— Лора, время вставать. В институт опоздаешь!
Это и не удивительно. Часы уже пробили семь тридцать, а я по-прежнему сидела на кровати, одержимая ночным кошмаром, в запутанных мыслях, еще не приступив к сборам.
— Да, мам, поставь, пожалуйста, чайник!
Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы. Институт не провозглашал дресс-код. Каждый одевался, как ему вздумается.
Чайник жалобно просвистел, оповестив о том, что вода закипела, и, когда я вышла из комнаты, мать уже наливала ароматный земляничный чай в чашки. Следом поднялся отец. В своих пушистых тапочках с зайцами он гордо прошествовал в ванную комнату и закрыл за собой дверь. Сверхострый слух — еще одно качество, за которое я себя любила. Я собрала волосы в высокий аккуратный хвостик и направилась на кухню.
— Лора, опять ты оделась неподобающе!
— Мам, не начинай! — Я поморщилась.
— Истинная христианка не станет выставлять свое тело напоказ!
Она снова завела свою церковную шарманку. Каждый день после занятий я проводила время на службе, а потом исповедовалась за грехи, которых не совершала.
— К тому же. — Мать продолжила тираду. — Если ты хочешь выйти замуж за честного и порядочного юношу, такого, как Дэвид Теннант, тебе нужно бы одеваться чуть поскромней! — Сара Уилсон произнесла слово ‘чуть’ так, будто в нем было как минимум три буквы ‘у’.
— Мама, я не собираюсь замуж за Дэвида Теннанта! У меня нет к нему чувств! — Я окинула мать без пяти минут яростным взглядом. Кроме этого хотелось сокрушить рукой стену, но я удержалась.
— Ах, глупая, глупая доченька моя. — Мать убрала с моего лица прядь волос, выбившихся из идеально ровного хвоста, но я нервно тряхнула головой, и прядь снова вернулась в исходное положение. — Твоя любовь — это не то, что нужно для идеального брака! Он красив, богат, умен, амбициозен… Или ты знаешь иного претендента, идеально подходящего?
В воображении моментально нарисовался образ мужчины, прекрасного чудовища, убийцы и насильника с черными злыми глазами, который красиво издевался надо мной в каждом сне, после чего я просыпалась с ужасающей мигренью, но я вновь тряхнула головой, отправив мысли о нем на задворки сознания, и просто ответила.
— Где-то в мире, наверняка, такой найдется.
— Глупая. — Мать махнула рукой.
Я откусила кусочек от бутерброда с семгой и задумалась. Мать явно перегибала палку, рассуждая об этом ничтожестве, Дэвиде Теннанте. Красив? Едва ли. Рыжий; с омерзительными конопушками, усеивающими все его крысиное лицо; ниже меня ростом, где-то, от силы, сто пятьдесят шесть-сто пятьдесят восемь. Амбициозен? Да. Его эго всегда оказывало определенный эффект на окружающих наравне с количеством нулей после единицы на чеках банковского счета его отца. Умен? Сказки пожилой бабульки. Занудно болтать часами об автомобильных гонках, дабы понравиться такой девушке, как я? Совсем не то. Меня интересовало почти все, кроме соревнований стритрейсеров. Я не понимала, зачем люди сознательно идут на смерть, а потом ропщут на судьбу, что машина, ехавшая со скоростью, превышающей все допустимые нормы, цепляется за бордюр и переворачивается.
Я любила музыку, живопись, поэзию, — весь этот культурный, просветительский и филологический мир; ненавидела точные науки, хотя они мне всегда давались практически даром.
— Мисс Уилсон у нас талант технического ума. — Шутил наш физик по имени мистер Коллтрэйн.
— И гуманитарного. — Добавлял профессор итальянского, мистер Сваровски.
И, возможно, они и были правы. В гранит науки я вгрызалась, подобно Фенриру, поглощающему Солнце. В моей жизни не было места для Дэвида Теннанта, и пределом моих мечтаний не являлось увеличение популяции рыжих конопатых чертей. Я не желала встречать старость, кидая восхищенные взгляды на морщинистого, обрюзгшего Теннанта.
Мать этого не понимала, да и какое ей вообще дело? Я промолчала.
