И все же… Порочный круг не мог и не желал развязываться. Мне будто чего-то в них всех не хватало. То ли, как и говорил Владислав, себя под настоящим именем; то ли потребительского отношения мужчины по отношению к себе, к которому я привыкла, разделяя жизнь с таким, как мой бывший. То ли дело было в том, что его руки, губы, лицо и тело снились каждой ночью, не давая забыться даже с новыми мужьями, которые, словно королеву, носили меня на руках. Ни у кого из моих трех избранников не было желания стегать меня плетью и снимать с моей спины кожу живьем, используя серебряный хлыст. Чувствуя исходящие от них любовь, нежность, заботу, ощущая себя защищенной с ними, я все равно тянулась к своему мрачному гребаному садисту. То сильнее, то слабее, но тяга отказывалась пропадать, чем я ее, как говорилось в одной юмористической программе, только ни пробовала. В своих отношениях Лора Аделла Луиза Уилсон и Владислав Конрад Вильгельм Дракула ходили вновь и вновь по замкнутому кругу. И, если к моменту моей смены оболочки номер три, первых двух избранников я уже не встречала на своем пути, потому что, уходя единожды, они исчезали из моей жизни навсегда, то он… Он отравлял мое существование все эти двадцать лет, что я тщетно пыталась выкинуть его из головы, даже не позволяя мне этого. Грешна перед избранниками, но даже перекинувшись в иные оболочки, сменив тела, как змея кожу, я все равно с ним изменяла своим мужьям и бойфренду… Наверное, я бы даже Господу Богу с ним изменила. Бывают люди, которые становятся твоим крестом и проклятием по жизни. Граф Владислав Дракула стал моим. Быть может, ибо вся моя жизнь на период его появления была отягченной. Сначала издевательства Дэнеллы, когда я ползала перед ней на коленях, умоляя ее о пощаде, будучи безвольной куклой в ее руках, просившей лишь за его жизнь, затем смерть Изиды Шиаддхаль, моей бабушки. Нас с ним связали не просто чувства. Нас с ним связала боль и горечь. Постоянной утери друг друга, моей потери близкого мне человека. Я вцепилась в него, как в спасительный плот, ведь в жизни не было стабильности ни в чем, а он… Владислав был моей константой. Терзая мою плоть и душу, он всегда был рядом; поддерживал; говорил то, что я хотела слышать; давал то, что я хотела брать. А с теми тремя… Все у нас было хорошо, приторно, ванильно, без ужасов бытия и его боли. И как бесследно все это шло, так бесследно и сгинуло. Все равно ведь, как Вы уже поняли, вращаться мне в системе координат и Вселенных было суждено с тем одним, вокруг которого я даже сумела построить целый мир, вырвав силой кусок энергии из Дэнеллы Тефенсен и практически уничтожив себя в тот момент. А когда все те три жизни сгинули насовсем, примерно, по меркам человеческого времени, в две тысячи десятом году, я вернулась. Не обещая ‘навсегда’, как и ранее, но уже зная, что какой бы проклятой ни была моя жизнь с ним, без него она никакая, и ее нет вообще. Бездарно тикают часики, пока Роберт покупает тебе мороженое, Эдвард играет колыбельную, а Дин катает на колесе обозрения. А тебя флешбэками возвращает в то самое подвальное подземелье, где тот, кто заставил впервые почувствовать себя женщиной, неприглядно насилует тебя, а ты — всего лишь двенадцатилетняя девчонка. И вот парадокс. Среди всего хорошего только подвал и имел значение…
Наше временное воссоединение началось кроваво. Как первый раз, после первой брачной ночи, в две тысячи четвертом, мы вырезали целую церковь, так в две тысячи десятом, когда мы сошлись, и мир не выдержал бурного сплетения душ, сталкивавшихся и до этого пророчеством о воцарении Ночи, от которого проснулись замершие некогда землетрясения, смерчи, пожары и наводнения, мы на славу оторвались в местном маленьком театре, еще не зная, какой резонанс это событие впоследствии вызовет. Дэнелла Тефенсен показала мне потом на пальцах, доподлинно, как выглядит куськина мать, разукрасив мне физиономию за нашу дикость и несдержанность, но потом и она на меня плюнула. Все в нашем мире, и она уж особенно, видели, что со мной происходит, когда я с ним, и знали, почему я бегу от него на скорости самой быстрой кошки на земле, пусть и возвращаюсь потом вновь и вновь. С ним я становилась бесконтрольна, потому что его не ограничивали рамки морали и приличий. С ним я становилась дикой неконтролируемой животной тварью, желавшей только крови смертных, да побольше — желательно, чтобы на роспись стен хватило — да его, своего господина, который через нисхождение и растаптывание моей воли заставлял меня чувствовать себя богиней, имевшей право дарить жизнь и забирать ее, когда ей угодно. Парадокс был и еще в том, что сбегая от его безумия и сумасшествия, которым я заражалась от него, я бежала по круговой траектории к нему назад, в его цепкие лапы с когтями. Неумолимо. Я никому, наверное, не смогу высказать, что этот мужчина со мной делал; какие потоки рек из моего сердца неслись к нему, сшибая на своем пути и рай, и ад… Никогда более в жизни я никого так не желала… И не любила.
