за нами или сопровождал нас.

Я не знаю, почему зеленый отряд взял меня с собой - рыцари то ли сочли меня паломником из-за того, что я говорил, то ли знали о вознесении Нового бога и предполагали, что я с Ним как-то связан. Может быть, они вообще спасали всех.

***

Десять дней везли меня, лежащего, кони, а потом еще десять, сидящего - рыжий конек по имени Пряник, какой-то слишком длинный. Была у него привычка - останавливаться ни с того, ни с сего и оборачиваться. Рядом обычно ехал самый старый рыцарь, лысый. Когда меня пересадили на Пряника, и тот по своему обыкновению остановился, старик сказал:

- Не бойся. Этот конь у нас для женщин и детей, он предупредительный. Чувствует спиной, что ты потерял баланс, и заботится, чтобы ты не упал. Тебя как зовут - а то ты назвался-то как-то несусветно?

- Гаэтан, Гай.

- Ну вот. А я Кон, твой временный дядька.

- Кон, тут правда был кентавр - или мне показалось?

- Правда. Это наш командир, его имя Иппократ.

- Ничего себе! А где он?

- Ушел вперед, на разведку.

- А кто ставил капканы? Зачем засека?

- Толком не знаю. То ли из-за жучка, то ли из-за кентавров. Или из-за еретиков с Холмов. Простецы всего боятся, особенно колдунов: паломников еще пропускают, но на обратном пути загоняют в лес. Тебя тоже не пропустили бы тем же путем.

- Но почему? А Зеленый Король?

- Не спрашивай о нем. Новый отец братства - не король. Он кентавр. Его величество вдовствующая королева Броселиана изъявила на то свое согласие! - Кон чуть склонил лысую голову куда-то на северо-восток - хотя ее величество была южнее, у дочери. Выпрямись, Гай, и не цепляйся ты так за поводья! Пряник тебя никогда не уронит.

- Куда вы меня везете?

- Ты сказал, тебе надо в Храм.

- Когда?!

- Много раз.

Вернулся Иппократ, и с ним еще двое - вроде бы тоже кентавров. Оказывается, другой отряд подобрал безумца. Тот попросился в святилище Безымянных Близнецов. Старый жрец мучительно умирал; Иппократ добил его стрелой, а безумный юноша уложил труп в домик на сваях и сжег. Потом он заявил, что как одинокий близнец должен наследовать покойному. Хорошо, пусть наследует Ему построили времянку и оставили в покое.

Сам я никогда не возвращался туда, не видел Сумочку. Если подумать - а думать об этом не хочется - то я не меньше Бертрана виноват перед ним. Если б я не жалел золотого, если бы не поддерживал вражды, да если бы просто удержал бесноватого Косынку...

Жестоко, но речь не о нем. Из жизни людей он ушел, и пусть хранят его боги, как могут.

В пути мне мешало все - плотность отряда, разговоры сразу нескольких человек, запахи конского пота, железа и немытых людей. Запахи леса. Лес меня теснил, я не видел горизонта. Моя болезнь готова была начаться, но так и не возобновилась. Большую часть пути я был утомлен или зол. Зеленые рыцари почти не беспокоят паломников и держатся нарочито в стороне. А дядя Кон никогда не наезжал на меня конем, обращался ко мне и всегда негромко, от него не пахло ничем. Тогда я не думал, в чем причина этого состояния, но потом стал подозревать, что это Новый бог заразил меня. Я ему завидовал: Он-то ушел, вырвался, а я вынужден колотиться в лабиринте этого мира.

Что Он делает теперь? Я не мог себе представить, и эта граница в разуме еще сильней. чем все остальное, раздражала меня. Это состояние так никогда полностью и не прошло.

***

Рыцари привезли меня в Храм и передали привратнику. Тот сказал, что теперь я имею право стать жрецом и еще на множество послаблений. Но я уже перебесился и все чаще хотел спать и засыпал без сновидений в любое время. Если из мира уйти не дано, то можно спрятаться в теле. Тело этого не выдержало, затеяло лихорадку, и я проболел до сентября.