«Славка, ты спятил? Куда ты ходил?!» – спросила мама. Рядом с мамой в прихожей в своем зеленом халате топтался папа.

Славка прошел мимо них, не отвечая.

Хлопнул перед носами дверью. Повернул замок.

Спотыкаясь о холсты и подрамники, протиснулся к телескопу и, наклонившись, снова заглянул в лунный глаз.

Звезда в белом платье, облитая лунным светом, стояла в черном окне.

Синими глазами смотрела на Славку.

И улыбалась.

Прошло много лет.

Наступила весна.

Седой, длинный, совершенно одинокий старик, шаркая тапочками, прошел по темному коридору, не зажигая свет.

Вышел на балкон, сел на маленькую табуретку перед старым папиным телескопом.

И заглянул в глазок.

Звезда в белом платье, облитая лунным светом, стояла в черном окне.

Синими глазами смотрела на старика.

И улыбалась.

У одного человека, Александра Сергеевича Пташкина, не сложилось в любви. У всех остальных как-то складывается в любви (у них как-то с этим получается), а у него никак, и можно даже сказать, ни туда ни сюда. И ни тыр ни пыр.

С ним в школе (с первого по шестой класс) училась одна Маша Шишкина (ничего такого особенного в этой Шишкиной не было, так, самые обыкновенные «анютины глазки» с косичкой и завитушками). В общем, сами понимаете.

Но Пташкин буквально с первого взгляда пропал.

Пропал, и больше ничего.

(Это такое бывает с человеком, не часто, конечно, но случается.) Полюбить то есть.

И это бы еще ничего, но эта Шишкина тоже выражала ему симпатию. Она иногда на него так обернется и говорит: «Пташкин, домашку по матике сделал? Дай списать!»

Или так сядет, профилем (у нее был профиль такой, сами понимаете, с завитушками). От которого у каждого может с сердцем зайтись. Вот и с сердцем Пташкина такая же история.

И еще они с Машей однажды сидели на соседних стульях в актовом зале, на торжественном вечере по случаю праздника Октябрьской революции.

И завитушки эти (черт, видно, их завил) были прямо рядышком с Пташкиным. И он из-за этого возьми да и полюби Машу окончательно, раз и навсегда…

Такие, в общем, дела.

А потом он приходит, на следующий год, в седьмой уже класс и думает: «Сейчас Шишкину увижу!» – и ничего, между прочим, подобного у него не вышло.

(Человек, как говорится, предполагает, а черт помогает.)

И вместо Шишкиной, за Шишкиной партой (первой у окна), какой-то Вася Голубкин в очках, и длинный, как водонапорная башня.

Вот в общих чертах и вся история.

Машины родители были «выездные» (она хорошо одевалась, красиво, да, и у нее больше всех было заграничных фантиков от жвачек и разноцветные польские ластики), и они собрались и уехали по работе куда-то туда. В свою заграницу, и Маша с ними пропала.

И все.

И пришлось Пташкину жить дальше без Шишкиной.

И он жил без Шишкиной, уже скоро 30 лет и три года.

В 99-м году Пташкину, правда, попалась на трамвайной остановке девушка, тоже как Маша (ничего себе), и он с ней пару раз даже сходил в театр Маяковского (у Пташкина мама тогда работала в этом театре кастеляншей), но потом не смог он. Потом его как отрубило, и он дальше не стал продолжать эти отношения. Хотя мама его и хотела внуков. С другой стороны, Пташкинская мама знала (на собственном опыте), что от женщин одни неприятности, и настаивать на внуках не стала…

А так, между прочим, у него (у Пташкина) было высшее техническое образование, социальный пакет и перспектива карьерного роста, потому что он уже десять лет работал торговым представителем по продаже подержанных грузовых автомобилей.

На работе Пташкин демонстрировал клиентам эту подержанную грузовую технику (включая подъем кабины и пробную поездку), обедал по талонам, и ему почти каждый месяц приходилось выезжать в служебные командировки, для установления контактов и заключения актов купли-продаж в закрепленном за ним регионе ЦФО.

А маму Пташкин уже к тому времени похоронил и жил один-одинешенек на улице Берзарина, все в той же кирпичной семиэтажке (да вы такие знаете) на четвертом этаже с балконом.

