Вместо ответа я взяла его руку в свои и, коснувшись губами печатки с изображением символа Ордена Дракона, крепко прижалась к ней лбом, без слов опускаясь на колени, не отпуская его руки.
— Хочешь, чтобы я сапоги твои целовала? Я не гордая! Давай. Мне все равно уже. Я растеряла свою гордость в погоне за тобой. В страсти, которая раздавила меня, я утеряла самоидентификацию. — Я прижалась головой к его колену, крепко обнимая за ноги. — Я только хочу обнимать твои колени и сидеть возле твоих ног. Это все, что мне нужно для жизни… Любимый, пожалуйста… Сквозь все миры и времена я лишь тебя любить буду. Что бы ни случилось. Клянусь… Окончи свои испытания. Впусти меня к себе, как равную. Верни меня в нашу жизнь. Я обещаю тебе, что останусь здесь навечно. Что бы ни случилось.
— А это мы проверим. Правда, чуть позднее. Последний порог боли, любимая. Справишься, и все дурное будет позади. — Это было последнее, что он сказал нежным, почти сожалеющим тоном. Злобная маска вернулась на его лицо, исказив все черты до почти что демонических.
Луну застлали облака под звуки ‘Сарабанды’ Генделя. Похоронная траурная мелодия разлилась по подземелью стонущими нотами, когда Владислав надел черную кружевную повязку на мои глаза, а затем взложил на алтарь. Следом он зажег восковую свечу в руке. Это я увидела уже через черную сеть кружева.
— Знаешь, что говорил Леопольд фон Захер-Мазох в своем бессмертном и таком любимом мной творении ‘Венера в мехах’? — Не дожидаясь моего ответа и задумчиво глядя на горевшую неясным огнем, отражавшим блики на стенах подземелья, свечу в своих руках, он добавил. — ‘Кто позволяет себя хлестать — тот заслуживает того, чтобы его хлестали’. Ты заслуживаешь все, что с тобой сегодня происходит, грязная дрянь. Я любил тебя, а ты растоптала меня. Я ждал тебя почти шесть веков, а ты ринулась за светом: за охотниками, другими вампирами, деятелями криминального мира. Будто хоть кто-то из них лучше меня, на самом деле, и не носит в себе своих внутренних демонов… На что ты нас разменяла, дешевая, дешевая проститутка. Путана ты, ночная бабочка. За сколько теперь можно ночь твою купить, а?.. Может, мне и казны не хватит при таком раскладе, Лора. Лора, Лора, я любил тебя. Что же ты наделала, сука…
— Прекрати. Прекрати. Хватит! Меня в жизни никто так не унижал. — Проблеяла я сквозь слезы.
В ответ он рассмеялся. Его голос разносился по подземелью, грохотал, точно звучавший из бездны ада. — Значит, твои молодые люди тебя уважали? Были с тобой наравне? А знаешь, почему они так себя вели?.. Они ведь ничего о тебе не знали, сучка. Они, наверное, часами тебя безрезультатно трахали в надежде на оргазм, которого не последовало. Ты здесь со мной, на моем алтаре, где я лишил тебя детства шестьдесят девять лет назад… Всего пару минут только смотришь мне в глаза с этого камня затуманенным полунаркотическим взглядом, а ведь уже твое поганое лоно истекает и горит дьявольским огнем.
— Ложь. — Только и выдохнула я. — Скоро моих душевных струн ничего, с тобой связанное, уже не тронет. У тебя гиблый дар — уничтожать все чувства, которые к тебе еще в состоянии испытывать люди. Ты живешь пустой жизнью всеми ненавидимого проклятого существа. Каждый в нашем мире хочет твоей смерти. Заметь — не моей, а твоей. Я была последней, кто был на твоей стороне. Но ты и меня умело отворачиваешь от себя. Так что, нет. Умерло мое желание где-то по пути достучаться к человеку в звере.
