Я всегда сразу инициирую проверку чиновника, у которого есть любовница – почти всегда выявлялось и другое.
Люди часто удивляются вдруг чудовищной вспышке воровства, продажности, беспринципности и убийств, когда к власти приходят аморальные люди, но чего они ждали от людей, убеждающих всех в том, что мораль чепуха и ее не существует, а слово честь – в чем-то ложь и в чем-то лесть?
Знание жизни научило меня, что зло, криминал, преступления, обман в большинстве случаев рождаются или имеют начало из моральной нечистоплотности в личной жизни. Я слишком часто видела, как, казалось бы «безобидное» развратное и слишком вольное поведение приводит к настоящему злу в обществе, чтобы считать это совпадением.
И долго жила на мусульманском востоке, с их десятками жен и наложниц, чтобы не заметить, что культуры, где нет Чести в личных отношениях и святости отношения Начал, Любви, Семьи и Брака, отличаются, как мусульманские страны, удивительным коварством, отсутствием верности слову, обманом, убийством и жестокостью...
В этих халифатах дичайшая лесть, чудовищное низкопоклонство, коварство, измена, предательские и изысканные убийства конкурентов и противников являются повседневной жизнью, а полное отсутствие людского достоинства – скорее правилом. То же и в криминальном мире... И в бандитских трущобах – везде разврат был основой... Во всяком случае, изъятие разврата подрывало преступность... Можно жить бедно, но счастливо, с честью, в чистоте, любви и счастье, нисколько не печалясь отсутствию богатства...
Ужасной нищету делает именно разврат – собственно именно он превращает жизнь бедных классов в нечто демоническое и ужасное, именно в нищету, адскую жизнь повальной проституции, полного игнорирования личности, царства эгоизма, гнусных страстей, грубой силы и низких желаний, поругания человеческой личности и унижения человеческого достоинства, опускания людей до скотства...
А сколько раз я видела людей Чести, которые были гораздо беднее нищих, а их чистая и небогатая, но богатая изнутри силой духа, любовью, чистотой жизнь была даже Красива, а не просто счастлива!
Честь, честность и мужество не только были стержнем моей души, не давшем мне сломаться в той грязи, которую я видела в мире, но и тем монолитным стержнем духа, который давал мне силу преображать этот мир. Они были не только убеждением, но и состоянием моего духа. Без духовного роста невозможно удержать свою мораль в грязном мире, где уже даже не соблазн, а именно способ жить – грязь. Растущий дух не столько убежден в необходимости чести, сколько непоколебимая честь является его отдельным внутренним духовным состоянием, рождающимся просветлением.
Как бы там ни было, я как воин и властитель слишком жестко знаю, что невозможно настоящее чувство собственного достоинства, которое дает власть, без Чести. Они просто не выдерживают твой взгляд. Я бы не смогла командовать и противостоять мерзавцам, не имея Чести. Обычно люди без чести, с их гнусной уверенностью, что все такие меленькие, грязненькие и подленькие, не выдерживают твоего взгляда, и лишь так можно их побеждать... Иначе они давно сломали бы простую девчонку.
Никакая власть не дает внутреннего достоинства, оно рождается из накоплений и высоты духа, реального духовного роста.
Механизмы духовной мощи и власти остаются за семью печатями для людей; а половина вообще не подозревает, какое страшное ощущение непобедимого достоинства и право повелевать дает пробужденный дух, реальное ощущение духа в своей душе, где можно переждать бури страсти, голод, победить все на свете, как рычагом.
Если сказать, что я побеждаю препятствия, страсти, смятения, голод и боль, усталость тренировок и нежелание учиться не отвлеченной волей, а своим собственным духом, то многие даже не поймут, о чем речь...
– Отныне ты будешь все время с мамой и Мари! – жестко сказал отец. – Хватит этой глупости, ты моя дочь, я сделал ошибку! Никаких служанок, и Мари должна присматривать за тобой! И привить тебе, наконец, правила поведения...
Я нахально зевнула.
Взгляд отца снова упал на принца, и его мысли от меня перекинулись на него, и я почувствовала, как он опять стал очень мрачным.
