— Каро! Я здесь, на краю Соединенных Штатов, пытаюсь понять, что делать с остатком своей жизни.

— Гнусное занятие для такой красивой девушки, — невозмутимо произнесла Каро, почти идеально имитируя Граучо Маркса^[55].

Сидда рассмеялась, представив, как Каро, отпустив очередную шуточку, пожимает плечами: «Ничего не могу поделать. Я своего рода наркоман».

Усевшись на узкую скамью в крошечной телефонной будке, оставшейся еще с пятидесятых, Сидда отстегнула поводок и скомандовала Хьюэлин сидеть.

— Не извращай это слово, черт возьми! — фыркнула Каро. — Я и без того сыта по горло окружающими, которым вздумалось твердить в один голос, что все они либо наркоманы, либо рабы привычек. Ты всего лишь мыслитель, и только. И была такой с четырех лет. Это в твоей натуре. Что еще новенького?

— Что-то ты не слишком удивлена моему звонку.

— А стоило?

— После… после той истории с…

— С этой толстозадой нью-йоркской репортершей? Брось, за кого ты меня принимаешь?

— За лучшую подругу матери.

— Это верно, — хмыкнула Каро и, помолчав, добавила: — Я еще и твоя крестная.

— Ты не сердишься на меня?

— Нет.

— Почему же не звонила? Не писала?

— Ну… цитируя нашего очкастого идиота Джорджа Буша, это было бы неблагоразумно.

— Каро, когда ты была благоразумной?

— Когда речь идет о моих друзьях, я иногда проявляю большую осмотрительность.

Сидда молчала, не зная, что ответить.

— Я послала Блейна и Ричарда посмотреть твою пьесу, — продолжала Каро. — Но ты уже знаешь это, верно? Я послала туда бывшего мужа и его бойфренда и потребовала подробного отчета.

Каро никогда не уставала удивлять Сидду. Много лет назад все пешеходы Французского квартала оборачивались при виде молодого Блейна, мужа Каро. В те времена он был неотразим. А когда бросил жену ради мужчины, с которым тайно встречался в Новом Орлеане, это потрясло всю вселенную я-я. Все это случилось восемь-девять лет назад. Пригрозив Блейну незаряженным ружьем и уничтожив целый альбом архитектурных эскизов к дому, который проектировал Блейн, Каро наконец его простила.

Два года назад, когда Сидда в последний раз была дома, она объяснила:

— Для меня это было потрясением, но не сюрпризом. И дело в том, что мне действительно нравится Ричард. Ради всего святого, человек умеет готовить! Никто не готовил для меня после смерти мамы!

Блейн перебрался в Новый Орлеан, к Ричарду, но они часто приезжали в Торнтон и останавливались у Каро, особенно после того, как у нее нашли эмфизему.

— Я знаю, что Блейн и Ричард видели спектакль, — ответила Сидда. — Мало того, мы с Коннором сводили их в ресторан. Но как это «ты их послала»?

— Так и послала. Я купила проклятые билеты, и я заявила этим голубкам, что, если они не вернутся с точным докладом о «Женщинах в лунном сиянии» и подробным описанием твоей внешности, костюма, голоса и манер, я донесу на них в полицию нравов Божественного Сострадания.

— И?..

— Дружки-любовники успокоили меня, посоветовав не волноваться. Утверждают, что ты была красивой, грациозной, только немного худой. Расстраивалась из-за мамы, но гордилась своими успехами. И они оба, цитирую, обожают Коннора Макгилла. Если ничего не путаю, Ричард сказал: «Он Лайам Нисон пополам с молодым Хенком Фондой, который провел несколько сеансов на диване психоаналитика».

— Исусе! — ахнула Сидда. — Как ты уживаешься с этой парочкой? Секунду, Каро… Хьюэлин, немедленно вернись, слышишь?!

Хьюэлин, медленно бредущая через дорогу в направлении озера, неохотно повернула.

— Прости, собака едва не удрала, — извинилась Сидда.

— Это секретный код или что? — осведомилась Каро.

— Нет, — засмеялась Сидда, сообразив, что только сейчас выдала фразу, типичную для я-я, желавших передать друг другу информацию тайком от окружающих. — Это Хьюэлин, театральная собачка.

— Та, которую ты повсюду с собой таскаешь?

— Да. У нее что-то вроде эпилепсии. Не хотелось бы оставлять на чужих людей. Коннор называет это щенпилепсией. Она на депрессантах.