Боже мой! Какая тоска-то…

Хоть бы этот Пташкин куда-нибудь переехал, что ли!..

В 32-й квартире на четвертом этаже со стареньким лифтом.

И окна Пташкина выходили на школьную крышу, которую зимой заносило снегом, скрипел под окном, как в детстве, лопатой дворник, на проводах сидели вороны, а весной, когда сходил снег, в лужах на школьной крыше плавали в синем небе черемуховые облака.

Вот только из-за этих командировок Пташкин не мог завести себе какую-нибудь животинку, у него даже все мамины цветы из-за этих его командировок пересохли, и остались на кухонном окне только кактусы. Которым было все равно.

Зачем же он родился, этот бедняга Пташкин на свет? Уж не затем ли, не для того ли, чтобы получить от жизни социальный пакет (включавший документ о добровольном медицинском страховании и бесплатные обеденные талоны), и иметь возможность продавать подержанную грузовую технику, и поливать раз в неделю на кухонном подоконнике кактусы, которым было все равно?

Конечно нет! Совершенно не за тем Пташкин родился на свет!

Нет! У нашего Александра Сергеевича была одна тайна.

У него была тайна.

Каждую месяц нашему Пташкину приходили письма…

Письма эти приходили к нему из совершенно разных городов;

…Ростов. Анадырь. Львов. Нижний Новгород. Волынь. Днепропетровск. Донецк… (и т. д.)

И даже один раз пришло письмо ему из Канады (Квебек), а второе – оно тоже пришло Александру Сергеевичу из Канады (Британская Колумбия, город Ванкувер).

Письма были подписаны красивым и ровным женским подчерком. И обратный адрес с названием города, индексом предприятия связи, районом и номером дома указывал адресатом Марию Владимировну Шишкину!

«Неужели?..» – затаив дыхание подумает, быть может, доверчивый читатель…

И нет, разумеется (ответим мы).

Не бывает никаких чудесных «неужели» на белом свете.

Дело состояло в том, что эти письма бедняга писал себе сам. Да, он писал их сам, сам себе, и они иногда опережали даже его возвращение из командировки…

Это грустно! – это и вовсе даже невыносимо, скажете вы?

Но знаете, до чего же это были прекрасные письма! Они все были о любви.

О том, как они с Машей встретятся, о том, что Маша любит его и скучает по нем.

Она (Маша) вкладывала в эти письма открытки с видами города, откуда посылала письмо, и все они, без исключения, пахли фантиками иностранных жвачек. Очень вкусно.

И как же радовался наш Александр Сергеевич, когда по возвращении из очередной командировки Машино письмо уже лежало в почтовом ящике с номером его 32-й квартиры…

Как бережно он брал его в руки, и прятал на сердце, и спешил домой, чтобы прочитать поскорее, что она ему написала…

Вы скажете еще, что это ужасно, что это какое-то помешательное сумасшествие?

Ничего подобного! Александру Сергеевичу Пташкину было от этого хорошо! Хорошо, понимаете ли?

Он их ждал, эти письма.

И он всегда отвечал на них…

«…Милая Маша! Как же я рад был получить снова твое письмо! Иногда мне кажется, что в моей жизни нет счастливее секунды, когда, открыв ящик, я вижу на дне его от тебя конверт. А когда на дне пусто, у меня разрывается сердце. Наверное, я давно бы умер от тоски, если бы не твои письма. Я и живу только от письма твоего до письма. Я просыпаюсь и думаю: Скорее. Скорее! Вдруг уже мне пришло твое письмо?!

У меня, Маша, все хорошо, вчера оформили сделку, на целую партию в Нижневартовск подержанных грузоподъемных автомобилей, и завтра еду.

Вчера еще, представляешь, поскользнулся я тут у нас, на остановке, и шлепнулся прямо на дорогу под колеса, и чуть меня не раздавило.

Но только ободрал штанину, и всех делов. Люди меня подняли, пришлось возвращаться домой и переодеваться. Такая вот у нас по-прежнему скользкотень. Да и у тебя там, судя по виду на открытке, Маша, тоже ничего себе творится.