И вдруг наклонился к нам и сказал одними губами:

– С этого момента считайте, что мы на вражеской территории и ведите себя соответственно. Пока вы тут играли, на меня вышел один из столпов страны и конфиденциально и по знакомству попросил для него тайно разобраться, что здесь творится, и ликвидировать источник... Можно ждать самых изысканных покушений, девочки, спасибо за отличное прикрытие встречи, вы нам помогли на пять...

Отец мерзко ухмыльнулся поднимаясь.

Глава 19

Лондон – жизнь моя. Философские рассуждения мрачным вечером и похмельным утром

В общем, настроение у меня было вечером такое, хоть чертей вешай, чтоб развеять гнусное состояние. Моим настроением можно было всех врагов позабивать в землю.

Я всегда ждала удара в спину, человек моей профессии не имеет право расслабляться никогда, раз он вступил на эту дорожку.

Я всегда готова. Я всегда готова ответить на опасность.

Я всегда абсолютно внимательна и напряжена, где я бы ни была, что бы ни делала, в каком бы самом лучшем обществе не находилась. Постоянная настороженность, вечная напряженная наблюдательность – все это входит в привычку разведчика, потому воспитывается с детства. Враги и убийцы тогда-то и нападают, когда ты расслаблена и не ждешь – они как раз это и выискивают. А связывать и анализировать все виденное – так за это надо благодарить японцев, мне с детства это поставили как инстинкт, уже бессознательно, столько было усилий, мастерства и упорства потрачено. Это уже происходит автоматически... Был выработан не просто навык и привычка, а, как и знание языка, или ходьба и дыхание, этот навык стал привычкой, навык стал абсолютно бессознательным, а привычка стала мной. Навык, который употребляется бессознательно, стал моей способностью.

У меня синтез из многих тысяч таких умственных бессознательных навыков – это мой мозг, мое оружие, которым я действую, не задумываясь.

Говоря философски, то есть непонятно, трехэтажно, сверхважно и запутанно надуясь, наблюдательность как качество была через мастерство словно введена в личность. Так опытные поэты даже иногда думают стихами. И все их мысли, и все впечатления – уже рождают стихи, взрастая сами в великие произведения без их воли, ибо все промежуточные стадии стали навыком и уже не осознаются... Впечатления уже сами попадают в эту молотилку мастерства и навыка, словно сами растут и сами же прорываются уже готовыми стихами и симфониями.

Наблюдательность – то, что ставится самым первым у бойца. Наблюдательность становится навыком и как бы сама уже делает выводы помимо воли бойца, как стихи, что льются с уст прекрасной дамы вольной импровизацией. Прорываясь в сознание импульсами и катренами пророческих предупреждений, картинами угроз и прямых телесных ответов оружием даже среди обыденных действий и любви. Дама целуется или, пардон, отвечает ударом на удар, берет нож на нож из-за спины. Наблюдательность уже сама работает постоянно. Это фундамент, на котором потом будут строить йога или даже паршивого шиноби...

Потому можно понять, с каким настроением я встретила слова отца. Ты работаешь, трудишься, обливаешься потом, чтоб твои шалости затронули чужую душу, и благодарный принц бегал за тобой с ножом, а потом оказывается, что ты кому-то помогала.

– Вот так житуха! – ошалело сказала Мари. – Выходит, нас еще и хвалить за сегодня будут!?!

Она оглядывалась на меня, призывая полюбоваться классной жизнью.

Я похлопала глазами.

– А... когда принца встречу... ему еще маскировки добавлять? – растеряно спросила я в спину торжественно удаляющегося отца.

Душа отца все же не выдержала и дрогнула, потому что он все же замер на секунду, и плечи его дрогнули.

– Добавить как: просто или от души? – рассудительно спросила я, глубоко задумываясь над данной проблемой. Проблема требовала глубокого размышления.

Отец снова застыл на мгновение.

Мама попыталась внести струю реализма в нашу безоблачную жизнь.