И от наказания меня спасало только присутствие этого самого юного принца. Ибо отец вспомнил, что я с принцем делала, и мои юные хулиганские выходки не должны были остаться без вознаграждения.
И хоть отец был безумно рад, что хулиганством все и ограничилось, но оставлять это так не был намерен.
Я очень посочувствовала папе. Я даже сострадала! Трудно быть человеком, чья дочь выросла невоспитанной хулиганкой. Набила морду вашей светлости, накормила жуками, совала его мордой в грязь и дважды плюнула сверху на лысину. Я про себя молилась, чтобы мне не попалось такое ужасное чудовище. Если будет дочка.
Отец был разъярен и его взгляд ничего хорошего мне не обещал.
– Может, ты покажешь наш дом принцу, Лу? – спросил папá дрожащим от ярости голосом, и я поняла по голосу, что мне еще покажут! Где раки зимуют, почем чичивашки и где Москва. Отцовский гнев был благороден, но мне совсем не желалось расширять свое образование в этой области. Мама тоже злилась.
– Я тебе еще всыплю! – проинформировал папá меня очень тихо и одними губами, так чтоб принц не видел. И громко сказал. – Покажи ему, как ты перестроила дом, достопримечательности этого дома... В отместку за свое поведение, ты должна его поразить!
– Конечно, конечно... – засуетилась я. Мы пошли по дому. – Хотите, принц, я вам покажу папину коллекцию картин? – заискивающе спросила я, ведя принца по дому.
Отец был слишком занят своими черными мыслями в отношении меня, чтобы услышать эту наглую ложь. Но, по счастью, он не заметил того, что я сказала.
Я была сама вежливость, любезность и заискивание, аж мама удивилась. Я так хотела услужить!
– Я вам папину коллекцию, папину, вы увидите, какой он хороший человек, какие картины собирает, какое высокое искусство любит... – отчаянно льстила я, став вообще самой мягкостью, послушностью и любовью, отчаянно дрожа и молясь внутри при этом, чтоб не сорвалось. О, дух юмора, помоги, чтоб он ничего не понял, пока мы не войдем в эту комнату, – повторяла внутри я, вся изнывая, чтоб никакая случайность не помешала и отец не очнулся.
– Я так рада, что именно отец попросил меня провести вас по его сокровищам... – быстро-быстро тараторила я принцу, забалтывая им всем мозги... – И показать его сокровища, которые он выискивает во всем мире, чтобы оценить его великую честь, чистоту, безумный вкус...
Родители шли за мной, с удивлением прислушиваясь к этой бесстыдной лести и удивляясь (мама) что на меня нашло.
– И вы идите с нами... – сказала я родителям и Мари, ласково улыбаясь изо всех сил и будучи самой патокой. – Расскажите принцу о своих самых любимых картинах, как вся семья, кроме меня, их собирает... Покажите ему самые ваши любимые, пусть Мари покажет вам свою любимую, с солдатиками... – произнесла я, отчаянно молясь, чтоб та гнусная похабень никуда не исчезла до того, как я туда дойду...
Я заливалась соловьем, вся дрожа внутри, чтоб такое дело не дай Бог не сорвалось... Я рассказывала, о том, какие они хорошие, как они учат меня понимать живопись и искусства, а я такая плохая, не могу понять и даже отрицаю, пуританка такая, как терпеливо разъясняет мне картинки и учит себя хорошо вести...
Как вся семья любит живопись, искусство, как папá сидит часами, закрывшись, в нашей галерее, как они с мамой часами вдохновляются там вместе, закрывшись, чтоб никто не мешал вдохновению и медитации, и молитве, как отец дрожит над искусством, и как он мечтал показать свою коллекцию принцу и королю – мол, они оценят, в отличие от меня, Высокое Искусство...
Я так безбожно льстила, такие закатывала гиперболы их интеллигентности, образованности, тонкому вкусу, по ходу показывая созданные мной комнаты, что мама, кажется, что-то заподозрила...
– Какие картины? – подозрительно спросила она. – Ты хотела сказать мечи? Ты хочешь показать отцовскую коллекцию мечей?
