С этими словами я снова завернулся в лосиную шкуру и спокойно уснул. Утром, привязав лосиную шкуру к дереву и уложив снятые камусы в рюкзак, я свистнул собак и зашагал к озеру. Проходя мимо деревьев, я увидел волчьи следы и их лёжки.

«Бедолаги, – подумал я о стае. – Всю ночь нас охраняли. Ушли только утром».

По нашему возвращению домой, старик тут же посадил своих псов на привязь и, насупившись, не взглянув на меня, направился на озеро. Когда он ушёл, я открыл дверь его домика и положил на стол лосиный язык и нежные губы зверя.

«Пусть старик полакомится, – улыбнулся я про себя. – Он молодчина, заслужил!»

Наутро, взяв нарту, я отправился за лосиной шкурой. Метров за двести я воем предупредил волков о своём приближении. Ответила мне волчица. По её интонации я понял, что у них всё хорошо, все сыты и довольны.

«Какая у тебя семья?» – спросил я мать-волчицу.

«Я и трое щенков», – послышалось издали.

«Не густо, – подумал я про себя. – Тяжело же вам придётся в эту зиму».

Взглянув на остатки пиршества голодных волков, я бросил лосиную шкуру на нарту и, не оглядываясь, отправился к озеру.

Дома я максимально растянул лосиные камусы и развесил на просушку лосиную шкуру. Теперь надо было найти подходящий материал для будущих лыж. Лучше всего подойдёт осина, хотя можно сделать лыжи и из ветлы или сосны.

На следующий день, прихватив топор, я отправился в лес на поиски подходящего дерева. Вскоре я нашёл на склоне холма небольшой осинник, но, к моему огорчению, все осины, которые я срубал, внутри были гнилыми.

«Что же делать? – огляделся я по сторонам. – Может, рискнуть и смастерить лыжи из лиственницы? Тяжёлая она, зараза, к тому же хрупкая на морозе».

Задумавшись, я брёл по лесу, поглядывая на деревья и не зная, что предпринять, но тут мой взгляд привлёк небольшой сосняк. Сосны стояли стройные и не сучковатые. Подойдя ближе, я увидел, что некоторые из них вполне могут мне подойти. Выбрав хорошее дерево, я вырубил из него подходящее бревно, закинул на плечо и пошёл домой. Теперь надо было ножовкой попробовать распилить его вдоль. Дело, конечно, нехитрое, но нудное, на него я потратил оставшуюся половину дня. Когда бревно распалось на две половины, я взялся за топор. При свете лучины срубил горбыли – и у меня получились две грубые доски, которые я подвесил над печью. Теперь осталось дождаться, когда они немного подсохнут.

На следующий день для загиба лыж я стал мастерить рядила[25]. Сделал я их из двух крепких полутораметровых жердин, к которым ремнями привязал три короткие перекладины. Довольный своим изобретением, я прислонил рядила к стене своего домика и уселся за изготовление клея. Как варить мездровый клей, я слышал от ненцев и селькупов, но одно дело теория, другое – практика. Я нарубил топором оленьи копыта, добавил к ним куски лосиной шкуры, залил всё это водой и поставил на печь томиться. Мне было известно, что клей не должен кипеть, поэтому я стал следить за процессом, подливая воду и постоянно помешивая. За таким занятием я просидел целый день. Когда варево остыло, я попробовал его на пригодность. Склеивало оно отменно, причём всё подряд.

– Ура! – закричал я. – Победа! Скоро у меня будут превосходные лыжи и отличный спальник – и тогда прощай, дорогой дедушка! Хоть ты и стал исправляться, но всё равно с головой у тебя того...

