— Давай. — Тихо прошептала я. — Ты же хотел меня наказать. Причинить боль за причиненную боль тебе. Пожалуйста. Ниже. Умоляю…
— Да ты спятила. Каждый раз, когда я что-то начинаю, мы приходим к тому, что ты желаешь чего-то более противного и омерзительного, чем-то, что я с тобой делаю. — Он покачал головой, уже убирая свечку от меня куда подальше.
— Пока играет Сарабанда. — Я перехватила его руку со свечой и крепко зажала в своей, сквозь повязку, все еще лежа на том самом памятном алтаре, установив глазной контакт. — Стреляй прямо в сердце, только не отводи глаз. Смотри мне в глаза, и я тебе все позволю. Какой бы грязью нас снаружи ни назвали, мне плевать. За каждый плевок в твой адрес я любому вырву сердце. Пока горит свеча, любовь моя. Жги…
Сарабанда стала громче и потонула в моем крике оргазменной боли. Огонь, коснувшись моего открытого и влажного лона, обжег меня с такой силой, что следом за этим сотни острых железных иголок впиявились в череп, одновременно с этим высвобождая пламенное сердце внутри меня и оставляя немыслимые по уровню болевого порога ожоги. Конвульсии боли и удовлетворения, казалось, сотни раз выгнули меня то в одну, то в противоположную сторону, пока я, обнаженная на алтаре, как девственница на заклании, вся пульсировала, не сдерживая мучительные крики, извиваясь в его руках, крепко вжимавших меня в холодный камень. Еще немного подразнив меня, прогулявшись вверх и вниз вдоль моей агонизирующей вагины, свечка погасла, а руки моего бывшего, настоящего и будущего мужа, пройдясь по всему моему телу, равномерно растерли по нему теплый воск.
— Ты превзошла себя, предложив то, чего я даже не хотел с тобой делать, пока ты меня не заставила. — Прошептал Владислав мне на ухо. — Теперь я уверен в том, что больше ты никогда меня не оставишь. Ты доказала свою верность, причинив себе гораздо большую боль, чем я желал тебе причинить. Так что хватит с тебя испытаний. Бери мою кровь и идем в ванную. Вместе.
Напоив меня своей кровью, таким образом излечив все ожоги, граф взял меня на руки и понес в ванную на девятом этаже, в чем мать родила, обессиленную настолько, что даже рука моя на его шее повисла безвольной плетью, абсолютно не удерживаясь, а голова отказывалась сохранять вертикальное положение самостоятельно, ежесекундно склоняясь на прохладное даже сквозь одежду плечо вампира.
— Знаешь. — Я тихонько рассмеялась, вцепившись ладонью в его плечо. — Ты же слышал наш разговор с Ноланом. И слышал, что я думаю. Тогда, у него в кабинете, после одного из выматывавших ночных кошмаров о тебе я подумала, дословно цитируя: ‘Доктора не умеют снимать грязные ботинки перед тем, как входить в стерильное помещение. Не умеют не оставлять грязных следов в человеческих душах.’ Но после ожогов под Сарабанду я тут подумала, что моя, так скажем, человеческая душа — тот еще грязный след для души земной. Я боялась, что меня запачкают своими советами психоаналитики, поэтому про мое к тебе отношение даже и не упоминала. А на деле — посмотри на меня. Умоляю моего мастера жечь меня там, где горю и теку по нему так, что мне крышу напрочь срывает. Кому расскажи, так слушатель сразу почувствует себя вымазанным моей грязью. Ирония. Против чего боролась, на то и так тебе и надо…
— И почему столько лет живя здесь, а не там, человеческие стереотипы для тебя все еще имеют какое-то значение? Неужели, ты, упаси тебя черти, чувствуешь еще себя ущербно и постыдно перед тупым сбродом биомусора за то, что с тобой единственный и законный супруг делает, ибо имеет право, как поощрять, так и наказывать?.. — Он приподнял одну бровь и выразительно посмотрел на меня.
— Не то, чтобы косые и осуждающие взгляды достали; не то, чтобы, потому что я в мире простых людей родилась, — просто со стороны смотрю на нас и вижу через кровь из глаз. Думаю, так нас и каждый смертный видит. Поэтому сразу начинает люто меня ненавидеть именно за это. За то, что я — не человек, а дичь. — Я уже закрыла глаза. На его плече было так мирно и уютно, что веки сон смежал сам, без особого моего на то согласия.