– Так девочки! – очнулась сзади на диване она. – Никакой самодеятельности! Отныне все под моим руководством!

Представив, как она, как садист-главарь, деловито командует оприходованием принца нашей группой из двух дочерей, став главой нашей маленькой банды и посылая то одну то другую дочь за угольками или утюгами, я гнусно хихикнула.

Стая большеглазых бандитов пытает принца.

Мама тоже представила то, что я представила о ней, и эта картина ей явно не понравилась.

И тогда совместными усилиями мы эту идею похоронили. Отправив меня с моими бандитами, под которыми мама почему-то подразумевала верных и безобидных телохранителей, в ночной город прогуляться и послушать, чего люди говорят.

Почему-то слушать всегда отправляли меня.

У меня наблюдательность переходила уже на такую стадию, что я словно сама собой объединяла миллионы людей и виденных у них признаков в одно целое. Я уже как бы видела умом призрачную сущность человека в дымке его тела, что он хотел сказать или даже сделать, мне словно чудилось это против воли за его глазами, движениями, словами, даже желанием быть внешне красивым. Миллионы наблюденных людей и душ (не зря же я чаще притворялась священниками, дервишами, послушниками и монахами) – и движения их душ от тебя уже отчасти перестают быть тайной.

Я выслушала не менее ста тысяч искренних исповедей и провела десятки тысяч допросов – тайна действий ребенка не есть тайна для его родителей, для которых он прозрачен и просчитываем. Если при анализе ситуации или человека ты видишь и знаешь число вариантов больше, чем он может себе это представить, то ситуация становится просчитываемой, независимо от воли человека, а все мысли его становятся как на ладони, ибо всегда что-то есть, что выдает его. Другими словами, ты всегда знаешь, кто съел шоколад в доме, как бы мурзилка не прятал запачканные шоколадом пальцы, не маскировался и не утверждал про ворвавшихся в дом эльфов, разгромивших торт и съевших шоколадные и мятные пастилки.

Люди не понимают, что если для ребенка или юного человека все в новинку, и этого никогда у него не было, то для старшего, для которого это типичные варианты поведения, это все прозрачно, и он просто читает твои мысли.

Особенно помогает знание разных языков и жизнь среди разных народов – тогда ты уже учишься различать общее для всех людей вне привычек, жестов, народных и культурных особенностей.

Если у ситуации двадцать (сто двадцать, тысячу двадцать...) вариантов исхода, которые ты прекрасно знаешь и с абсолютной памятью постоянно держишь в уме, то как бы человек не считал себя неповторимым, то просто видишь его насквозь, а дальше просто предсказываешь ситуацию. Волки могут считать себя неповторимыми, нападая из невидимых точек, но моя стрела редко ошибается.

И все это обостряется, когда входишь в самадхи или боевой транс – тогда помыслы и интенции становятся как бы видимыми. Маленькие дети пытаются обмануть взрослого.

Душа невидима, но, когда я наблюдала человека, его душа для меня словно оживала и становилась видима, и говорила со мной. Сквозь его тело.

Сущность человека иногда даже нападала первой, иногда молила помочь, иногда просила помочь. Я чаще всего делала, что она просила или молила – это никогда не были сложные для меня вещи и касались самого человека, чаще всего надо было что-то сказать носителю души, то есть самому человеку, как-то направить, поместить его в другие условия, дать какой-то конкретный труд, где она могла проявить себя, дать какое-то дело, зажечь, вдохновить...

Это почти никогда не были деньги – по завету восточного Йога, я всегда помогала лишь едой, работою или вещами, а не деньгами. Не требовалось больших денег, чтобы помочь человеку. И я никогда не жалела там, где надо было помочь ученому, творцу или талантливому человеку. Но в более сложных случаях я, за редкими исключениями, помогала, беря ответственность на себя. Помогать всегда – но и ответственность должна быть. Дать деньги моту, чтоб он их растратил на шлюх – значит выступить против бога. Мота я ставила в положение постоянной работы.