После приготовления клея я взялся за доски лыж. С помощью топора вывел плоскость скольжения. То, что она должна быть со стороны горбыля, а не со стороны сердцевины, мне было с детства известно. Топор служил мне рубанком, а нож выполнял функцию грубой наждачки. Наконец доски были сделаны, теперь осталось их загнуть. Для этой цели на улице, перед домом, я разжёг костёр и, когда он почти прогорел, взялся за дело. Вставил в рядило концы лыж и, когда они немного выгнулись, поджарил их на углях. Изгиб закрепился. После этого я ещё раз повторил ту же операцию, и лыжные доски приняли нужную форму. Теперь предстояло наклеить на них лосиные камусы. Для такого дела мне пришла в голову мысль: из шкуры лося сделать кисть и ею нанести клей на рабочую плоскость лыж. Вскоре доски для лыж были подготовлены. Осталось размочить и сшить между собой камусы. Сняв со стены, я полил камусы водой и, когда они размокли, занялся шитьём. Так как мои лыжи широкими не были, я сшивал камусы только в длину. Когда работа была закончена, я обрезал с них всё лишнее и обильно смазал клеем. Осталось последнее дело: аккуратно наложить лосиные шкуры на доски лыж и обвязать их верёвкой, чтобы не топорщились. Вместо верёвки я использовал ремень.

Поставив лыжи к печи, я взялся за выскабливание лосиной шкуры. На это дело у меня ушло три дня: я часами ползал по расстеленной на полу шкуре и обдирал её своим импровизированным скребком. Скребок скоро тупился, я его подтачивал камнем и снова скрёб, мне хотелось убрать со шкуры лишний вес, сделать её как можно легче. Наконец работа завершилась, и я взялся за выкраивание и шитьё спальника. Через два дня он был готов. Был конец декабря, на дворе стоял лютый мороз. Вся тайга утонула в тумане. Собак старик стал запускать домой, у дома я их больше не видел.

«Значит, температура зашкаливает, – отметил я про себя. – У меня к походу всё готово, но в такую стужу никуда не пойдёшь, да и дни очень короткие».

Не зная, чем заняться, я слонялся по своему домику, раздумывая о будущем, старик больше меня не донимал. Он заперся в своей берлоге, и я его редко видел на улице. Незаметно подошло время Солнцеворота – великого арийского праздника рождения нового светила, и утром 21 декабря я рискнул навестить дедушку. Мне не терпелось вернуть ему томики «Анастасии» и заодно угостить олениной. Я собрал книги, взял с крыши увесистый кусок мяса и направился к его дому.

Поднявшись на крыльцо, я, как положено, постучал и, услышав «входи», открыл дверь. Старик сидел за столом и пил чай. Вид у него был торжественный. Я заметил, что дедушка был одет во всё чистое и белое: на нём красовалась вышитая русским орнаментом рубаха и просторные шаровары. В избе всё сверкало чистотой: была побелена печь, вместо старых занавесок висели новые, пол выскоблен до белизны, а у входа лежал новый домотканый коврик. Поздоровавшись, я положил на край стола томики Мегре, поблагодарил старика за то, что он мне их дал. Потом поздравил его с наступающим праздником Коляды и сказал, что положил в его ящик для продуктов оленину. Мне показалось, что мой визит старика нисколько не удивил. Он внимательно осмотрел мою зимнюю одежду, потом, улыбнувшись, кивком головы предложил сесть.

– А ты молодец, оделся как положено! Морозы теперь тебе не страшны. Когда собрался в жилуху?

– Думаю уйти, когда спадут морозы. В январе.

– Но после морозов всегда следуют снегопады, – посмотрел старик мне в глаза.

– Пусть начинаются, я себе хорошие подволоки[26] сделал.

– Вот как? – на лице Чердынцева мелькнула тень удивления. – А я-то думал: зачем тебе на дворе костёр? Оказывается, на нём ты загибал свои лыжи! Такое дело надобно обмыть.

И, весело улыбаясь, старик, поднявшись из-за стола, налил мне в непонятно откуда взявшуюся кружку ароматного травяного чая.

– Давай-ка, сбрасывай свою шубу – и к столу, – показал он мне жестом. – У меня к тебе разговор.

Видя, что старик не стервенеет, я разделся и сел напротив.

– Давай, вот чай, а вот и мёд, – показал хозяин на стоящую посередине стола глиняную крынку. – А за оленину тебе спасибо. Я хоть и редко, но мясо ем, в основном строганину. Хотя язык лосиный с губами я сварил, давно не пробовал такой вкуснятины. Честно говоря, ты меня удивил своим поступком. Я же тебя три месяца в порошок перемалывал, но твоя психика оказалась стойкой. Хоть и решил, что я спятил, но это тебя всё равно не ожесточило.