— Ладно, мам, мне пора! — Я чмокнула ее в щеку, тем самым прекращая дискуссию, и отправилась собирать легкий учебный ранец.
Мой Институт провозглашал, что важнее хлеба нет ничего на свете. Мудрые профессора; некоторые из них в прошлом — лучшие повара, элита; учили нас постигать кулинарное мастерство с особым рвением, но помимо профессиональных предметов, у нас был и стандартный курс — физическая культура, психология, языки по выбору — итальянский или испанский, английский и литература, история колонизации земель США.
Весь курс собрался на лекцию по психологии. Я успела забежать в библиотеку, чтобы взять учебник, быстро прошла по коридору до аудитории и села за последний стол, который остался единственным свободным. Лекция повествовала о психических процессах: произвольной и непроизвольной памяти. Я уходила в подсознание, медленно, но верно погружаясь в транс, не переставая рисовать в тетради цифру ‘восемь’, как знак бесконечности.
— Иногда у людей случаются дежавю. Мы будто бы знаем, что должно произойти в определенный момент, и это действительно происходит. Оказываясь в совершенно незнакомом месте, мы узнаем предметы мебели, обстановку, людей…
Эти слова вырвали меня из состояния погружения.
— Профессор, скажите, верите ли Вы в то, что наша память может отсылать нас к событиям из прошлого, которые никогда не происходили с нами в период нашего существования… То есть к прошлой жизни? ..
— Мисс Уилсон, я верю в реинкарнацию! Ведь феномен ‘дежавю’ попросту не имел бы места быть, если бы мы уже не проживали свои жизни когда-то. Рождаясь, мы обновляемся для того, чтобы вернуть себе свою бессмертную душу, которую теряем с наступлением физической смерти, а когда умираем повторно, ждем своего нового рождения… Итак, продолжим занятие…
Я снова медленно погружалась в недра подсознания. Знак бесконечности в тетради постепенно расплылся, стены раздвинулись, свет погас. Я снова лежала прикованной цепями на алтаре. Он тоже был там.
— Скоро ты присоединишься ко мне в вечной жизни, Лора.
Мужчина вдыхал запах моих волос, словно дикий зверь.
— Отпусти меня, пожалуйста… Освободи мне руки. — Мой голос звучал надрывно и хрипло. Холод сковал тело, обездвижив. — Mea dragostea, Vladislaus. (Любовь моя, Владислав. /рум./ — примечание автора).
Цепи больше не удерживали меня. Но не смотря на то, что мороз пронизывал все тело до костей, я чувствовала согревающее статическое электричество между нами. Против своей воли, я обвила руками его шею и поцеловала в губы. Страсть трещала между нами, как потрескивает обвиненный горящий на костре.
Эта девушка определенно не могла быть мной. Целовать кошмар своих ночей не входило в список моих дел на «сегодня», но… Как наваждение… Мои пальцы проскользнули в ворот его рубашки, расстегивая пуговицы одну за одной, в то время, как он целовал мои плечи и ключицы.
Внезапно лицо его стало демоническим, и я увидела острые клыки. Шею пронзила нестерпимая боль. Я закричала… И… Все исчезло.
Я снова переместилась в аудиторию. Голову разорвал снаряд адской мигрени, тем временем на меня воззрились тридцать две пары глаз. И тридцать третьи — профессорские. Похоже, я кричала и наяву.
— Мисс Уилсон, с Вами все в порядке?
— Да, да. Извините.
Я покраснела и заправила прядь челки за ухо. Лекция продолжилась.
Что я сказала этому мужчине? На каком языке?..
Я сидела, вжав голову в плечи, когда боковым зрением увидела Его в дверях аудитории. Резко сорвавшись с места и не потрудившись извиниться перед профессором, я выбежала в коридор, но, видимо, слишком поздно. Там никого не оказалось.
— Кто ты, черт возьми? Прекрати преследовать меня! — Выкрикнула я в пустоту.
На физкультуре играя в баскетбол, я пропустила три подачи, и меня обвинили в рассеянности. За пару вместо десяти баллов, что считалось наилучшим результатом, я получила всего пять — удовлетворительно.