— А ты сегодня не прекращаешь мне врать, сука. — Сорвав с меня белье и широко разведя мои колени, он всей рукой проник внутрь так, что я только яростно выдохнула. — Сырая, горящая и даже полыхающая тварь. Без всякой смазки я скоро твои гланды нащупаю. Как все-таки юные девушки-интровертки вроде тебя примитивны. Обычные мужики на них и не посмотрят, поэтому они выберут себе идеал и натирают, на него глядя, и пальцы, и лоно до мозолей. А ты — так вообще экспонат. Хоть душу, хоть жизнь тьме и ее порождению продашь, чтобы тебя, мокрую и закипающую, жестоко и злобно оттрахало чудовище. Чудовище в моем лице, в моем прекрасном лице. Я так надеялся, что ты, наконец, сделаешь правильный выбор и уйдешь. Но ты же не можешь. Ты будешь корить меня за то, какая я — тварь, но ныть, молить и продаваться на последнем издыхании, чтобы раздвинуть передо мной. Проклятая наркоманка, ты ничего, кроме глаз моих видеть не хочешь, ничего, кроме моего члена внутри себя, ощущать не хочешь. Ты подпорчена настолько, что тебя не вылечить. Говоришь, я первый, кто издевается над тобой?.. Кто виноват, что только растаптывание волнует тебя и заставляет все мышцы внизу твоего живота сладостно сжиматься. А иначе ты мертва и ничего не чувствуешь. И ведь это пугает тебя гораздо сильнее, нежели страх быть вечно унижаемой мной. Ты бежишь ко мне, панически боясь забыть и предать свои чувства; забыть, кто ты есть; и таким образом потерять себя… Ты боишься лишиться своих чувств и своей боли. Поэтому ты вернулась даже не за моей любовью, Лора, а за кошмаром в моем лице. Ощущать душевную боль для тебя значит вновь расцвести и почувствовать себя живой. И где-то в глубине души ты же знаешь, что никто никогда не мог быть твоим хозяином, кроме меня. Но и любил я тебя без меры, королевой своей считал, а ты бросила меня, вытерла об меня ноги… Теперь умоляй меня трахнуть тебя, суку. Я буду держать тебя в напряжении, но расслабиться не позволю и покоя не дам. Можешь не сводить ноги и не дрожать коленями. Этим ты себе не поможешь. Я буду смеяться в голос, пока шлюха умоляет позволить ей кончить, и если прощу, то я ей разрешу… Карма — зловещая штука, бабочка. Будучи Аниитой Саливан, ты обжигала меня каждым прикосновением к тебе. Теперь будешь обжигаться и плавиться ты сама. Готова к боли, любимая?.. Вот и последнее испытание…
Сорвать все покровы с души и предстать той, кто я есть на самом деле, перед миром. Уйти, упасть, уснуть, умереть. Сгореть, воскреснуть и воспламениться в архаической вечности нашей любви… Нашей испорченной и безумной любви…
Симфония безумия Грига о пещере горного короля перекрывала в моей голове заунывные мотивы Сарабанды, разлившейся вокруг нас. Она кружилась и неслась все быстрее, и в ее звуках слышался такой тихий, ушедший в глубь веков и столетий голос почти полсотни лет назад почившей принцессы пустынь — Дизары.
‘Он приучит Вас к боли и свяжет ее со своим присутствием, и Вы сойдете с ума, умоляя его о причинении большей боли, чтобы чувствовать его ближе. И ближе. И процесс деградации и падения будет вечным…’
Сейчас напророченный весьма успешно процесс падения и деградации не казался таким уж ужасным. А последнее испытание не вызывало во мне агрессии и желания бежать прочь. Раскаленный воск стекал со свечи по ложбинке моей груди, по животу… Каждый раз я вздрагивала от нового ударявшего по нервам ожога. Спорю, моя кожа даже краснела и пузырилась, но внутри меня пульсировал невыносимый огонь вожделения. От каждой последующей капли воска я закипала все сильнее каждым нервным отростком и импульсом своего тела. Теплая составляющая свечи стекала по моей шее, и, мучительно прикусив губу, я чувствовала, как этот жар ползет по груди. Застежка моего черного бюстгальтера была впереди, и вскоре я почувствовала, как ее расстегивает холодная рука. Воск стекал по соскам. Еще закипавший, огненный. Я вся обратилась в томление, закусив губу и мысленно желая продлить пытку. Огонек свечки ласково ползал по моим рукам и ногам, коленям и запястьям. Потом сквозь кружевную сетку на глазах я увидела свечу, склоненную к моей груди. У него не было ни порогов, ни стоп-слов, ни намеков на принципы морали, и только сейчас, войдя во вкус, я ощутила, как мне это нравится. Соски затвердели от мучительно обжигающих касаний огня, и я почувствовала, как опаляется, словно простреленная током, обожженная кожа. Чувствуя себя шлюхой, для которой вообще нет и не будет спасения, я взяла его руку со свечой в свою и направила по животу вниз. Однозначно, какое-то чудо было в том, что при касаниях кожи открытым огнем я получаю легкие ожоги, но не воспламеняюсь сама, но эти нюансы меня особенно не волновали. Мне же на руку. Алая полоса осталась на животе. Владислав остановился, не планируя продолжать.