— Только не говори, что у тебя на этом крыша поехала.

— Кто бы говорил! — огрызнулась Сидда. — Женщина, когда-то вырастившая целый выводок из четырех коротконогих гончих!

— Так что насчет этого парня, Коннора? Что насчет…

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — перебила Сидда, сменив тему. Она не хотела обсуждать отсрочку свадебных планов. — Как ты уживаешься с Блейном и Ричардом?

— Не только уживаюсь, но и наслаждаюсь каждой минутой, проведенной с ними. Блейн стал в десять раз занимательнее! Каждый раз, приезжая, они с Ричардом принимаются готовить, менять обстановку и устраивают мне вечеринку. Да я просто на седьмом небе!

И тут Каро зашлась кашлем. Ужасным, хриплым, лающим кашлем. От этих звуков у Сидды заныла грудь. Она представила ту, прежнюю Каро, высокую, загорелую, спортивную, выходящую из бассейна Тинси и хватающую сигарету прежде полотенца. Бейлор сказал, что ее битва с эмфиземой идет с переменным успехом.

— Прости, что не звонила, подруга, — тихо выговорила Каро. — Понимаешь, нам пришлось чертовски нелегко с Виви. Она заставила нас поклясться, что мы навсегда о тебе забудем. Твоя мама очень боится предательства. Кстати, пусть мой кашель тебя не беспокоит. На самом деле все не так уж плохо. Правда, приступы чаще всего бывают по ночам.

— Ты считаешь, что я ее предала? — спросила Сидда, немного подумав.

— Не считаю. Думаю, что «Нью-Йорк таймс», как любое женоненавистническое издание, обожает сцеживать молоко из всех материнских грудей, какие только им попадутся, а затем винить их же за нехватку молока. Но нет, не думаю, что ты намеренно обидела мать.

— Спасибо.

— Не стоит, Сидда.

— Можно мне кое-что спросить?

Каро снова закашлялась. Сидда мучительно поморщилась.

— Зависит от того, что именно, — настороженно буркнула она наконец.

— Я нашла в мамином альбоме приглашение на танцы по случаю ее шестнадцатилетия. Там нет имени моей бабушки. Выглядит так, словно Багги вообще нет.

— Ты спрашивала Виви?

— Она не хочет говорить об альбоме. Вернее, вообще не хочет со мной говорить. Объяснила, что послала «Божественные секреты», и этого довольно.

— А это не так?

— Что «не так»? — не поняла Сидда.

— Разве альбома недостаточно?

— Конечно, нет! Меня ужасно раздражает… нет, выводит из себя невозможность получить полную информацию. Листая альбом, я только прикасаюсь к вашей жизни! Никаких объяснений, никакого сюжета! А ведь из этого можно сделать столько рассказов, историй, которые могли бы решить… ну, не решить, но определить… Ради Бога, мама обязана дать хоть какие-то ориентиры… — Сидда закашлялась, смущенная собственным взрывом.

Каро немного помолчала, потом спросила:

— По-твоему, мама как-то повлияла на твое отношение к Коннору?

— Не знаю, — вздохнула Сидда. — Сказать по правде, я немного шокирована своей реакцией на все это.

— А я — нет. Ты и твоя мама разбили сердца друг другу. Но пока вы мечете стрелы, позволь напомнить, что у тебя был… есть отец. Понимаю, что ты его, с его способностью исчезать на глазах, в расчет не берешь. И не слишком отличаешь от других мужей я-я.

— Да, мама всегда была звездой. А он — актером эпизода.

— Сколько лет, говоришь, ты посещала психоаналитика?

— Скажем так: на те деньги, что я потратила, пытаясь смириться с постоянными мамиными гадостями, можно было бы прожить счастливо и безбедно остаток жизни, удалившись на покой лет в тридцать.

— Позволь сказать, подруга: твоя мать ничем тебе не обязана. Ты взрослая. Она кормила тебя, одевала, укачивала, даже если при этом не выпускала из рук стакана. И какие бы гадости она тебе ни делала — а я уверена, что любая мать время от времени делает гадости своему ребенку, — все это осуществлялось элегантно и с размахом.

Сидда подтащила Хьюэлин поближе к себе. Психоанализ действительно помог. Пять лет назад она впала бы в ступор, услышав от кого-то столь откровенное, безумно мудрое заявление.