— Хватит разговоров. Отмою тебя от воска и ляжешь спать. Никаких отговорок. Ты устала, птичка. Я буду следить, чтобы твой сон был покоен…
Возражения, однозначно, не принимались, поэтому вскоре я полусонно шагнула в ванную, руками опираясь на кафель с алыми парусами, а затем попала под власть безмятежных струй душа…
— Прощена?.. — Я лениво и неторопливо стащила с мужа рубашку еле двигавшимися усталыми руками. — Теперь-то можно прикасаться к тебе мне, презренной и никчемной рабе, мой злобный и бесчеловечный…
Прервав меня, но видя мою улыбку, свидетельствующую о том, что я не говорю об этом всерьез, он закинул мои руки себе на плечи, касаясь моих плечей в мыльной пене. — Хватит уже делать из меня монстра, Лора. Ты же прекрасно знаешь, что я не злюсь. Я дрессирую. И знаешь, что твое поведение заслужило и более мрачного наказания, но я же не прогнивший моральный урод, в конце-то концов…
— Да-а-а-а? Правда что ли? — Рванув за руку его на себя и бессовестно закидывая ногу ему на бедро, я вжалась в него всем телом. — А как же: ‘Я не чувствую ни любви, ни страха, ни радости, ни жалости. И мне хорошо. Я буду жить вечно.’ Кто говорил о том, что не испытывает эмоций и кайфует от этого?.. А теперь уже, значит, я — и не мрак во плоти вовсе, и ничто человеческое мне не чуждо.
— Так. — Он по-озорному улыбнулся, заправляя черную прядь волос за ухо, на котором поблескивала маленькая золотая серьга-колечко и резко разворачивая меня спиной к себе. — Хватит припоминать мне мои фишечки из девятнадцатого века. Высокий пафос сейчас не в моде. А встречу Ван Хельсинга — прибью. Никто больше не мог тебе этого рассказать. Ни у кого в нашем мире нет особого желания выставить меня высокопарным идиотом.
— Не обольщайся ты. Когда он приходил, мы о тебе вообще не говорили. У нас и без тебя общие темы были для разговора вообще-то.
— Последнее время что-то у тебя много общих тем без меня, с кем попало. Просто, ты же помнишь, что вечно тебя любить может только Дракула?..
— Тебя тоже. Ибо эта фамилия стала кровью моей. — Снова обернувшись лицом к нему, мыльной пеной я рисовала узоры на его холодной даже под струями теплого душа груди, пока он смывал с меня воск, не менее холодными ладонями блуждая по разгоряченной коже моего тела.
— Не больно? Ожогов не осталось?.. — Коснувшись намыленной рукой моего полуоткрытого лона, Владислав слегка надавил пальцами в самый эпицентр наслаждения, и, полуоткрыв рот, я закрыла глаза, тяжело дыша, выдохнув практически ему в рот.
— Твоя кровь все излечила. Я не чувствую боли. Я так по тебе скучала. Столько времени прошло, что я даже позабыла, когда мы последний раз этим занимались. Трахни меня.
Окинув бывшего мужа обжигающим взглядом, я вся подалась вперед, и наши губы слились в самом неземном на свете поцелуе. Так искренне и открыто, с тем, кого, действительно, желала, я не целовалась с момента попытки побега от него. И сейчас я чувствовала, что все, что пережила за последние три жизни, не владело всем моим организмом всецело и не вызывало во мне эмоций истинных. Вжав меня в стену, он обжег меня своим ледяным проникновением. Наши тела слились в яростных и несдержанных резких движениях. Коленом своей запрокинутой мужу на бедро ноги я прикасалась к линии его позвоночника, а когда все закончилось, уже он опустился передо мной на колени, закинув мою стопу себе на плечо и касаясь языком самого чувственного участка моего тела. Позволил осесть на дно ванной он мне не раньше, чем я пережила оргазменную волну, прострелившую меня и снявшую с черепа ненавистный мне стальной обруч головной боли, как минимум шесть раз. В полубреду спутанных огнем вожделения мыслей в сознании я чувствовала только ватные ноги, слышала шум в ушах и не видела уже практически ничего вообще.
— Жива? — Приобняв меня, он посмотрел мне в глаза.
— Почти. — Тихо выдохнула я.
— Наверное, концентрация боли и любви сегодня превысила лимит. Пошли спать. — Владислав поцеловал меня в лоб, вытер насухо белым махровым полотенцем, и, завернув в него, на руках отнес в спальню. Я забылась крепким сном без сновидений, едва только свет погас в комнате и обволок ее предрассветной тьмой, которой, как известно, нет темнее времени суток…