Этим утром я проснулась в своей постели, шестьдесят с лишним лет спустя после первого в ней пробуждения, в одиночестве. Анна и Константин, чета Вольф, вполне успешно занимались делами государственной важности, поэтому моему экс-мужу не было необходимости вставать так рано. Всей кожей ощутив тревогу, я подскочила на кровати. Да, сейчас мы были временно вместе, ничего друг другу не обещая, ни в чем не клянясь, но это, по сути, ничего не меняло. Я не желала постоянно пребывать в его тьме, но научиться любить без надрыва и не переживать за его жизнь я так и не сумела. Сейчас его отсутствие я ощущала каждым импульсом в моем теле, ощущала кожей, и внутри меня даже, кажется, все мои органы сдавило мучительной болью от ощущения паничеcкой тревоги и безотчетного страха. Я пока не знала, как работает схема перехода души из оболочки в оболочку. Поставив паузу на третьей оболочке четвертой жизни и вернув себе внешность Лоры Уилсон, я снова оказалась вампиром, пусть Элис Паркер-Лайл и была человеком еще недавно. Накинув на себя бордовый шелковый халат, я выскочила в коридор и кликнула Роберта. Дворецкий, явившись с опозданием на пару минут и страшно извиняясь, после расспросов сказал, что Его Величество он не видел со вчерашнего вечера. После стольких лет в услужении Владислава, наш верный и преданный Роберт все равно не мог называть королем ни Константина Вольфа, ни кого-то другого. При вышеупомянутом он все же обращался к нему по титулу, который тот удачно заполучил, так что теперь у нас в замке было два короля. Официальный и негласный… Не прибегнув к опросу других слуг и друзей, я сразу кинулась к шкафу на вампирской скорости одеваться.
Потому как солнце до сих пор оказывало на мое тело разрушающий эффект, я надела полупрозрачное кружевное черное платье до колена, черные туфли на высоком каблуке и темные очки, собрав волосы в тугой и высокий хвост на затылке. Было не до смеха, честно говоря, когда у опушки леса я почувствовала тягучий и вязкий черно-лиловый запах вампирской крови, но все же, летя, как выпущенная из лука стрела, я на долю секунды позволила себе замечтаться и вспомнить, как сразу после обращения, в день первой охоты с Владиславом, бежала на вампирской скорости сквозь глубокий и темный, дремучий лес, любуясь освещающими собой неприветливые деревья светлячками… Словно гончая, взявшая след, я неслась быстрее выстрела, а деревья и дома мелькали перед глазами, сливаясь в неясные смутные серые блики… Почуяв место, где обрывается след, я резко затормозила и чуть не влетела в стену каменного грязно-серого здания где-то на отшибе, стоявшего обособленно от деревень и других построений. Не обнаружив в гладких стенах, обойдя здание по кругу, дверей, я чисто интуитивно коснулась пальцами серой кирпичной кладки в том месте, где она была неровной и, будто бы, вдавленной внутрь, поспешно отскочив, когда стены с протяжным скрежетом начали разъезжаться в разные стороны. В помещении оказалось темно, на удивление, даже для вампирского сверхострого зрения, а пол был стеклянным. Посмотрев себе под ноги, я почти что ужаснулась, увидев шахты и тоннели прямо под собой. Одно неверное движение, и я сверзнусь в пропасть, не успев даже расправить крылья. Каблуки стучали по стеклу, отдаваясь эхом в каменных стенах, а я проклинала свою пагубную страсть и приверженность к дорогим и умопомрачительным туфлям.
